| gesl | Дата: Воскресенье, 17.06.2012, 20:29 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| В тот день, когда захочется любви,
Прозреешь безнадежным бредом,
И жизнь предстанет бесконечным бегом -
Бессмысленным, ненужным без любви.
В тот день, когда захочется любви,
Оценишь и успехи и ошибки,
Поймешь – все достижения зыбки,
Нелепы и ничтожны – без любви !
В середине февраля, после отъезда моего тезки на сбор к Михаилу Талю, почувствовав себя хозяином большого игрового зала, увенчанного портретами чемпионов мира, я пригласил в клуб моего бывшего одноклассника - студента филологического факультета Педагогического института имени А.И. Герцена, будущего писателя – юмориста Эдика Дворкина. На сей раз он явился не со своим закадычным другом Дмитрием Зерницким , а с двумя подругами – студентками – филологинями. Замысел моего приятеля – перворазрядника был незатейлив – познакомить меня с одной из них – Эллой, но взамен получить дефицитный в те годы значок кандидата в мастера по шахматам, гордо красовавшийся на лацкане моего пиджака. Однако дальнейшие события разрушили задуманный им сценарий.
Мое внимание привлекла ни миловидная, полноватая Элла, а вторая спутница и соученица моего приятеля - яркая брюнетка с крупными чертами лица и удивительно красивыми серыми глазами, в которых читались и порок и порода. Так в мою жизнь вошла первая и роковая женщина - Натэлла.
Строго говоря, ее нельзя было назвать красавицей. Как большинство высоких женщин, постоянно микширующих свой рост рядом с негабаритными друзьями, она немного сутулилась, словно сгибаясь под тяжестью прекрасной копны волос. Во время разговора она доверительно склонялась к своему собеседнику, что в сочетании с ее низким, чуть глуховатым голосом, придавала всему ее облику удивительную сексапильность. Формы ее фигуры были недостаточно выражены, но, тем не менее, редкий мужчина, случайно встретившись с ней взглядом, ни обернулся бы ей вослед. Помню, когда моя новая приятельница стала бывать у нас дома, моя бабушка Елена Яковлевна говорила мне : “ Я любуюсь Натэллой, как изысканным портретом в картинной галерее”.
Вскоре, с легкой руки моей мамы Наталии Иосифовны – адвоката Юридической консультации N1, что располагалась на улице Обуховской обороны, Натэлла Иосифовна уже работала в народном суде Невского района в должности секретаря судебного заседания. Весной я стал совершать пешие прогулки по непривычному для меня маршруту от Баскова переулка мимо Александро - Невской лавры параллельно трамвайной линии в сторону Невского завода имени Ленина и далее, сворачивая на улицу Крупской, к зданию монастыря, в помещении которого и находился районный “Храм правосудия”. Мобильных средств связи в те годы, естественно, не существовало, но, зато, как и во все времена, увлеченный человек обладает хорошо развитой интуицией. Так что, “случайные” встречи происходили достаточно часто. Избалованная вниманием взрослых мужчин, Натэлла, вряд ли, планировала связать со мной свое будущее. Изредка она уступала моим желанием, но бесстрастно, с какой- то аристократической холодностью или, проще говоря, с ленцой. Она относилась ко мне как единомышленнику, близкому по духу и социальному происхождению, но я не был тогда героем ее романа.
Спустя много лет, когда судьба вновь ненадолго свела нас друг с другом, возникли строки, в которых я невольно превратился в героя своего собственного выпускного сочинения на тему “Лирика в произведениях Владимира Маяковского”:
Я для тебя –
все смешной мальчик,
А мне уж не так и мало –
под тридцать.
И надо решиться
на самую малость –
В монахи ордена твоего
подстричься .
И это, наверно,
очень смешно
Теперь, когда столько пережито
и прожито,
Стоять, как и прежде,
уткнувшись в окно,
И ждать тебя –
свое прошлое .
А когда, лестница
радостно запоет
Песню походки твоей
знакомой,
Сердце мое –
бешеный койот
Побежит ластиться
паркетом комнат.
И как это трудно все
объяснить:
Может быть , это –
странная магия?
Если видятся мне
о тебе сны
Всполохами и вспышками
магния.
………………………………………
И снова по жизни твоей
кочую
Гонимое ветром
перекати – поле.
И даже кумыс твоих
поцелуев
Горечью и полынью
напоен.
А, если опять все начать
с конца:
Ты забыла , - прощание
у Казанского собора ?
Воспоминание –
ошалевшая овца,
Отрезанная лавиной,
от овечьего сбора.
Я знал, что это должно
случиться.
Так не бывает
вечно и маятно.
. Только на мгновенье солнце перестало
лучиться
И где-то, дрогнув,
остановился маятник.
……………………………………………..
Надеюсь, дорогою
караванною
Встретится мне желанный
оазис.
За него, как за Землю
Обетованную,
Готов отдать я и
тысячу Азий.
1976г.
Тем временем, приближалось лето, а это значит – непростая экзаменационная сессия четвертого курса, а, затем, в июле – военные сборы для получения звания инженера- лейтенанта химических войск. В июне наша семья перебралась в Зеленогорск, а 1 июля мама проводила меня до Технологического института, откуда нас на автобусах отправляли в поселок Ропшу Ленинградской области. Впервые в жизни я изымался из привычной домашней среды и попадал в прямое подчинение государственной структуры. Неприятие любой подобной официальной институции, в которой я был бы в той или иной степени зависим от кого - то , кроме моих близких, развилось во мне уже в раннем детстве. Это был не столько страх перед любой формой подавления личности, сколько тягостная невозможность быть самим собой. Сама мысль о необходимости выполнения чужой воли или приказа, казалась мне ужасной и унизительной. Подобное, мягко говоря, негативное отношение к таким разным по формам и целям их деятельности организациям, как детский сад или пионерский лагерь, больница или тюрьма, отделение милиции или строительный отряд, армия или колхоз, сохранилось у меня и поныне. Удивительно, но советский период своей жизни, а это,- без малого, полвека, удалось мне пройти, не познав прелестей подобных заведений. Впрочем, “на Руси, ни от сумы, ни от тюрьмы - не зарекайся!”
Но тогда, как мне помниться, чувства особенной тревоги по поводу неизбежного предстоящего испытания у меня не было. Во-первых, согревала мысль о том, что географически я буду удален от своего дома всего на пятьдесят километров, во – вторых, компания – то была своя, студенческая – Зяма Гнесин, Валюха Ефимов, Жора Козлов, Аркадий Белкин, и, к тому же, начальник сборов – полковник Павлов – преподаватель нашей военной кафедры слыл среди своих подопечных человеком вежливым и либеральным.
Наша казарма, размещалась в историческом здании, входившем в комплекс знаменитой Ропшинской усадьбы, пользовавшейся издавна дурной славой.
В начале XVIII века владельцем Ропши стал один из сподвижников Петра – глава Преображенского приказа розыскных дел князь Ф.Ю. Ромадановский, сыгравший решающую роль в жестоком подавлении Стрелецкого бунта 1698 года. Пожалуй, самый впечатляющий образ “князя –кесаря”, фактически второго лица в государстве дал его современник – первый постоянный посол России за рубежом , свояк самого Петра Великого ( первые жены обоих были родные сестры- Евдокия и Ксения Лопухины) князь Борис Иванович Курагин :
“Сей князь был характеру партикулярнаго; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян во все дни; но его величеству был верной, как никто другой… О власти его, Ромодановского, упоминать еще будем, что приналежит до розысков, измены, доводов, до кого-б, какой квалиты и лица женского полу или мужескаго не пришло. Мог всякаго взять к розыску, арестовать, и розыскивать , и по розыску вершить. “
Известно, что хозяин усадьбы содержал в Ропше государственных преступников. Здесь же во Ропшинском дворце группой заговорщиков в 1762 году был убит император Петр III. Воцарившаяся на престоле Екатерина в том же году подарила имение своему фавориту Григорию Орлову. Вскоре усадьба, согласно официальным документам, была приобретена придворным ювелиром Лазаревым, хотя на самом деле истинным ее владельцем был император Павел.
Страшная и загадочная история Ропши заинтересовала даже самого Александра Дюма, который побывал в этих местах в 1858 году. После Октябрьского переворота во дворце был устроен дом отдыха для привилегированной партийной номенклатуры Ленинграда. Так, здесь проводил свой досуг и С. М. Киров.
И, вот в этом, овеянном легендами и тайнами, дворце нашему студенческому воинству предстояло провести целый месяц. Огромная казарма с двухэтажными нарами, располагалась непосредственно в каменном здании, достроенном по проекту архитектора Ю. М. Фельтена еще в 80 –ых годах XVIII-го века.
Мы с Гнесиным разместились на соседних койках нижнего яруса, отделенных друг от друга общей тумбочкой, куда в нарушение устава, складывали съестные припасы, закупаемые в лагерном ларьке. Мой дневной рацион состоял из шоколадного батончика c ромовой начинкой (стоимостью 33 копейки) или ста граммов конфет “Белочка” с ореховой крошкой . Иногда удавалось всего за 22 копейки полакомиться покрытым вкусной глазурью пирожным, именовавшимся по старой памяти в нашем доме ”Александровским” , но, низведенным в советское время, до “ полоски песочной” . Запивались все эти сладости пенившимся лимонадом “Дюшес”, сохранявшим запах грушевой эссенции. Что касается солдатского кошта, в основном он состоял из перловки , которую я терпеть не мог с детства. Правда, иногда в ней попадались волокна мясной тушенки, но они явно не могли компенсировать энергии, затрачиваемой при боевой и политической подготовке. Так что, приходилось довольствоваться хлебом и куском сливочного масла и, конечно, кружкой чая с сахаром.
Форму нам выдали видавшую виды, но особенных проблем с ее подбором по размеру не возникло, а вот накрутить портянку под непривычно большие и жесткие кирзовые сапоги было для городских жителей – делом не простым.
Курс молодого бойца мы прошли еще в стенах военной кафедры Техноложки, сложнее было со строевыми занятиями на плацу с тяжелым автоматом, да еще со специальными средствами химической защиты. Но надо сказать, что молодые лейтенанты -командиры взводов, сами недавние выпускники военных училищ,- были практически нашими сверстниками, и понимая условность нашей службы, относились к нам вполне по-товарищески. После полевых и строевых занятий приходилось еще зубрить многочисленные воинские уставы. Но это для студентов дело – более привычное. После принятия присяги нас стали направлять в караул – охранять давно заброшенный военный аэродром. Дежурили сутки по веерной системе: два часа – на вышке c автоматом, два часа сна в форме с расстегнутым ремнем, два часа отдыха – в караулке в полной амуниции. Первый круг, на фоне солнечного летнего утра, прошел легко. Второй , послеобеденный удалось продержаться на вышке, большую часть времени, проведя, сидя на сложенной в несколько слоев шинели, и вскакивая, лишь заслышав, гулко разносящийся в пустынном пространстве летного поля звук приближающегося грузовика. Третье дежурство, которое я провел, уже полулежа в продуваемом ночным ветром деревянном стакане, чуть не закончилось трагедией. По уставу караульной службы, сдавая пост своему сменщику, необходимо отстегнуть от автомата магазин и сделать контрольный холостой выстрел, подтверждая тем самым, отсутствие патрона в стволе оружия. При этом дуло должно быть направлено вверх и в сторону от людей и объектов охранения, ибо “и незаряженное ружье однажды может выстрелить”. Не имея опыта бессонных ночей, я действовал как сомнамбула, и нарушил оба правила. Во-первых, я забыл отсоединить магазин, а во-вторых, что самое чудовищное , не отвернул ствол автомата в сторону от подъехавшей машины, в которой беспечно сидели мои сокурсники. К счастью, за рулем грузовика, развозившего караульных был опытный сержант, который внимательно наблюдал за всем происходящим, хотя, строго говоря , это не входило в его служебные обязанности. Всю жизнь благодарю этого незнакомого мне человека, чья оглушительная и многоэтажная матерная брань, своевременно разразившаяся в мой адрес , спасла и жизнь моих товарищей, и мою собственную судьбу. Стоило бы водителю просто на мгновение отвернуться, и я бы машинально спустил курок. В кого из студентов, сидящих под зеленым брезентом в кузове, угодила бы моя шальная автоматная очередь, предсказать невозможно, но во всех случаях меня бы ждал военный трибунал. Вспоминая об этом страшном эпизоде из своей юности, волей неволей задумаешься о роли фатума в нашей судьбе. В моей жизни было еще несколько таких иррациональных и логически трудно объяснимых событий, когда беда обходила меня стороной. Приведу, хотя бы один , сравнительно недавний пример.
Несколько лет назад, когда я намеревался в одиночестве спокойно пообедать, в дверь моей старой квартиры в Петербурге резко позвонили. С детства, видимо, на генетическом уровне, я чувствовал, что такие неожиданные и требовательные звуки не предвещают ничего хорошего. Обычно, так уверенно и нагло давят на кнопку электрического звонка дворники, милиционеры, представители военкомата, разносчики телеграмм или, в лучшем случае, крепко перебравшие соседи, требующие денег на опохмелку.
На мой вопрос: “Кто там?”, из-за тяжелой двери раздался приятный голос, явно принадлежавший молодой женщине: “Я из Петроэнергосбыта . Мне надо проверить показания вашего счетчика.”
Такой ответ не вызвал у меня никаких подозрений, так как в короткие наезды в родные пенаты, я действительно оплачивал электроэнергию, цитируя незабвенного Александра Ивановича Корейко, “крайне нерегулярно”. Так можно было объяснить свои материальные затруднения наивной и романтичной Зоси Синицкой , но мне пришлось изложить эту версию совершенно иному персонажу - деловой, энергичной молодой даме, которая, решительно сняв с рук ажурные бархатные перчатки, целеустремленно направилась к находящемуся в прихожей электросчетчику. Изучив его показания, она пожурила меня за задержку в оплате, и вручила мне какую- то штрафную квитанцию. На мой вопрос, почем нынче киловатт электроэнергии, контролерша, к моему удивлению , несколько замялась и предложила выяснить это по телефону. Обменявшись еще парой ничего незначащих фраз, мы вполне дружелюбно распрощались. Я плотно закрыл обе входные двери и уже собрался вернуться к прерванной трапезе , как заметил, что под стулом в прихожей валяются те самые черные перчатки. Я положил их на столик под счетчиком, предполагая, что их хозяйка вскоре обнаружит пропажу и вернется. Минут через десять в дверь вновь позвонили. Я, не задумываясь, открыл первую внутреннюю дверь, и вдруг, словно по чьему-то приказу свыше, накинул на внешнюю дверь, за которой находилась моя нежданная забывчивая гостья, толстую стальную цепочку, плотно укрепленную еще в довоенные годы моим предусмотрительным дедом - умудренным богатым опытом жизни в советской России . Надо сказать, что этим старинным способом охраны квартиры мы практически никогда не пользовались, и мощная цепь обычно бесцельно свисала со второй створки входной дубовой двери. Стоило мне приоткрыть эту дверь и попытаться передать элегантной даме оставленный ею аксессуар, как чьи-то огромные, принадлежавшие, видимо, очень высокому существу мужского пола, руки в кожаных черных перчатках быстро проникли в образовавшийся между створками проем , и попытались сломать единственную разделявшую нас преграду, но дедушкина цепь не поддалась этой злобной силе и не только защитила мое имущество, но, скорее всего спасла и мою жизнь.
Я интуитивно резко отскочил назад, и плотно запер вторую дверь, установленную уже в мою бытность. Под ее прикрытием я мог не опасаться даже пистолетного выстрела. Попытка вызвать милицию ни к чему не привела, да и моих грабителей, явно обескураженных таким поворотом дела, давно уже и след простыл. Вспоминая эту историю и страшные, неведомо откуда появившиеся черные лапы, метавшиеся по створке двери над моей головой, часто задаю себе вопросы, на которые до сих пор не знаю ответа.
Возможно, когда-нибудь я еще вернусь к этой загадочной и волнующей меня теме, а пока хочется вспомнить о приятных сюрпризах того, последнего студенческого лета.
Как правило, во второй половине дня у нас проходили теоретические занятия в учебном классе. Уставшие после утренних практических тренировок на местности, мы были рады возможности вытянуть ноги под столами, и рассеянно слушали преподавателей. Во время одной из таких послеобеденных лекций, в дверь неожиданно постучал дневальный, и зычным, как ему и положено, голосом доложил офицеру: “рядового Несиса к начальнику сборов!” Я вздрогнул от грозно прозвучавшей на весь класс собственной фамилии, и недоуменно взглянул на лектора. Тот скомандовал :” Рядовой Несис – на выход!” Взволнованный, на негнущихся ногах, я выскочил вслед за дежурным на крыльцо нашей казармы. Каково же было мое удивление, когда неподалеку от здания, я увидел мило беседующую парочку – полковника Павлова и мою маму! Подбежав к ним, я все же отрапортавался по уставу, но мой интеллигентный командир, сразу отказался от официального тона: “ Вольно, вольно, раз уж к Вам приехали, на сегодняшний вечер я Вас освобождаю от занятий. Лучше покажите своей маме местные достопримечательности.” Радостно попрощавшись с таким либеральным начальником, мы отправились на прогулку по Ропшинскому парку. На дальней аллее пристроились на каком –то пеньке, и мама начала разгружать свою сумку . Чего там только не было! Термос с еще неостывшим куриным бульоном, вкусные булочки, банки со свежими ягодами… Конечно, явиться в казарму с таким багажом было невозможно. Надо было уничтожить съестное на месте. Пока я уплетал все эти яства, мама делилась со мной дачными новостями. Это были вести из привычного для меня, но временно недоступного, мира. Прежде всего, конечно, о самочувствии дедушки и бабушки, которые уже успели соскучиться по своему внуку, затем последовали рассказы о моих многочисленных друзьях и знакомых, которые по-прежнему собирались на нашем излюбленном месте – у второй бетонной дорожки зеленогорского пляжа.
Шумный и веселый Георгий Оганесян, завидя мою маму, с громким хохотом, разносившимся по всему берегу, спрашивал: “ Как там служит в армии Гесл Несис – король Зеленогорска?” Под этим “титулом”, присвоенным мне именно неутомимым на выдумки, Георгием, знали меня многие мои сверстники, проводившие летние каникулы в излюбленных тогда дачных местах под Ленинградом от Разлива до Рощино. Что касается имени Гесл, надо пояснить, что согласно еврейской традиции принято называть младенца именем последнего ушедшего в мир иной родственника соответствующего пола. Дед мой по отцовской линии – Израиль Несис сгинул в роковом 1937 году, и о его судьбе даже через десять лет после ареста ничего не было известно. Таким образом, решили меня назвать по имени прадеда моего по материнской линии – питерского издателя Федора Николаевича Альтшулера, нареченного в метрике Геселом или Гешелом. И быть бы мне Федором Ефимовичем, но в те годы прекрасные русские имена были не в моде, и моей маме пришла в голову идея пойти иным путем. Она русифицировала имя “Гесл”, превратив его по первым двум буквам в “ Геннадий”, и судьба моего имени была решена.
Надо сказать, что если бы тогда спросили мое мнение, я предпочел бы зваться Федором Ефимовичем. Мне нравиться мягкая, какая-то фланелевая аллитерация, возникающая при повторном звучании уютной буквы “Ф”.
Сам же автор моего прозвища всегда представлялся Сулейманом, и иначе к нему в нашей огромной компании никто не обращался. Всячески подчеркивая свое восточное происхождение, даже подчас имитируя армянский акцент, Георгий на самом деле вырос в интеллигентной семье своей русской матери, и лишь в темных, чуть продолговатых глазах и, в непривычной для ленинградца, смуглой коже проявились сильные кавказские гены его отца.
После окончания Высшего Военно-морского училища он был направлен на Северный флот. Бравый морской офицер женился на балерине ведущего Ленинградского театра. Мне довелось быть свидетелем на той свадьбе. Подружкой невесты была ее коллега по сцене – миниатюрная элегантная брюнетка - внучка прославленной балерины. После Дворца бракосочетания наша четверка поехала кататься по городу. Вышли прогуляться у Марсового поля. Молодожены выглядели очень эффектно: крепко сложенный южанин в парадной белоснежной морской форме со сверкающем на солнце кортиком и, рядом, гордо шествующая во французском кружевном подвенечном платье с профессионально поставленной прямой спиной, высокая и “полувоздушная” русская танцовщица. Экзотический вид этой парочки вызвал ажиотаж среди охочих до зрелищ иностранных туристов. Но счастье моряка оказалось недолговечным. Внешне такой благополучный брак, вскоре распался, а удачно начавшаяся военная карьера чуть было не обернулась трагедией. Подводная лодка, на которой служил Оганесян, попала в аварию. В одном из отсеков начался пожар. Георгий получил тяжелые ожоги и чудом остался жив. Он никогда не рассказывал о подробностях той катастрофы. Характер его остался таким же оптимистичным, каким был и в юности, но привычные шутки и россказни звучали из его уст уже не столь органично.
Узнав о предстоящем мамином визите в Ропшу, мои друзья – сопляжники решили дать на дорогу полезные советы. Скрипач Виктор Лисняк порекомендовал отвести мне томик Монтеня, с которым сам в то лето не расставался, а виолончелист Игорь Шахин предложил скрасить мое пребывание в казарме, доставив туда непосредственно с Баскова переулка, мой любимый торшер. Отдельный привет я получил от Натэллы, что вызвало во мне противоречивые чувства – радость, что она существует в моей жизни и тревогу, связанную с возможностью ее потерять.
Не хочется быть банальным, но радостные эпизоды в жизни действительно пролетают мгновенно; время в такие моменты словно ускоряет свой бег, но зато, может быть в качестве компенсации , память о них хранится значительно дольше, чем о событиях , более значимых, но печальных или даже трагических. Я проводил маму до автобуса и вернулся в казарму.
Опытные служилые люди подтвердят, что самые унылые дни в армии – это выходные и праздники. Привыкшие к жесткому распорядку солдаты и сержанты, свободные от дежурств и нарядов, изнывают от безделья, понуро слоняясь по замкнутому пространству вверенной территории или перечитывая друг другу заученные наизусть замусоленные письма с воли. Особенно тяжело в такие дни некурящим. Им и вовсе нечем занять себя.
На студенческих военных сборах выходные скорее напоминали родительские дни в пионерском лагере. Только среди посетителей – не мамы с авоськами и кошелками, наполненными сладостями и фруктами, а друзья и, правда, реже,- подруги с пивом и соответствующей закуской. Конечно, далеко не всем выпадала такая радость. Мои сокурсники из далеких республик Средней Азии могли только с завистью наблюдать за студентами -ленинградцами, весело приветствующими гостей из северной столицы. Прекрасно помню то июльское воскресное утро, когда в одном из окон переполненного рейсового автобуса Ленинград - Ропша мелькнули улыбающиеся лица двух дорогих мне людей – мамы и Натэллы. Выглядели они как две близкие подруги и у обеих в руках были большие банки с ягодами. У мамы – с клубникой, а у Наташи – с моей любимой крупной садовой малиной. Сейчас я вижу эту сцену словно в окуляры перевернутого бинокля: cолнечные блики, пробивающиеся сквозь густую листву старинного парка, мамины глаза – карие, с разбегающимися по полю зрачка светлыми лучиками, высокая, чуть сутулящаяся красавица Натэлла, ( чей приезд вызвал ажиотаж у “послушников” нашего своеобразного мужского монастыря, к счастью, лишь временно оторванных от женского общества) и, гордо вышагивающий рядом с ней, утопающий в не по размеру подобранной выношенной солдатской форме и кирзовых сапогах, избалованный домашним вниманием и любовью еврейский юноша, внешне совсем мальчик, не скрывающий постигнувшего его чувства небывалого счастья.
В первый день последнего для меня учебного года, полный радостных надежд, встретился я с Натэллой у ворот Педагогического института имени Герцена, ведущих к Казанскому собору. Моя Наташа сообщила мне, что выходит замуж за друга детства Мишу и на днях уезжает к своему будущему мужу в Таллин ( тогда столица Эстонии писалась еще с одной буквой Н).
“Ты забыла , - прощание
у Казанского собора ?”
Пожалуй, с того первого сентября 1968 года и веду я отсчет своей взрослой жизни.
|
| |
| |
