| Леонардл | Дата: Вторник, 25.12.2012, 17:15 | Сообщение # 1 |
|
Первый после бога
Группа: Модераторы
Сообщений: 389
Статус: Оффлайн
| Посвящается советской юности на фронтах ВОВ.
-1-
Постепенно острая боль в лодыжке правой ноги сменилась тупой и ноющей. Потирая осторожно, саднящее место, он вдруг почувствовал, что нога в икре и чуть выше, вроде раздулась немного. Эта ситуация, когда он остался на берегу быстрой и холодной до ломоты в пальцах речушки, а товарищ, даже не соизволил помочь ему - напомнила один из рассказов Джека Лондона. За год до войны отец подарил ему объемистый том рассказов Джека Лондона, и он зачитывался ими. И почему-то, с удивлением осознавал, что творчество этого американца, кто поменял в жизни множество профессий, исходил вдоль и поперек золотоносный Север, но не стал по прихоти судьбы миллионером - его волнует и привлекает больше героики гражданской войны.
В этих рассказах люди не боролись с классовыми врагами, не искали контру везде, где только можно. Не строили одинаковое счастье для всех, не устраивали показательные процессы и собрания, посвященные борьбе с врагами народа, кого столько вдруг расплодилось в памятном для семьи Блискинеров тридцать восьмом году, когда арестовали и расстреляли дядю Наума, как злостного троцкиста. Герои, полюбившихся рассказов Джека Лондона, жили своей особой, суровой жизнью. Они были подчас жестокие и в массе своей, практически, не образованы, но в них было гораздо больше человеческого, искреннего, чем в той атмосфере вечного страха и тревоги, которыми были насыщены дни и праздники в родной стране. Где каждый божий день, кого-то из знакомых или близких арестовывали, публично осуждали, отправляли на трудовое перевоспитание, откуда почти никто из них назад не возвратился.
Блискинер был с раннего детства мечтательный мальчик, подверженный резкому перепаду настроения. Вспомнив концовку, некогда потрясшего его воображение рассказа, названного автором: «Воля к Жизни», он устыдился и своей истерики, и слез, и обиды на лейтенанта Поспелко, бросившего его с покалеченной ногой. В конце концов, не все так плохо и это не Крайний Север, где можно околеть в течение нескольких минут. Здесь не бродят голодные волки в поисках ослабленных людей, чтобы перекусив ими, спокойно перезимовать до наступления весны. Рассуждая о голодных бродяжках - волках, лейтенант весьма своевременно подумал о том, что американские патрули наводнили эти окрестности, и ему не избежать облавы, и встречи с патрулями. Он сообразил, что повязка с буквами РОА, и картонное удостоверение, подписанное, каким-то генералом Жиленко, из окружения генерала - предателя Власова, которыми их, якобы, для легенды, снабдили в контразведке СМЕРШ, может, при обыске оказаться смертельной уликой. Все время беспокоила мысль, что его будут бить и пытать, и это будет ужасно больно, и он не выдержит, и сразу все расскажет. Кто он.- есть. Кто его послал на задание, и за чем послали.
После этих неприятных думок у него мгновенно выступила холодная испарина. Он разорвал на мелкие кусочки удостоверение и закинул обрывки в речку, понёсшую их вперед по течению. Нога раздувалась все больше и больше, и он уже явственно ощущал ее тяжесть. Но хоть острая боль уже не дергала. Он все же, опираясь руками, осторожно привстал и, стараясь делать упор на здоровую ногу, похромал вдоль русла речки, внимательно поглядывая по сторонам, мечтая найти какую-нибудь палку покрепче, чтобы используя ее, как дополнительную опору, передвигаться быстрее.
Подходящей палки он нигде не увидел и вскоре устал. Ужасно хотелось, есть и пить. Он, непрерывно отплевываясь от набегавшей слюны, представлял, что едят на обед политотдельцы. И один только вид американских тугих и аппетитных сосисек с пшенной кашей - вызывал у него приступы легкого головокружения. Господи, а еще два дня назад он так тяготился этой, шуршащей обстановкой, где царила сплошная бумажная волокита, корректировались тексты листовок к немецким солдатам и офицерам, чтобы они прекращали бессмысленное сопротивление, и сберегли бы себя для новой Германии. Где уже не будет никогда месту фашизму, нацизму и человеконенавистничеству. Все эти листовки и воззвания от имени фронтового командования, или командования армий, входивших в Третий Украинский фронт, куда военная судьба забросила лейтенанта Блискинера, составлялись простыми политотдельцами. А визировались и получали благословение руководства политуправлением фронта.
Даже начальник седьмого отдела политуправления, полковник Зыгин, кого Блискинер в душе считал самым большим занудой из всех тех, кого он видел за свои неполные двадцать лет, сейчас казался ему симпатичным, пузатенькми колобком, на ком смешно и нелепо сидел китель. До войны Зыгин работал начальником лекторской группы обкома партии, где-то то в Поволжье, и постоянно любил подчеркивать это. Высокое начальство в лице члена Военного совета фронта Желтова и начальника политуправления фронта - явно благоволили к Зыгину, большому знатоку тайных тропочек к сердцу тех, кто по прихоти судьбы и штатному расписанию, были намного выше его в служебной иерархии, и в табеле о рангах. Саше Блискинеру, не раз приходилось слышать многословные и демагогически закрученные, а в сущности, пустые и бесцветные выступления, своего прямого начальника на комсомольских собраниях. Постоянно к месту, и не к месту - он повторял одно и тоже выражение. «Можно обмануть себя, своих товарищей, даже своего прямого начальника. Можно обмануть массу людей. Но партию обмануть еще никому никогда не удалось и не удастся .Партия- всегда все обо всех знает».
Тихого и воспитанного Сашу Блискинера полковник Зыгин буквально затерзал своими поучениями и наставлениями. Когда стало известно, что Третий Украинский фронт выполнил свою боевую стратегическую задачу по взятию Вены, и, получив благодарность Верховного Главнокомандующего, маршала Сталина, будет расформирован, то Саша очень обрадовался, что он вернется в свой родной институт военных переводчиков и завершит учебу. Обидно было, что после года и трех месяцев пребывания на фронте, он вернется в родную Москву без единой награды Родины. Правда, Зыгин обещал включить Блискинера в список на награждение медалью «За взятие Вены».
Ковыляя вдоль речки, русло которой постепенно изгибалось вправо и где вдалеке темнела линия лесополосы, вдоль которой, как правило, были проложены широкие и прямые немецкие автобаны – чудо - дороги того времени, он старался не обращать внимание на распухшую, болезненно реагирующую на каждый резкий шаг - ногу. Он мысленно представлял себе свой, такой родной и привычный седьмой отдел, сотрудников. Теперь даже зануда и тошнючка Зыгин казался ему таким милым, хоть и ворчливым стариканом.
Но главные его мысли хороводились вокруг образа старшего сержанта Машуты Черничкиной, машинистки политуправления, кто попала на войну семнадцатилетней, но до своего ранения и контузии успела повоевать на передовой. Была награждена двумя боевыми орденами и двумя медалями. Машу нельзя было назвать писаной красавицей, ориентируясь на известные каноны женской красоты. И все, как говорится, было при ней в меру и чуток сверх того и ее упругая женственная походка была для молоденьких политработников посильнее магнита. В общении она была проста, не кичилась своим военным опытом, и наградами, которые заслужила, будучи пулеметчицей. И Саша Блискинер, и Маша были- одногодки, но она за эти три годы войны столько узнала, пережила, столько всего навидалась, пока он учился осваивать методологию немецкого языка, несмотря на, глубокое отвращение ко всему немецкому. И даже, к тому богатейшему пласту культуры, из которого он черпал знания по немецкой истории, языкознанию, литературе и философии. До встречи с Машей Черничкиной. Саша, по-настоящему, никогда не влюблялся, хотя ощущение постоянной и непрекращающеся влюбчивости сладко тревожило его застенчивого и мечтательного мальчика, о ком можно было сказать, что он скорей умненький, привлекательный, чем красивый. Но к его вящему удовольствию, эти приступы влюбчивости в конкретный девичий объект продолжались очень недолго и пока еще глубоко не саднили душу.
Маша Черничкина надолго захватила его воображение, разбередила чувственность, хотя Саша Блискинер не делал по отношению к ней никаких, даже робких шажков к сближению. Что-то в этой, преждевременно повзрослевшей девушке, останавливало его порывы, хотя очень скоро в отделах политуправления фронта, заметили, что лейтенант Блискинер, большой знаток немецкого языка, красиво читающий стихи Симонова и других известных поэтов той фронтовой поры, явно усыхает по разбитной, острой на язычок девушке. Однажды, когда Саша корректировал несколько листовок, подготовленных антифашистским комитетом «Свободная Германия» и консультировался с майором Прохоренко, главным специалистам отдела по громкоговорящим радиоустановкам, вещающим на немецком языке в расположение войск противника, в комнату спецпропагандистов зашла Маша с толстенной пачкой, отпечатанных на машинке листков. Она дружески всем улыбнулась, а Саше лукаво подмигнула. Прохоренко мгновенно уловил Сашин взгляд, полный томления и неги, и, хмыкнув, заметил: Хороша Маша, да не наша.
Прохоренко был большая умница, классный спецпропагандист, да к тому же, днями и ночами пропадал на передовой, занимаясь своим очень важным делом: разъяснения немецким солдатам и офицерам, что воевать за Гитлера и его звериную систему нацизма - глупо и бесполезно. И жервовать ради международных преступников и бандитов - просто смешно и глупо. И эта пропаганда, подкрепленаая выступлениями пленных немецких офицеров и солдат, которые обращались к товарищам по оружию с текстами, в которых разоблачали брехню Геббельса, запугавшего солдат вермахта байками о невиданных зверствах большевиков над пленными, оказывалась весьма эффективной. И сберегла немало жизней. Блискинер видел, что полковник Зыгин, как чорт ладана, побаивается передовой, где всегда стреляют, бомбят и убивают за милую душу, ранят, калечат, и контузят. И постоянно везут и везут подводами, машинами, тележками раненых, не успевая отгружать санитарные эшелоны.
Саша тогда с удивлением посмотрел на майора, а тот, втайне симпатизировавший лейтенанту, понимавший его состояние, объяснил после ухода Маши:
-Это, конечно, не мое дело, указывать тебе в этой деликатной ситуации, но у Черничкиной есть официальный жених: Герой Советского Союза, генерал – майор, командир гвардейской стрелковой дивизии. Правда, у них разница в возрасте ощутимая, но как говорят у нас на Украине: Бачилы очи, шо куповали.
Саша вздохнул, посмотрел тоскливо на свою гимнастерку, помятую и чистую от наград и нашивок за ранение, со злостью буркнул:
- Мне, как-то без разницы.
А спустя пару дней, когда он отправился на инструктаж по случаю заступления дежурным по политуправлению, он увидел у входа виллис с двумя автоматчиками и водителем. Неподалеку, прохаживались, по присыпанной песком дорожке, Маша и коренастый, широкий в плечах, но маловатый ростом усатый мужик с загорелым и широкоскулым лицом, и генеральской звездочкой на погонах полевого образца. Пол - головы его была пересыпана сединой, другая половина - по- молодому воронела. Со стороны можно было принять эту пару за отца, нежно беседующего с взрослой и хорошенькой дочерью. Саша прошел мимо, как положено, перешел на строевый, отдал честь, на которую генерал не прореагировал, а небрежно отмахнулся.
-Саша, погоди, чего так разогнался, как ужаленный? - остановил его насмешливый голос Черничкиной
- На инструктаж иду, к помощнику начальника штаба, - сказал он, повернувшись вполоборота, в сторону воркующей парочки
-У Валечки день рождения, девятнадцать лет девочке исполняется, - сообщила Маша. -Вкуснятины будет полно и трофейный ром мой жених по этому случаю принес.
-Так я же, на дежурство заступаю,- развел руками Блискинер, подметив, как широченная рука генерала поглаживает Машину ладошку
« У, сивый мерин, - прошептал Саша, с удивлением разглядывая кучу орденских планок на выпуклой, как бочонок, груди генерала и звездочку Героя Советского Союза
-Жаль. А девочкам так хотелось послушать, как ты стихи читаешь. Не боись, мы тебе все оставим и выпить, и закусить. Валечку не забудь поздравить. Она про тебя все уши мне прожужжала.
Сержант Валентина Краскова попала на фронт с второго курса факультета филологии МГУ. Добивалась отправки на фронт, получив известие, что погибла ее подруга детства. Могла бы спокойно учиться в Москве и не испытывать судьбу. Отец Вали был доктор наук, специалист по аэродинамике. Работал в КБ Мясищева. Валечка была скромная, интеллигентная девочка и никогда не кичилась ни своим отцом, известным профессором, ни уровнем своей образованности. Внешность у нее была привлекательная. Тонкие черты лица, выразительные глаза с небольшим намеком на азиатское происхождение предков. Гладкие волосы, разделенные шнурком пробора, придавали ей вид с Наташей Ростовой. Но в сравнении с Машей, чьи округлые формы и кошачья, упругая грация, вызывали у распаленного чувственностью Блискинера, желание прижать ее к себе и потрогать, Валя напоминала чуток засушенную воблу. Таких соблазнительных для мужского глза форм у нее не было, и смотреть на ее плоскую грудь, тоненькие, какие-то сиротские ножки и острые плечики, на которых беспомощно и печально провисала армейская форма женского образца, было для Блискинера не очень приятно.
К тому же, она своей худобой и ученостью напоминала Саше его двоюродную сестру, Клару, кого он с детства не долюбивал, хотя бы по той причине, что она постоянно подтрунивала над ним. Но дружить с Валечкой Красковой и беседовать с ней о литературе, поэзии и поэтах было удивительно интересно. И в теории стихосложения она разбиралась гораздо лучше Блискинера. Мягко и всегда к месту она поправляла его стихи, указывала ему на его сильные и слабые стороны. Он мечтал сразу же после войны всерьез заняться переводами известных европейских поэтов
Накануне штурма Вены политуправление фронта было приведено в боевую готовность и все спецпропагандисты были на передовой. Здесь, по приказу члена Военного Совета фронта, генерал – полковника Желтова были сосредоточены все, имеющиеся в наличии агитационные машины с громкоговорящими радиуостановками. Вещали непрерывно и днем, и ночью. Блискинер постоянно работал с пленными офицерами вермахта австрийцами, зачитывали письмо и заявление Советского правительства, подписанное Молотовым. В этом письме говорилось, что аншлюсс независимого европейского государства Австрии, присоединенного в результате диктата и агресии Гитлера, и его клики, а также его пособников, предателей австрийского народа, была мера - противоправная. И согласно международной юрисдикции является нарушением международного законодательства. Что правительство СССР считает, что Австрия должна вновь обрести суверенный статус, а у советского народа, и его вооруженных сил нет никаких посягательств на свободу и территориальную целостность государства Австрии.
Противник тоже в долгу не оставался, пытался подавить артиллерийским и минометным огнем точки радиовещания. Он даже организовывал контрвылазки, иногода силами до батальона. И потому командирам дивизий первого эшалона, в полосе которых действовали спецпропагандисты, было дано указание: обеспечить эти установки надежным прикрытием.
В один из таких напряженных дней массированной радиопропаганды, лейтенант Блискинер работал в паре с двумя пленными офицерами – австрийцами и немцем- антифашистом из комитета «Свободная Германия«. Майор Прохоренко, главный куратор этого процесса, убедившись, что у лейтенанта Блискинера все идет путем, отправился проверить работу остальных установок. К вечеру, противник перестал реагировать бешеными короткими вспышками артобстрелов на радиопропаганду. Все боевые охранения полков получили строжайшее указание начальника политотдела дивизии глядеть в оба и беречь радиустановки, как зеницу ока Блискинер вымотался за день и охрип. Оставшись один, решил выспаться в фургоне автомашины. И вдруг, к его вящему изумлению, появилась Маша Черничкина. Установка, к которой она была приписана, находилась в километре от машины Блискинера.
От Маши явственно попахивало шоколадным перегаром рома и она объяснила свой визит тем , что решила проведать Сашулечку.
-Небось, голодный и холодный маешься тут, - заботливо проворковала она, доставая из карманов своей телогрейки фляжку с ромом, которым регулярно снабжал ее жених и увесистый пакет с бутербродами. Саша был, тронут до глубины души, а два глотка пахучего, обжигающего гортань венгерского рома, придали ему и бодрости и смелости
- Скучно,- призналась Маша.- Взводный из боевого охранения, совсем пацаненок, в женихи набивается. Мне вдруг так захотелось с тобой о чем – нибудь умном поговорить.
- Маша, ты извини, конечно, за мою бестактность, но все хотел тебя спросить и не решался, - пробормотал Саша, чувствуя рядом ее упругое бедро и совершенно не зная, что ему предпринять дальше.-Ты, действительно, решила замуж выйти за своего генерала? Он же, тебе в отцы годится
-Опять за рыбу гроши,- хмыкнула Маша.- Что ты хочешь мне предложить, умненький мальчик? Стать женой лейтенанта, который на меня так жадно пялится? Вот ты после войны, что будешь делать?
-Закончу учебу в институте, стану самостоятельным, получу образование.
-Правильно мыслишь, поэт. И Валечка получит образование. А мне куда, с пятью классами податься? Я даже семилетку не кончила. Отец лесником работал, а район большой и мы долго нигде не задерживались. Даже дома своего постоянного не было. Куда мне идти, после войны? На кирпичный завод, неподалеку от Белева, где маменька живет и две сестренки- подростки? Отец в сорок первом сгинул под Смоленском. Тут не до учебы. А своим помочь надо. Хороший ты парень, Сашок, и улыбка у тебя приятная, и глаза такие, что ни одну деваху равнодушной не оставят. Правда, ушки немного лопоухие, но для парней - это не очень большой изъян. Что ты мне предложить можешь, кроме этих глазок зажигательных, и стихов, до которых я большая охотница?
От неожиданности и столь прямолинейного вопроса он даже, не знал, что и ответить
-Вот так-то, дружок,- довольно прищурилась Маша.- Мама с папой явно не обрадуются невесте с фронта. Став женой Григория Николаевича, я буду - генеральшей и многие бытовые вопросы сами по себе отпадут, как засохшие болячки. Ну, и черт с ним, что он на двадцать три года старше меня. Зато, самые свои сладкие годы поживу по-человечески и сестренкам с маменькой постараюсь помочь. Тебе - лучшей жены, чем Валечка, не найти. Что ты носом фыркаешь, дурачок, ты не гляди, что я не такая образованная, как вы с Валечкой. Я как скажу, так оно и будет. Все равно - рано или поздно, а поженитесь вы с ней.
-Что ты несешь? - возмутился Блискинер,- Валя, хороший, прекрасный человек, но как говорится, насильно мил не будешь
Она отхлебнула из фляжки, протянула ее Саше, кто уже после первых глотков почувствовал первые признаки опъянения, испытывая непреодолимое желание поцеловать Машу и запустить руку под ее телогрейку.
-Я в бабушку пошла, а она с нечистым дружбу водила и в цыганской ворожбе собаку съела,- усмехнулась Маша.- Не спорь, тебе Валечка небесами предназначена. Я же хочу чуток своего на память получить.
Она рывком притянула его к себе, облокотила на свою руку и стала целовать с такой страстью, что у Саши все завертелось перед глазами
- Эх, ты, поэт, целоваться ведь по- мужски еще не умеешь. Дверь закрой, да быстрее.
Не дай бог, кто усекет. Постреляет нас мой женишок - перестарок
Все остальное протекало для него в каком -то сладком фантастическом сне и через некоторое время Маша оттолкнув его от себя, прошептала: отвернись, милый. И быстро привела себя в порядок
-У сколько в тебе этого добра, глазастенький мой. Всю залил, с головы до ног. Сладкий ты для нашей сестры, мужчинка, Сашок. Все при тебе. Еще не дай бог захвачу от тебя, придется скребстись.
- Миленькая ты моя, единственная,- шептал он, целуя ее раскрасневшееся лицо и шалые от удовольствия глаза..-Я хочу, чтобы ты была со мной. Всегда!
- Ишь, чего захотел, глупый лосенок, -улыбнулась она,- Однажды в детстве, один такой к нашему дому вышел. Вот у него, у этого юного лосенка, такие глаза были, как у тебя, Сашуля. Прощай, солнышко. Проведи меня немного. Я тут оставаться не буду.
Он разбудил водителя, кемарившего в кабине, приказал ему посматривать и провел ее к тому месту, где стояли две остальных радиоустановки.
-Все, иди назад, а то, Валечка увидит и ей будет больно. Иди, милый, а то я тебя опять захочу.
Он лежал в фургоне, трясясь в каком-то непонятном ознобе, чувствуя во всем теле удивительную легкость, и не мог уснуть до утра, бесчисленно переживая и воссоздавая в памяти, все моменты этой встречи. Когда утром Прохоренко появился возле фургона в сопровождении дикторов – австрийцев и антифашиста из Комитета «Свободная Германия», он увидел своего боевого помощника, стоящим возле фургона, и, ожидающего команды своего старшего начальника.
.
Голодные спазмы выворачивали желудок, и слабость с тошнотой покачивали Блискинера из стороны в сторону. Еще никогда в жизни он не испытывал такого жуткого чувства голода и перед его глазами постоянно крутились все те каши, борщи и ломти шпика с мясными вкраплениями, которые он съел когда-то в столовой политуправления. Даже перловка, которая у него раньше не вызывала положительных гастрономических эмоций, казалось ему сейчас самым восхитительным яством. Он уже жалел, что так и не научился курить. Говорят, курильщики легко отбивают чувство голода несколькими затяжками. Приблизившись к лесополосе, он заметил несколько поваленных грозой, или сгнивших деревьев. Неподалеку нашел кривую ветку и, опираясь на нее, как на посох, побрел к виднеющемуся вдали автобану. С палкой идти было гораздо легче, и уже не так ощущалась боль в ступне поврежденной ноги. Пройдя еще с полкилометра, он заметил съезд в долину и бауэрские постройки. Но это была не деревня, а скорей всего, хутор, возле которого зеленели ровные квадратики посевов. Война войной, а земля требовала к себе внимания и заботы. У Блискинера не было ни денег, ни документов, и он решил все же, заглянуть в этот хутор, попросить воды, и чего-нибудь съестного. Возле развилки стоял дорожный щит с указателями - одна стрелка вела в направление Мюнхена, другая противоположная - указывала в сторону Зальцбурга. И это его очень обрадовало. Зальцбург был на австрийской территории, и в принципе до него было не так уже много. Каких- то, сто километров.
Он достиг хутора, проковылял вдоль широкого приземистого сарая. Оттуда доносились характерные запахи свиной живности. Пройдя немного, он приблизился к одноэтажному зданию, окруженному каменным забором. Ворота были открыты настежь, и он направился к скамейке и приземистому столику, немного передохнуть, и почувствовал головокружение
Опустив голову на руки, он немного забылся, как вдруг услышал хриплый собачий лай и жуткое рычание. Около столика в агрессивной позе стоял мордастый ротвейлер, и его злобная морда не предвещала ничего хорошего. Блискинер, прижав к себе ветку, замер в ожидании прыжка, покрываясь холодным, липучим потом
-Ральф! Стоять! Во время прозвучала команда и ротвейлер, все еще угрожающе порыкивая, лег, вытянул лапы, не спускал глаз со своей жертвы.
К столику подбежала девушка в вязаном темном свитере и короткой юбке, позволяющей увидеть ее стройные спортивные ножки. Короткая стрижка и чуть вздернутый носик придавали ей сходство с очаровательным белокурым мальчиком. А глаза пока она внимательно рассматривала незнакомца, становились то темно-серыми, то приобретали зеленоватый окрас.
- Что вы делаете у нас?- спросила девушка
-Я иду в Австрию, но по пути сломал ногу. Очень хочу пить, и если вы будете так добры, дать мне немного хлеба, то я чуть посижу и пойду. А этот очаровательный песик не сильно кусается?
Она засмеялась и почесала у ротвейлера за ухом, от чего тот довольно заурчал и, вывалив огромный язык, бережно облизал руку своей хозяйки.
- Ральф! Пошли со мной, -приказала девушка и пес, бросив прощальный, выразительный взгляд на прилипшего к скамейке Блискинера, потрусил следом за хозяйкой. Когда она направилась к дому легкой, чуть пританцовывающей походкой, то сходство с мальчиком полностью исчезало. Округлости бедер эффектно подчеркивали ее женственность и все- то природно- восхитительное, что притягивает взгляды настоящих мужчин, невзирая на их возраст и убеждения.
Через некоторое время она принесла алюминиевый ковшик с водой и тарелку с двумя крупными варенным картофелинами, и куском хлеба с ветчиной.
Вода была вкусной и прохладной. Опорожнив ковшик, он набросился на еду, с такой поспешностью, что даже ротвейлер облизнулся. Покончив в одно мгновение с бутербродом, Блискинер увидел улыбчивое лицо девушки, смутился и пробормотал: Простите, я так увлекся, что забыл вас поблагодарить за вашу доброту. Как вас зовут моя добрая и прекрасная фея?
- Меня зовут Эрика, а вы - австриец и идете к себе домой?
-Меня зовут, Александр, я не австриец, но вы правы: я иду к себе домой.
Она терпеливо дождалась, когда он покончит с едой, взяла пустые ковшик и тарелки и, направляясь в дом, сказала ему
-Сейчас вас посмотрит мой дедушка Иоганн. Он профессор медицины и мы приехали сюда из Магдебурга, чтобы не попасть в русскую зону оккупации. Они ужасные звери: всех насилуют и все грабят, и воруют.
Блискинер развел руками и ничего ей не ответил
Дедушка Иоганн, сухонький седенький старичок в очках, явился с фельдшерским саквояжем, буквально, через несколько минут. Следом Эрика несла табуретку.
Он подошел к столику и Блискинер, опираясь о стол, привстал, но профессор махнул рукой и, безошибочно указав на болевшую ногу, коротко спросил: Ниер ве?
-Так точно,- неожиданно брякнул по – русски Блискинер. И тут же, перешел на немецкий.
Профессор сделал вид, что не услышал незнакомые слова, но цепким взглядом светлых и пронзительных глаз, таких же, выразительных, как у его внучки, прошелся по Блискинеру. Положив больную ногу на табуретку, он снял ботинок
Его длинные, как у пианиста руки, прирожденного хирурга, прошлись по ступне и щиколотке
-Пошевелите пальцами, -приказал он
К вящему удивлению Блискинера, пальцы шевелились, хотя это все же вызывало болезненные ощущения в ступне и лодыжке
-Упритесь и держитесь крепче за скамью,- скомандовал профессор. Взял ступню двумя руками, потом, каким-то неуловимым движением крутанул ее и дернул, отчего Блискинер пискнул, ойкнул и, вытаращив глаза, беззвучно матерясь
-Нога не поломана. У вас был вывих, постарайтесь не утруждать ее и все пройдет через несколько дней.
Блискинер надел ботинок, зашнуровал его и робко привстал, стараясь не опираться на больную ногу, но той, прежней боли, он уже не испытывал и нога повиновалась ему как и прежде
-Она целая, какое счастье! Большое спасибо, господин профессор. Я очень сожалею, но кроме человеческого спасибо я не в состоянии вас отблагодарить более существенно.
Профессор отмахнулся, еще раз внимательно посмотрел Блискинеру в глаза, и что-то буркнув внучке, направился в дом, прихватив свой саквояж, содержимое которого не понадобилось.
Вскоре Эрика принесла Блискинеру палочку с удобной резной ручкой, на которую было удобно опираться.
-Это тебе от дедушки презент. Идти придется долго и не так нога быстро устанет
- Спасибо большое, - растроганно произнес он, поглаживая рифленную ручку и, заметив, с каким интересом рассматривает его Эрика, спросил
-Ты хочешь меня о чем-то спросить, малышка?
-А правда, что ты еврей? - пробормотала она, явно борясь со своим любопытством, но не победив его.
Блискинера этот прямой и неожиданный вопрос юной немки привел в явное замешательство, но он все же, спокойно ответил:
-Да, правда. Твой дедушка не любит евреев?
-Вовсе нет. Он всегда считал, что наци погубят Германию и перессорят ее со всем миром. Он сказал, что ты польский или чешский еврей, и что Гитлер сделал роковую ошибку, уничтожая вас. И что немецкий народ заплатит за это - чудовищно большую цену.
-Дедушка ведь никогда не ошибается, - улыбнулся Блискинер.- Раз он так утверждает,значит, так оно и будет.
Леонид Шнейдеров
|
| |
| |
