| Леонардл | Дата: Понедельник, 13.05.2013, 12:19 | Сообщение # 1 |
|
Первый после бога
Группа: Модераторы
Сообщений: 389
Статус: Оффлайн
| Из цикла: Мы едем в Германию
Записки инвалида с детства.
Мы даже не заметили, когда наступил этот последний день. Почему-то не верилось, что в нашем доме будут хозяйничать соседи, да и дом наш, скорее всего, снесут, как никому не нужную рухлядь. Последнюю ночь перед отъездом мы почти не спали: маме постоянно казалось, что она, чего-то не досчитается по приезду в Германию. Папа не отходил от книжных полок, прощался со своими подписными изданиями и книгами любимых писателей.
Наш сосед-фирмач прислал нам свой микроавтобус - его младший сын Виталька и водитель микроавтобуса помогли погрузить вещи. Жена соседа, тетя Света, сказала,что посадит нас в вагон, и благословит на дорожку. Она очень добрая и верующая женщина и в каждый церковный праздник всегда нас чем-то угощала вкусненьким. А мы приносили соседям на пробу нашу мацу, которую папа брал в синагоге. Конечно, она не такая румяная и сдобная, как их русские куличи, но кому, что нравится. Папа сказал, что наш еврейский Господь не любит излишеств и переедания, предпочитает пресную мацу всем пирогам и тортам на земле.
Когда мама отдала тете Свете ключи от ее законно купленного дома, и мы собрались сесть в автобус, папе вдруг приспичило прощаться с орехом, кто растет возле порога. Это самое старое и большое дерево в нашем - теперь уже бывшем дворе - его даже руками не обхватишь. Орех выше дома и половина его ветвей опирается на крышу. Мама давно просила папу спилить этот орех, сделать пристройку, и тогда бы у нас была большая кухня и ванная, но папа сказал, что ему легче отрезать себе руку, чем загубить дерево его детства. Папа прижался к ореху и говорил с ним, как- будто это был живой человек
-Прощай мой самый верный и надежный товарищ. Ты еще помнишь моего дедушку и тебя очень любил мой папа. Нигде и никогда я не ел вкуснее орехов. А теперь ты никому уже не нужен, ты всем мешаешь, тебя спилят, и будут на твоих дровах жарить шашлыки. Я не хочу этого видеть. Прости, мой старый, любимый орех! Я не смог тебя уберечь.
-Самуил, что тебе стукнуло в голову?- возмутилась мама. - Люди ждут. Перестань, ты же не на сцене.
Водитель посмотрел на часы и сказал: Не волнуйтесь, у нас еще есть время. Я понимаю вашего мужа. К деревьям привыкаешь, как- будто они люди, кто молчат, но все видят и понимают...
Мы приехали на наш старый городской вокзал и Виталик с водителем помогли нам занести вещи в купе, вышли на перрон, а тетя Света достала из сумочки свою заветную иконку и сказала: Вы не обидитесь, если я вас благословлю и перекрещу на дорожку по нашему провославному обычаю
-Что вы, Светочка! Какая обида!- сказала мама,- Ведь Господь у нас всех один и ему совершенно безразлично, что нам ставят при рождении в метриках и паспортах.
Тетя Света перекрестила нас, поцеловала и сказала: Захотите приехать в гости, милости просим, у вас есть, где остановиться.
Потом все провожающие ушли из вагона, и мы поехали в Киев. В купе, кроме нас, никого не было, потому что папа купил заранее четыре билета, чтобы остаться со своими вещами. В них была спрятана валюта на черный день и самая большая папина ценность- икона, за которую он хотел выручить в Германии большие деньги. Он мне по секрету и почему-то шепотом говорил, что эта икона, купленная у нашего уличного пьяницы Полищука за смешные деньги, представляет огромную антикварную ценность. И на Западе просто с ума все сходят по этим русским иконам и деревянным матрешкам. Но когда в наш Симферополь приехала в гости Фрида, кто несколько лет жила в Германии, она сказала, что этих расписных матрешек в Европе полным - полно и никто из немцев за ними не гоняется, то у папы быстро пропал интерес накупить всяких матрешок на продажу.
В детстве моего папу звали домашние, и друзья Крученным, потому что он минуту не мог посидеть спокойно. А дедушка смеялся и говорил, что у папы в заднице - шило. Сколько я с папой хожу в общую баню никакого шила у него в том месте не видел, а только заметна вмятина от большого фурункула, которым папа переболел еще очень молодым. Едва мы выехали из Симферополя, и поезд стал набирать скорость, как папа стал суетиться и терзать маму, спрашивая, куда она задевала его финку. Это он так называет дедушкин сапожный нож, решив использовать его как оружие.
-Зачем тебе этот нож, Самуил?- спросила мама. -У нас есть, чем резать хлеб и колбасу.
-Я хочу, чтобы он всегда был под рукой,- сказал папа,- ты забыла, где мы живем? Ворвутся бандиты, заберут вещи и сделают нас окончательно нищими. Я хочу защитить свое имущество и свою икону.
-Не морочь голову, Самуил. Я не буду искать этот нож и, пожалуйста, не поднимай себе давление.
Когда к нам зашла проводница, румяная, толстенная деваха в форменном кителе, и мы ей отдали свои билеты и заплатили за постельное белье, папа спросил:
-Скажите, бандиты, когда – нибудь нападают на ваш поезд?
Она вылупилась на папу и засмеялась: Да што, вы, дядьку, таке кажете? Яки таки злодии, та иньши. Це ж фирменный поезд «Славутич».У других поездах усэ постельное белье покрали, та застирали, а у нас повний комплект, да добре стиранное в импортном порошке. Да, не злякайтесь. Усэ буде гарно, та справно.
Едва она вышла из нашего купе, мама тут же задала папе чертей: Самуил,если ты так будешь себя вести,то все обязательно подумают, что мы везем золото и бриллианты. Остынь ради бога и не тереби людей. И с чего ты себе внушил, что за эту икону тебе дадут большие деньги? Ты что показывал ее оценщику?
-Я же не трахнутый мешком из-за угла, чтобы додуматься до такого,-засмеялся папа,-Если бы я ее показал этим продажным оценщикам, то нас бы тепленькими вытащили из своих постелей и мы бы не в Германию поехали, а к нашим покойным родителям. Я тоже немного разбираюсь в прикладном искусстве и когда старик Полищук сказал, что эта икона была еще у бабушки его жены и ей не меньше двести лет, то я сразу же прикинул, какую золотую рыбку ущучил.
Эту икону принес папе наш уличный пропойца дяденька Полищук весной этого года. Он еще при жизни своей жены ухитрялся таскать все из дома в обмен на выпивку, а после смерти бабы Веры вынес все что осталось. Он захотел за свою икону, которую баба Вера прятала на чердаке, пятьдесят гривен и шесть бутылок крепленного портвейна. Папа уперся, и они сторговались на тридцати гривнях и трех бутылках вина.
Папа еще не знал и даже не подозревал, что эта икона не представляет никакой антикварной ценности, и что за нее в Германии ему даже двух марок не дадут. И потом уже обнаружилось, что ей не двести лет с гаком, а расписана она в 1916 году учеником маляра. Полищук эту надпись специально зачернил, а подслеповатый папа не заметил, и обман открылся в одном из русских магазинов в немецком городе, куда нам выпало приехать и жить. Вот тебе и горький пьяница! Значит, еще не все мозги пропил, раз нашего осторожного папу обвел вокруг пальца.
-Самуил, а ты не думал о горьких последствиях?- вздохнула мама.-Упаси боже, таможенники найдут эту редкую икону и что тогда будет? Ты же читал в документах,что нам можно провозить за границу и декларировать, а чего нельзя?
-Подумаешь, одна несчастная икона, а столько охотников ее заграбастать. Она же не сделает Украину богаче, -засмеялся папа,- Из нее деньги и добро эшелонами вывозят. Один Паша Лазаренко, лучший друг Кучмы, столько уволок, что даже подсчитать невозможно.
- Потому что рука руку моет, и они у себя дома творят, что хотят, а когда случайно попадется Самуил Израйлевич, то они такой гандель поднимут, словно ты снищил и осиротил весь украинский народ.
-Я же ее не украл в церкви,или из какой-то частной коллекции ,-возразил папа.-У меня есть живой свидетель: сосед Полищук. Он подарил ее мне на память о прожитых годах. А если её и заберут,- и такое может случиться,- то прощайте тридцать гривен. Шумные деньги. Зачем думать заранее о плохом, думай о хорошем.
-Ну, допустим, ты привезешь эту икону в Германию? Что ты за нее хочешь получить?
-Вот это уже деловой разговор, - засмеялся папа и подмигнул мне.- Я не хочу привлекать внимание русской мафии и не стану слишком торговаться, но меньше, чем за пять штук зелени я ее не уступлю.
-Что ты говоришь загадками, Самуил. Пять тысяч чего?
-Пять тысяч долларов, Фира, на блатном жаргоне – это означает зелень.
-Ну, ты ведь не блатной, Так говори по-человечески. Мой папочка и твой покойный тесть тебе частенько говорил: Дурень думкой богатеет.
-Твой папа попил из меня немало крови и постоянно лез в нашу жизнь, но я не держу на него зла. Знаешь, Фира, у меня есть мечта. Когда мы приедем в Германию и устроимся с жильем, я продам, наконец-то, эту икону. И мы обязательно поедем отдыхать на сказочный остров- курорт в Средиземном море.
-Остров-курорт? И что там такого выдающегося? У нас в Симферополе, имея деньги, можно устроить себе неплохой отдых в Алуште, в Рабочем Уголку. Правда, сейчас это для нас стало невозможно. Но вспомни, как раньше сравнительно все было дешево летом, когда мы еще при советской власти отдыхали в Алуште. И все прахом пошло.
-Ты еще вспомни про пионерские лагеря, которые мы с тобой застали. Только душу себе травишь. Я всегда знал, что когда-нибудь это коммунистическое прозябание накроется. Когда я увидел у моего приятеля этот рекламный проспект, то просто заболел этим островом. Представляешь, шесть раз в день кормят и фрукты навалом. Но главное, что там нет этой проклятой жары, которую я переношу с трудом. Вообщем, если раньше был рай на земле, то, наверное, он был на этом острове, а уже потом Господь выгнал эту парочку ворюг, кто повадились жрать яблоки с его любимого дерева. Этот остров, Фира, называется… подожди, как же его точное название? Не то Ибица, не то Убица. С намеком название. Вспомнил: Ебица.
-Нет, Самуил, нам это не подходит. Мы будем чувствовать себя смешно и неуютно.Там, наверное, все ходят голые и дети новых русских и украинцев сорят деньгами.Это не про нас, Самуил. Нам с Додиком это совершенно не подходит. Одно название само за себя говорит. Тебе с хронической гипертонией и врожденной мнительностью там просто нечего делать. Зачем зря транжирить деньги, тем более, что ты еще не уверен: купят эту икону за пять тысяч?
-Ты, Фира, рассуждаешь, как местечковая квочка. Я читал в этом проспекте, что там есть очень дешевые путевки на весну и зиму, когда не жарко и столько всяких доступных отелей. Я когда увидел этот проспект, то загорелся как при первой влюбленности. Почему бы не сделать себе маленький подарок? Что мы в этой паскудной жизни видели? Сплошные стройки, перестройки, приватизацию с купонами, незалежность с лохотроном и массово-народный бандитизм с нищенской пенсией. Мне хочется, Фира, почувствовать себя чуть-чуть европейцем.
-Ой, умора, европеец, пархатый! - засмеялась мама. -С тебя европеец, как с меня –прима-балерина. Давайте сначала приедем в Германию, а там видно будет.
На другое утро мы приехали на Киевский вокзал, где всюду стояли люди и продавали всякое тряпье и продукты питания. Эта картина сразу же напомнила нам Симферополь, где продают всякую всячину, разложенную даже на тротуаре, и терпеливо ждут, когда кто-то подойдет и купит. Папа обратил внимания, что майонез, горчица и пачки вермишели и макорон, печенье в рулончиках завезены из Германии. И много было всякой всячины из Турции, куда постоянно ездило челночить пол - нашего города. И добрая половина Украины, кто раньше выпускала такие вкусные продукты, а теперь, даже картошку привозят нам турецкую, а она невкусная и постоянно липнет к сковороде.
-Эта проклятая перестройка и дележка народного добра приучили нас, есть чужое,- сказал папа,- Но свое было всегда лучше и вкуснее.
Мы приехали на такси к тому месту, куда должен был подойти автобус фирмы Кауфманн. Это недалеко от немецкого консульства, где папа получал и сдавал анкеты на выезд. Пока мы с папой стерегли вещи, мама отправилась в продуктовый магазин подкупить еды и минералку. Автобус прибыл с опозданием на сорок минут. Я еще таких сроду не видел. Он был двухэтажный и когда выезжал на стоянку, то мне вдруг показалось, что его второй этаж немного покачивает из стороны в сторону. Все, кто ждали этот автобус, дружно рванули к нему, толкаясь и переругиваясь. Но водители быстро навели порядок и поставили весы, чтобы определить перегруз багажа, и получить дополнительную оплату. У нас оказался перегруз в десять килограммов, а у других было еще больше. А мама все не было и папа стал дергаться и шипеть, как кусок сала на раскаленной сковороде.
-Вот так всегда, - бухтел он, - Это она мне сделала пожизненную гипертонию.
Этот автобус мне чем-то напомнил фирменную дорожную сумку, купленную на рынке в Стамбуле, откуда их развозят челноки по всей Украине. И все, кто стоял в очереди на посадку, имели такие сумки. Вообще-то, они удобные и вместительные и наш автобус оказался очень вместительный и когда водители открыли бортовые люки, то сразу же стало ясно, что все чемоданы и клетчатые сумки скроются в брюхе автобуса.
Водители не очень обращали внимание на самых настырных, кто хотел избавиться от багажа и занять свое место. Вначале водители закладывали в эти объемные люки багаж тех пассажиров, кого должны были доставить на место в конце долгого маршрута. И они громко выкрикивали Саарбрюкен,Трир, Фрайбург.
Папа услышал, толкнул меня: Это же нас позвали.
Папа очень обрадовался, что сумка, где находились, спрятанные в банке домашнего варенья доллары и, завернутая в махровое полотенце икона, были заставлена другими вещами. Он чуть было не запрыгал от радости, когда полные люки были закрыты.
Тут и мама появилась с двумя полными пакетами.
-Фира, почему мы должны переживать, где тебя носит? Здесь никакого не ждут.
- Пока скупилась, пока выбрала хорошие, прочные презервативы с гарантией качества вот и немного задержалась. Я же не байдаки била.
-Какие презервативы? Какая к черту гарантия качества?- рявкнул папа.-Ты в своем уме при ребенке такое нести. Зачем они тебе?Тебе это уже не грозит.
-Самуил, не строй из себя умника,-Мама огляделась по сторонам и прошептала:Я продумала как надежно спрятать недекларируемые марки и гривни. Мы положим их в двойной презерватив и и опустим его в банку с кока - колой. Только надо следить, чтобы жидкость оттуда не выливалась.
-И главное, эта банка будет постоянно перед глазами,- усмехнулся папа,- Кто мог подумать, Фира, что ты такая матерая аферистка.
Этот автобус оказался неудобный. Когда поднимаешься по узкой лестнице на второй этаж, то обязательно шишек набъешь с непривычки. Впереди меня протискивался здоровый дядька. И вдруг он так треснулся головой о выступ, что автобус качнуло. Хорошо, что не свалился на меня, потому как живым бы из – под него, я уже не вылез.
Мы медленно выехали со стоянки и стали пробираться в гуще городского движения. Наконец, автобус вырвался из тесноты города и стал набирать скорость на шассе. Жара, суета, волнения, посадка и отъезд так всех приморили, что только стекла дрожали от храпа. Мама устроилась возле окна и тихонько нашпиговывала валютой банку кока –колы, из которой я отпил ровно наполовину. Закончив эту важную работу, она поставила банку за сетку на спинке кресла, куда мы положили бутылки с минеральной водой и сверток с бананами.
- Если будут проверять таможенники, то ты возьмешь банку и делай вид, будто ты пьешь из нее,- шепнула мне мама.
После мертвого часа на всех напал жуткий жор, как будто ни у кого из них очень долго крошки хлеба не было во рту. А когда все наелись, то стали знакомиться и те, кто первый раз ехали в Германию то ли на ПМЖ, или же по гостевой визе, пытались выведать все самое важное у тех, кто живет в Германии, кто знает местные обычаи, и как себя правильно вести. Рядом с нами сидела одна тетенька кто уже два года живет в Германии и папа с ней беседовал. Она честно призналась, что еще толком ничего не знает, потому как плохо знает немецкий язык, без которого в этой стране шагу не ступишь. В пожилом возрасте учить чужой язык, когда памяти осталась с гулькин нос – сплошное расстройство.
Неподалеку от нас ехала пожилая семейная пара, кто жили в Германии несколько лет. Они охотно отвечали на вопросы, объясняли, что надо делать по приезду, где на какой учет становиться. И вдруг, какой-то лысый дядечка, кого звали Сеня, стал с ними спорить, доказывать, что он - ветеран эмиграции, что он приехал еще в девяносто первом году. И его, как дорогого гостя, встречали на вокзале местное начальство, и чуть ли не на руках отнесли в общежитие. Сеня утверждал, что знает Германию, как облупленную, и потому все русскоязычные пользуются им как переводчиком. Он никому слова не дал сказать, и скоро только его одного было слышно на весь наш второй этаж. Папу этот шустрый дядя Сеня сильно раздражал, и он прошептал мне: Интересно, где такие местечковые гении рождаются? Додик, я скажу тебе по секрету, что из - за таких, как этот тошнючий всезнайка Сеня, я немного сочувствую антисемитам. Это же, форменный рвотный порошок. Наконец, дядя Сеня выдохся, устал и, уронив голову на спинку кресла, смачно захрапел.
Почти в полночь мы приехали в красивый город Львов. Мне почему-то он показался печальный и задумчивый. Еще через некоторое время подъехали к таможне, про кого те, кто уже раньше проходили досмотр, говорили, что это препятствие номер один. И смотря на какую смену нарвешься, потому, как раз - на раз не приходится. Водитель раздал бланки таможенных деклараций и все дружно черкали ручками, кряхтели, сопели и чего-то писали. Физиономии у всех были страдальчески – озабоченные. Наш автобус встал в очередь за другими, кто прибыли раньше и ждали своего часа пройти досмотр. Старший водитель объявил всем пассажирам, что таможня- дело непредсказуемое, что график приезда на место могут нам поломать запросто, причем без всякого сожаления за потерянное время и здоровье. И что лучше всего скинуться по пять марок, хотя это дело, как говорится, добровольное. Но всего его правильно поняли, не стали возражать, и дружно скинулись. Даже дядечка Сеня, кто столько всего знает и везде был, тоже скинулся со слезами на глазах. Водитель забрал деньги, и заполненные декларации отнес их в здание таможни. Вскоре украинский пограничник, молча, прошелся по автобусу, забрал паспорта. А через полчаса, когда все те, кто ехали на ПМЖ в Германию, облегченно вздохнули, вдруг старший водитель объявил по динамику, что семью Симановских приглашают в таможенный зал.
- Похоже пятеркой не откупимся,- вздохнул папа.
Симановские вернулись через минут двадцать и по секрету сказали маме, с которой успели уже подружиться, что у них на руках оказалось на сто пятьдесят гривней больше,чем положено. Лишнее пришлось отдать. Потеря гривней - это еще не потеря всего, а главное здоровья, - шутил дядечка Симановский, но мне почему-то показалось,ч то он жалеет о пропащих гривнях. Мы уже думали, что все слава богу, позади, как вдруг папу и маму вызвали в таможенный зал. Пока их не было, к нам на второй этаж пожаловал красномордый, усатый таможенник, от кого сильно воняло сивухой. Он подошел к нашим местам, сказал мне, ну-ка, пацан, скидывай кроссовки. Я снял кроссовки и он долго шарил в них. Потом он увидел кучу банановых шкурок и стал в них рыться, а я вспомнил как меня мама учила и стал делать вид будто пью кока-колу. Там на дне банки, лежали марки и гривни, завернутые в мамины презервативы, и терпеливо ждали, когда этот таможенник уйдет. Он что-то буркнул по- украински, наверное, желал нам доброго пути и ушел. А вскоре папа и мама пришли Мама рассказала, что их обыскали с головы до ног, искали излишки валюты и гривни, но ничего не нашли. А когда папа сказал таможенникам, что кроме цуреса вы у меня ничего не найдете, то один из таможенников спросил его, что же это такое цурес, потому как в утвержденных списках всего того, что можно декларировать на вывоз за пределы Украины, такого изделия или ценности там нет.
-Зачем вам нужен еврейский цурес, когда у вас своих украинских цуресов полным полно и вы их расхлебать не можете,-пояснил им папа и объяснил им, что цурес на идише означает несчастье.
Одна таможенница, ну та, кто маму обыскивала, и даже в трусы к ней заглядывала, засмеялась и сказала: Ой, дядьку, вы видать добрий шутник, а если бы ваш багаж по инструкции досмотрели, то тогда бы вы узнали, почем фунт лиха и долго бы вещички укладывали. Езжайте с богом,та зла на Украину не держите. Еще назад попроситесь, когда в немцах затошнит.
Автобус поехал дальше в Польшу. Было уже три часа ночи, все дружно спали, когда раздался истошный вой. Оказалось, это выл наш папа. Да так громко, что стекла дребезжали. Он еще кричал при этом: Помогите, люди добрые, а то я пальца лишусь или получу гангрену. Все всполошились, включали ночники. И тут выяснилось, что папа вдруг решил проверить, как поживает в банке кока-колы наша валюта, и сунул в отверстие палец, а назад его уже не смог вытащить: острые края врезались в палец и он распух.
Увидев эту картину и белое от страха и боли лицо папы, мама тоже стала кричать спросонок. Скорая помощь! Скорей врача- хирурга! А один дядечка не растерялся, вытащил перочинный ножик, отогнул лезвием края и освободил палец.
Мама достала свою походную аптечку и перебинтовала папе палец и отругала его.
-Самуил, ты хуже маленького ребенка. Дай людям выспаться спокойно.
-Я пролил кровь за свою семью,- вздыхал папа.
Мы проехали город Краков, кто появился в ночи, как будто ты смотришь по телеку фильм-сказку. И весь наш этаж опять задремал до следующего приключения. Перед немецкой границей все те, кто везли лишние блоки сигарет, шампанское и водку, всполошились и стали искать тех, кому можно было временно спулить эти излишки. Мама помогла дядечке, кто помог папин палец освободить из банки, и взяла на себя две его бутылки водки и бутылку шампанского. Немецкую границу пересекли без особых волнений и большую остановку сделали в Дрездене. Наш автобусный туалет уже был закрыт, потому как израсходовали воду для слива, и все рванули в туалет, кто находился в здании.
.
Туалет оказался платный (вот где пригодились немецкие монетки, о которых предупреждала нас Фрида-путешественница), но зато здесь было чисто, вкусно пахло, и туалетной бумаги с жидким мылом было навалом. И можно было руки просушить. А в наших постоянно темных и вонючих туалетах на Киевском вокзале, больше пяти минут нельзя было находиться, потому, как свободно можно было бы угореть от запахов и провоняться на всю оставшуюся жизнь.
Папа стал сравнивать их сервис с нашим, а мама его оборвала и сказала, что это всем знакомо и все к этому привыкли. Наши украинские пурицы, кто прихватили власть и все богатства в свои, самые честные руки, думают, прежде всего, не о неньке Украине, о ком они так любят петь байки по телевидению, а о себе и своих семьях. И в такую грязь, как наши местные вокзалы, они никогда не ходят. Если они будут стараться сделать порядок как в Германии, то, кто же тогда будет их считать пурицами, и перед кем им тогда выхваляться о своем уме и богатстве.
Весь день мы ехали по Германии, любуясь открывшейся нам картиной, а не рекламной чистотой. Мне очень понравилось, когда мы проезжали по широкому мосту через реку Майнц. Папа сказал, что наш Днепр шире и красивее, и что его очень любил мой дедушка, кто был родом из Берислава. В городе Манхайме всех тех, кто ехали в другие земли, пересадили на микроавтобус. Остались лишь мы и семья Симановских, кто ехали в Трир. Они спешно обменивались с мамой адресами, надеясь продолжить нашу автобусную дружбу,о которой мы все забыли через два часа. А еще через час остался в стороне, сверкающий огнями и полоской реки Саарбрюккен, и нас завезли в какую-то сельскую глухомань. Водитель помог нам вынести вещи и укатил. Там, где нас высадили, не было такой броской праздничности и яркого освещения, и папа удивленно озирался по сторонам.
-Странно, почему нас никто не встречает? - спросил он. -Мы приехали в тот же день, как указано в нашем вызове и что теперь ночевать на улице?
-Мы стояли неподалеку от дома, кто мог быть или конторой, или складом и фонарь тускло горел над закрытыми ставнями одного из окон. Людей не было видно, да и время было уже позднее. Пробежали две толстые негритянки, и на велосипеде проехал паренек-негр.
-Куда это нас завезли?-удивился папа, озираясь по сторонам.- Откуда в Германии столько негров на каждом углу? Это какая-то ошибка. Фира,дай, пожалуйста, мой нож. Скорее достань мой нож! Мне это место не нравится.
Помог нам прохожий. Увидев наши вещи, он подошел к окну и постучал. Жалюзи открылись, в окне загорелся свет и какой-то дяденька помахал нам рукой, приглашая подойти к окну.Папа протянул наш вызов и паспорта.Служащий в окне все записал и вскоре нас устроили в общежитие, которое тут же было рядом в продолговатом здании.Это и был лагерь в Лебахе,куда нам следовало прибыть в точно назначенный день. Нам выдали большую коробку с консервами, соками и галетами в пачках, очень похожими на гуманитарную помощь, которую папа всегда получал в нашей синагоге и доказывал нам, что это пайки солдат НАТО. Продукты, которые они не успели съесть, и чтобы добро не пропало, его посылали на Украину, в Россию и везде, где хотят есть, а денег нет и взять еды неоткуда.
Но самое сильное разочарование папа испытал, когда увидел, что спать нам придется на солдатских кроватях, где устроены вторые этажи. Тот, кто помог нам привезти вещи, увидев наши вытянутые физиономии, улыбнулся и вдруг заговорил по - русски, но с сильным акцентом и ошибками почти в каждом слове. Как выяснилось, он оказался боснийцем и когда-то учился несколько лет в Харькове.
-Не переживайте. Через это все проходили. Через день-два увезут вас в Саарбрюкен, устроитесь. Будет все нормально. Я уже пять лет живу в Лебахе, работаю и очень счастлив, что тут спокойно и тихо, не стреляют в людей и все есть, чего душа желает. Считайте, что вам крупно повезло, и вы приехали к своей второй маме, кто никогда не даст вам пропасть. Второй такой сказочной страны нет.
Мы настолько устали от дороги и впечатлений этого дня, что и забыли про ужин и устроились на ночлег. Мама и папа на нижних ярусах, а я забрался на второй этаж.
Я едва только придремал, как услышал папино всхлипывание, а потом услышал голос мамы.
-Самуил, что случилось? Ты же разбудишь Додика. Почему ты плачешь?
-Мне вдруг приснилась моя первая и настоящая мама, и я увидел ее такой, какой она была незадолго до своей смерти. Она спросила меня: Семик, почему у тебя такой неважный вид? Я не могу себе представить не вторую, ни третью, ни какую другую маму. И еще я думаю, что нас ждет дальше? У нас на руках больной ребенок и у меня до сих пор не укладывается в голове, как же мы здесь оказались, что происходит с нами? Куда все идет? Господи, Фира, мне страшно!
-Успокойся, родной. Все станет на свои места. Надо как-то перетерпеть. Мы ведь это сделали ради Додика, и еще из –за того страха, что нас с тобой постоянно гложет. Мы не знаем, что дальше нас ждет на Украине, а лучше там не становится, и надеяться не на кого, и не на что.
Мне вдруг так жалко стало папу с мамой и сестричку Симу, кто никак не может полноценно выйти замуж, и из-за этого уехала в Израиль искать себе стоящего мужа. Себя стало жалко, что я родился такой больной. Мама сказала, что при рождении мне не хватило кислорода для нормального детского развития. И теперь уже ничего не сделаешь и не поправишь. Эта жалость к себе так меня прихватила, что я уже не сдержался. И чтобы не услышали папа и мама, я спрятал голову под подушку и тихо-тихо, как когда-то научился в больнице, где практически прошло все мое детство, заплакал.
Леонид Шнейдеров.
|
| |
| |
