| Дяловская | Дата: Четверг, 02.05.2013, 20:27 | Сообщение # 1 |
|
Полковник
Группа: Модераторы
Сообщений: 96
Статус: Оффлайн
| А.Козырина О хрустальных стихах. Стилистические особенности поэзии С. Ратмирова Часть1.
Я пою свою песнь о Великой любви... (С. Ратмиров)
Приступать к исследованию творчества поэта-современника нелегко. Нет многотомных критических изданий, нет исчерпывающей биографии, однако нет и стереотипов, навязанных в школьные годы. Опираться приходится лишь на собственные впечатления и интуицию. Получается общение с поэтом тет-а-тет, без посредства толкователей, что, с одной стороны, затрудняет понимание его творчества, зато с другой, – избавляет от ошибочных клише, ведь даже величайшие критики и литературоведы воспринимают изучаемые произведения субъективно.
Мы рассмотрим и попытаемся проанализировать некоторые стихотворения Сергея Ратмирова. В его сборнике «Сто бесед о вечности» можно найти стихи самых разнообразных форм, размеров и тем, однако роднит их идея стремления человека к богоподобию, отречения от мелочности и себялюбия, страстей и гордыни − ради обожения и растворения в Божественной Любви. Лейтмотив творчества влияет на выбор средств изображения. Поэт не приемлет тщеславной игры формами, каждое слово в его стихах точно выверено и выстрадано. Мы не увидим ни словоновшества, ни пустого символизма, ни примеров развоплощения предметного образа. Здесь все строго, умеренно и целомудренно, как в молитве. Художественность и красота достигаются благодаря абсолютной искренности поэта, изящности слога и некоторым литературным приемам, о которых мы скажем ниже.
В стихотворениях Сергея Ратмирова можно найти немало литературных аллюзий. Рассмотрим их: «Но вот полет и бунинскую грусть никак мне не забыть»; «Когда дом разбивал нам сердца…» (Бернард Шоу «Дом, где разбиваются сердца»); «...Поняв, что всякое движенье / Есть бой Кихота и его коня, / Снесенных шумной мельницей дотла» (Мигель де Сервантес «Дон Кихот»); «Зачем-то учу «чему-нибудь и как-нибудь» / Своих и не-своих детей...» (А.С.Пушкин «Евгений Онегин»); «Напоминает умершего Пушкина, / Над которым застыл Жуковский, / Вопрошая мертвого поэта о видении...»; «Мифологический сон окутывает любовное предание, / Которое в тютчевском древнем хаосе ищет космос...» (на подсознательном или полусознательном уровне поэт ассоциирует стихийные проявления природы с древним хаосом, о котором так замечательно пишет Ф.И.Тютчев); «Гамлетовский театр с собакой, / Сидящей на сцене; / Булгаковские тараканьи бега, / После которых хочется кальдероновски заснуть…» (Педро Кальдерон «Жизнь есть сон»); «Приходит сон при отсутствии снов…» (ср. Э.По: «Всё есть только сон во сне»; У.Шекспир «Гамлет, принц датский» (пер. М.Л. Лозинского): «Какие сны приснятся в смертном сне?»); «...И вновь читаем оду «Бог»...» (Г.Р.Державин «Бог»).
Выше отмечалось, что стихотворения Ратмирова отражают пройденный поэтом путь духовного становления, они религиозны, полны богословских откровений, поэтому неудивительно, что часто в них можно найти библейские аллюзии. Мы не станем приводить их все, остановимся лишь на нескольких: «Однако школа с весело-жестокими драками, / Девочки с обнаженными выше колен ногами / Предлагали недокушенное яблоко...» (Библия, Ветхий Завет, книга Бытия); «...Как приглашенного на древний пир, / Не захотевшего ответ Творцу держать» (Евангелие от Матфея, гл. 22: 2-14). Кроме того, есть в сборнике «Сто бесед о вечности» стихотворение в прозе: «Знаешь! Я стоял у большого, пребольшого дерева. Огромные ветви его шевелились. Верхушка касалась голубого, преголубого неба! Лились слезы. И я понял, что – умер». Дерево из стихотворения слишком напоминает Древо Жизни из библейской книги Бытия – особое дерево, посаженное Богом посреди Эдемского сада, а также посреди улицы Нового Иерусалима, в тексте Пятикнижия Древо Жизни находится в тесной связи с Древом познания Добра и Зла. Мы понимаем, что слезы здесь символизируют очищение души, а под смертью подразумевается не буквальное прекращение биологического существования, но умирание (исчезновение) ветхого человека и рождение нового, обновленного Светом и Любовью, обоженного человека.
В поэзии Сергея Ратмирова присутствуют народные, фольклорные мотивы, словно возвращающие читателя к истокам, к началу человеческой цивилизации во всей ее простоте и неиспорченности (подробнее о фольклоре см. монографию Сергея Михайловича «Миф и Библия в творчестве Максимилиана Волошина»), например: «Когда умру, не ставьте идола, друзья!»; «Чу! У околицы вечность беседу вела…»; «Длинна вьюжная дорога, / Снегом лепит степь-простор, / Тучи стелются угрюмо / И не слышен разговор. // Путник я уже бывалый, / Не сомкнет метель мне взор, / Сохранит тулуп хожалый, / Заберусь на старый двор. // Скрипнет древняя калитка, / Размету полой сугроб, / И с усталою улыбкой / Помолюся на киот. // Одинокая судьбина, / Наша жизнь – святой поход, / Слезы льются на дровинку, /Позади родной порог. // Вечный путь, о, вечный странник, / На роду написан мне, / Может быть небес избранник / Или пленник суеты?»; «Зеленеет поле, колосится рожь, / Не спеша, хожу тропинкой / Между самых, самых ярких, ярких звезд, / Обнимаясь с снежной синью…»; стихотворение в прозе «На горе-горе высоко церковь белая стоит…».
Нельзя обойти вниманием обращения писателя к истории, например, стихотворения «Десятый век, веселый век…» или «Поход Аскольда». Заинтересованность Сергея Ратмирова именно этим переломным периодом истории Руси выдает его приверженность русской национальной идее (имперской и православной); размышления о богоизбранности русского народа, об особом устройстве славянской души и о России как преемнице Византии. Действительно, в нескольких стихах поэта, разбросанных в различных изданиях России и Приднестровья, мы можем найти подтверждение взглядов автора, близких к тому, что Достоевский называл почвенничеством, например, «В заклубившем морозном дыму...», «Памяти русского воина», «Музыкальный такт во сне...», «Была Святая Русь в весеннем перезвоне...», «Опять живу воспоминаньем о былом...», «Колокольный звон несется...», «Над Босфором стоят минареты...».
Прекрасное чувство такта и знание человеческой психологии, присущие поэту, доказывает и значительное количество музыкальных мотивов, словно программирующих нас пережить то, что задумал автор. К примеру: «Октябрь напевает дождливую мелодию...»; «Душа стремительно устала... / Мечтает о мелодиях Востока, / В которых слышима струна любви»; «На ресницах сыграю шопеновский вальс…»; «Ощутимо мелодия скрипки / Заиграет неведомый вальс»; «Музыкальный такт во сне, / Капли черного дождя / Не прощаются во мгле – / Время плачет вдалеке...»; «Мне стало больно. Мелодия тоски. Слеза...»; «А жить осталось так ведь мало... / Звенит мелодия, мелодия тоски...»; «Звучит мелодия дудуки. / Ведет в земную жизнь Христа...».
Миру звуков вообще уделяется особое внимание. Часто можно «услышать» шепот или вой ветра, лепет ручья, шелест листвы, стук колес («...Стук колес, стук колес, стук колес... и Тишина!»). Кроме того, в некоторых стихах можно найти музыкальные аллюзии, не позволяющие читателю свернуть с намеченного автором эмоционального пути: «Становится грустно. / Из радио доносится голос малороса, / Обращенный к далекой Сьюзе...» (украинская группа «Океан Эльзы», песня «Сьюзи»); «Звучат «Слезы Армении» / В узком ущелье моей души...» («Слезы Армении» – армянская мелодия, исполняемая на дудуке). Подобная конкретика призвана помочь читателю до конца окунуться в грусть или радость поэта, не пассивно наблюдать чужие переживания, а самому прочувствовать их, погрузиться в изображенное состояние. Таким образом, у читателя создается эффект присутствия.
Понимание приведенных стихотворных строк невозможно без элементарных познаний в литературе и религии, истории и музыке, автор ожидает найти в читателе необходимый культурный уровень. Поэт говорит с читателем на равных, как со старым другом, поверяя ему свои тайны, скорби и радости, приглашая его в диалог, призывая к совместному поиску Истины. И действительно, если обратить внимание на обращения к читателю, мы найдем в стихотворениях только слово «друг», например: «...Когда, мой друг, твое признанье / Расстроит сладко сердце мне?..»; «...Только ты, мой милый друг, / Не покинешь, не забудешь... // Но надеюсь, милый друг, / Встретишь, а потом проводишь»; «...Неужель былой свободы / Чашу не испить, друг мой?..»; «...Простите, друзья, обернулся я вспять, / Молитва моя понеслась невпопад...»; «...Что осталось, милый друг? / Пишем письма в никуда?..». Есть у С. Ратмирова стихотворение-обращение к читателю: «Когда ты стал ничтожеством для ближних, / Не огорчайся – такая доля всех судеб. / Поговори с собой в уединенье, / И попроси прощения всех обид. // И не ищи поступкам оправданья, / Забудь вчерашний грустный бред, / И стань свободным от мечтаний, / Будь со-участником Бесед».
Поиск формы постепенно уводит поэта от силлабо-тонической системы и рифмованной размеренности. Поначалу это создает в переходных стихотворениях эффект обманутого ожидания, что помогает по-новому взглянуть на привычные образы, например: «...Этот Храм бесконечно люблю, / В Нем горят невечерние звёзды, / Моя Русь обернулась в ладью, / Закружив парусами дорогу».
С помощью размера и ритма Сергей Ратмиров создает потрясающее стихотворение, которое мы приводим полностью ниже: «Исчезает заря. Я по морю бегу. / Волны бьют по щеке, / А я плыть не могу. / Но тебя я не жду. Веселится волна – / Это чья-то душа полюбила меня. / Я смеяться хочу. И себя подарю... / Тихо шепчет волна: / «Я люблю... Я люблю...». Читатель словно чувствует возвратно-поступательное движение волн благодаря членению строк на две половины, равно как и шум прибоя явно слышится в строке «Тихо шепчет волна…». Вообще, в данном стихотворении преобладают свистящие и шипящие звуки: [с], [ч], [ш], [щ], [ж], [х]. Так что, его можно рассматривать в качестве примера использования аллитерации.
Отказываясь в дальнейшем от второстепенных рамок, С. Ратмиров отдает предпочтение свободному стиху, считая, «что в нем раскрывается сущность души. Свободным стихом создан фольклор и Библия. Пишешь, что уже известно» [из бесед с поэтом – А.К.].
Есть у стихотворений Ратмирова такая характерная черта – использование в начальной строфе неполных, коротких предложений, чаще всего содержащих только одно слово – существительное. Нельзя не признать эмфатичность приема парцелляции: выделяются наиболее значимые слова, им уделено особое внимание читателя; само же повествование или размышление приобретает некую «рубленность», указывающую на эмоциональное состояние литературного героя, например: «Ночь рядом. Тишина. Огней мерцанье»; «Вечер. Звездная пыль на висках»; «Ночь. Уходящая пора»; «Арена. Ревущие толпы. Сплошная стена»; «Булыжная мостовая. Арка»; «Свет дождя. Блаженная тишина!»; «Искра, огонек, костер. / Ночь, звезда, тишина. / Февраль, снегопад, тоска, / Творческий смысл Бытия». Последнее стихотворение почти полностью составлено из имен существительных. Здесь нельзя не вспомнить стих А. А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Если вдуматься в смысл каждого слова приведенного произведения, можно прийти к пониманию глубинной сути изображенных вещей: в каждом слове – поэтическая и философская бездна. Не нужно пространных объяснений, изысканных фраз. Все ясно на общечеловеческом, подсознательном уровне. Кстати, строка «Февраль, снегопад, тоска» отсылает нас к стихотворению Б. Л. Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать!», с которым несколько созвучно стихотворение Сергея Ратмирова: «Как хочется забиться в щель / И никого не видя плакать. / Ах, какая нежная капель / Сердце жутко жалит».
Выше говорилось об обилии фигур речи в поэзии С. Ратмирова, но самой распространенной все же следует признать антитезу. Можно привести огромное количество примеров: «Чтобы капли Бытия неслиянно слились...»; «Находясь в уединении – не один...»; «Ничего не читано, но как будто все прочитал...»; «Томление в абсолютном незнании кажущегося всезнания...»; «Таинственная непостижимость наполняет смыслом чуткое сердце...»; «Наступает абсолютное понимание в абсолютном непонимании...»; «Все таинственное ясно. / Размышлял я о Боголюбви, / Непостижимое ярко / Видим, когда не видать нам ни зги»; «Рожденная фраза – логический отблеск пути! / Вступаем в рождение теней, закутанных в образ любви. / Рожденная мысль – только в полнейшем бессмыслии. / Так значит, рождение Света есть Абсолютная Тьма!». И так далее. Но в чем же причина любви к «парадоксам антисмысла»? Ведь на первый взгляд, жизнь вполне определенна и однозначна. Однако когда человек начинает всерьез задумываться и искать, его раздирают сомнения и противоречия, выясняется, что мир антиномичен: «Пустота рождает творчество. Это антиномия. Но разве жизнь не такова?» Антиномии часто можно встретить в трудах богословов, творчество одного из них, Св. Дионисия Ареопагита, оказало некоторое влияние на поэзию Сергея Ратмирова.
В стихах Ратмирова можно найти пример антитетона, фигуры, противопоставляющей две мысли, но не образующей мнимое противоречие, в отличие от антитезы: «Белый голубь в лужу упал, / Крылья и лапы в себя подобрав, / Белый голубь сердце сорвал, / Вечности душу свою подарив. // Красные перья – черный провал. / Ранен навылет – уже не удал. / Очи прикрыты – пьяный дурман. / День завершился – другой не настал». Как видим, вся вторая строфа является ярким примером использования антитетона.
Считая стихи необходимой исповедью души («...Пишу неумелые, но вдохновенные стихи, / Исповедуясь Богу, друзьям и недругам...»), поэт не отвлекается на мимолетное и суетное, а размышляет о Бытии и Вечности. Вообще, в стихотворениях С. Ратмирова можно найти порицание суеты как отдаляющей нас от конечной цели – обожения, например: «...Как прежде, правит балом суета...»; «...Размахнуться крылом не успевши, / Приземлила меня суета...»; «...Вечерние звуки – вокруг суета. / В душе переливы – сквозит пустота...»; «...Она [душа – А.К.] от этого страдает, / Что мир погружен жутко в суету...»; «...Мещанская суета и погибает душа...»; «Все суета», – сказал пророк, / Уже отправленный в изгнанье...»; «...Может быть, небес избранник / Или пленник суете?»; «...Господь ушел, осталась суета...».
Каждое стихотворение – это ступень лестницы, ведущей к Богу, это осмысление своего пути и предназначения. Чаще всего можно встретить яркие и емкие изображения состояния, от покаянно-смиренного до восторженно-возвышенного. Заметим, что автор избегает описания состояния покоя, противопоставляя такому эмоциональному вакууму гармонию, умиротворение, сопричастность.
Довольно распространенным и часто употребляемым структурным элементом, своеобразным введением в стихотворение, является обрисовка явлений природы (среди которых чаще всего повторяются закат, «золотая» осень, звезды, ночь) сильными, энергичными штрихами с использованием неожиданных сравнений и метафор.
|
| |
| |
