| Леонардл | Дата: Четверг, 03.03.2011, 11:30 | Сообщение # 1 |
|
Первый после бога
Группа: Модераторы
Сообщений: 389
Статус: Оффлайн
| Глаза любви.
Рассказ
День был наполнен суетой весны, шумом и криками жизни. Вороны и голуби скандалили из-за бесхозных крошек. Синицы восторженно оповещали всех о том, какое чудное потомство они подарили миру. На детской площадке, швыряясь пригорошнями песка и азартно ломая качели, играли дети разных народов и рас, предпочитая общаться между собой на немецком языке, обогащая его идеомами своих материнских диалектов.
На лоджии второго этажа расположились трое мужчин, разглядывая двор и снующих внизу обитателей. Все трое были российские немцы, приехавшие на свою историческую Родину, примерно, в одно и то же время, в конце девяностых годов. Старшего звали Фридрих Роппе. В недавнем прошлом, профессор и завкафедрой философии Бишкекского университета. Прошло два года с его отъезда в Германию, но вряд ли кто из его учеников, друзей и знакомых узнали бы в этом сутулом седом старике некогда импозантного красавца Роппе, на чьи лекции попасть было невозможно. Когда этот исполин с гривой чуть посеребрённых временем волос, обводил аудиторию пронзительным взглядом потомка Нибелунгов, у многих студенток начиналось учащенное сердцебиение. Несмотря на возраст, он просто идеально соответствовал голливудскому типажу «мужчины мечты». Друзья, обожавшие профессора за открытый нрав, остроумие и врожденную тактичность, прозвали его последним романтиком этого «жлобского технократического века». Долгие годы профессор работал над фундаментальной философской вещью «Женщина, как субстанция вдохновения» и его коллегам почему-то казалось, что это последняя монография ученого, как только увидит свет, то тут же сделает их любимца Фридриха всемирно известным.
В той, прошлой жизни, профессор имел любимую работу, шумное племя студентов, ощущение своей сопричастности и полезности. Освещалась эта кипучая, полноценная жизнь изумрудными глазами Лины, его молодой грациозной жены, которую стареющий ученый с внешностью викинга, боготворил. И хотя разница в возрасте была весьма ощутимой – почти тридцать лет – профессор старался не замечать её, не стареть душой и телом. Ему было лестно наблюдать, какое впечатление производит на окружающих его Лина – истинное украшение любой интеллектуальной компании.
Когда началась эйфория отъезда к местам давно забытых пращуров, Фридрих Роппе почему-то не проявлял беспокойства, что он может оказаться невостребованным в далеко неблагополучной Киргизии. Он прочно числился в активе научных кадров, выступал с лекциями, плодотворно печатался и не грешил на судьбу.
Но Лина, наблюдая за массовым отъездом знакомых немцев, стала первая проявлять признаки беспокойства, утверждая, что когда - нибудь эта волшебная калитка, ведущая в мир западной цивилизации, захлопнется, и тот, кто опоздал, тот останется за бортом цивилизации. Перспектива увидеть некогда родную Киргизию современным, благоустроенным государством её почему-то не вдохновляла. Быть научной знаменитостью в Германии, безусловно, престижнее, чем в богом забытой Киргизии, провозгласила Лина. С присущей ей деловитостью, она ускорила отъезд в сердце Европы. При виде немецких каталогов и толстенных журналов мод у неё тут же начинали расширяться глаза.
Германия встретила своего, вновь обретённого сына, ледяным дождем равнодушия. И научный мир Германии как-то безразлично отнёсся к приезду известного философа из глубинки загадочной Средней Азии, чьи статьи иногда печатались в сборнике немецкого философского общества.
Не было ни встреч, ни приглашений, ни поздравлений. Он и его супруга поселились, как и все прибывшие переселенцы в общежитии, получили все необходимые документы и пособия, на основании параграфа социального закона. Всё прошло буднично, без всякого намека на ту несомненную пользу, которую он, известный ученый, смог бы принести своей обретённой Родине. Словно не профессор Роппе стал на учет в социаламте, а обычный смертный без научных званий и титулов. Всё что рисовала в своем пылком воображении Лина, почему-то не сбылось. Эмигрантская служба обидела профессора до глубины души. Какой-то чиновник одним росчерком пера или кнопки компьютера распределил профессора в небольшой городок, где не было ни одного вуза, не считая двух гимназий и реальных школ. До ближайшего университета было почти сто километров, но это, как говориться, полбеды. Знания немецкого, своего родного языка, увы, не позволяло прфессору плодотворно общаться со студентами, составлять конспекты лекций, пользоваться методической литературой. В шестьдесят лет пройти такую сложную, мучительную адаптацию и за столь короткий срок овладеть в совершенстве языком оказалась непосильной задачей, даже для такого трудоголика и упрямца, как Роппе.
Он ещё попытался обуздать удачу и найти свое место в этом огромном здании возможностей и желаний, где все главные входы оказались плотно перекрытыми, а чтобы штурмовать подступы к аварийным ходам и пожарным лестницам, понадобились бы годы, молодость и здоровье.
Фридрих решил стать постоянным и оплачиваемым автором ряда русскоязычных газет, которых в Германии расплодилось невероятное множество. Но даже в этих, зачастую смешных и низкопробных изданиях, рассчитанных на откровенную порнуху и перепечатку статей из жизни кинозвезд и эстрадных знаменитостей, он – блестящий полемист и стилист – оказался невостребованным.
Газеты публиковали всякую чушь, охотно декорируя ее фотографиями голых, упитанных девиц, жаждущих совокупления и денег богатых клиентов. Газеты пестрели названиями эротических кремов, мазей, чудодейственных элексиров, способных из немощного старика сотворить в считанные дни Дон Жуана, любвеобильного и готового к бою в любое время суток. Газеты со своих страниц обещали всем страждущим и жаждущим полное исцеление от всех болезней, полное очищение организма от порчи и сглаза, сказочный мир сексуальных наслаждений, и пестрели сногсшибательными заголовками в стиле незабвенных Ильфа и Петрова.
Теоретические выкладки старого профессора, посвятившего всю свою жизнь изучению тайных и сложных факторов восприятия человеческой любви, почему-то совершенно не заинтересовали новоявленных издателей, которые прежде чем открыть подобного рода газетенку, успешно промышляли в эсэнговщине на ниве розничной торговли, продаже поддержанных машин, а кое-кто даже признавался в том, что он бывший физик - ядерщик. Там в России он расщеплял атом, а здесь промывал мозги читателей, обалдевших от щедрого и мутного потока рекламной информации, как по существу, так и по содержанию. И главным аргументом и функцией философского воззрения мира издатели русскоязычных газет и журналов считали деньги рекламодателей. Именно на эти деньги эти издания сущствовали. Почти все издатели, с кем воленс - неволенс пришлось познакомиться профессору Роппе, были носители «славного» советского прошлого. Той ненавязчивой культуры воспитания и отношения к людям, какую они восприняли на прежней родине. Обладая «особым» менталитетом, невосприимчивым к позывам европейской культуры, они не отвечали на письма профессора, а его статьи отправляли в мусорную урну, потому как эта писанина, казалась им старомодной белибердой. А сравнивать им было не с чем. Кроме порнушки и детективов про крутых ментов и бандитов, они ведь никогда не читали в своей жизни хороших, умных книг. Но всё ж,е как-то ухитрялись нести свой скудный запас знаний и собственных ощущений всем жаждущим русскоязычного печатного слова. Эту привычку и магию печатного слова переселенцы и беженцы из СНГ сохранили на всю оставшуюся жизнь, а вот новоявленное чтиво оказалось явно низкого сорта.
Прошёл год и профессор оказался в духовном ваккууме, ну разве что не страдал от голода, холода, имел крышу над головой и куцее пособие, которое позволяло ему скромно коротать старость. Морально он был угнетён. Второй удар его самолюбию нанесла горячо любимая Лина. Она неожиданно исчезла, оставив ему записку: «Прощай мой несчастный викинг! Видно не судьба. Но мне всего лишь 29 лет и торчать в этом захолустье, и видеть как ты превращаешься в старика - сил моих больше нет. Если можешь, прости».
Через некорое время она позвонила и сообщила, что живет у своей знакомой в Берлине, подыскала себе работу и подала на развод. Развели их без особой канители, потому как не было детей и претензий на раздел имущества.
Рядом с профессором сидел его сын от первого брака, внешне очень похожий на отца. Его личная жизнь, словно по чьему - то злому умыслу, тоже оказалась разрушенной. Ещё в Бишкеке перспективный молодой врач - пульмонолог обратил на себя внимание столичных светил медицины. И в этом случае на отъезд в Германию настояла супруга сына: избалованное, капризное создание, щедро наделенное природой красотой и сексуальностью, в ущерб другим человеческим качествам. Молодой, обожающий ее супруг, поставил перед собой сложнейшую задачу: в кратчайшие сроки овладеть немецким и подтвердить строгой медицинской комиссии свою профпригодность. Помимо курсов и самоподготовки, он еще выкраивал пару часов за счет сна и развозил по адресам пиццу.
Участвовать наравне с мужем в поисках своего места под ослепительным, но не очень жарким немецким солнцем, супруга сына не очень стремилась. У неё не было ни образования, ни специальности, ни трудовых навыков и все её достижения в жизни запечатлелись в сертификатах и дипломах, полученныех за призовые места в конкурсах красоты. А в Германии, как выяснилось, умелые, трудолюбивые руки ценились больше пустой головы. Чиновник социаламта предложил супруге сына два «козырных места»: вкалывать в теплицах, или посудомойщицей в больнице. И в обоих случаях идти на работу надо было спозаранку, когда все экстравагантные женщины, еще сладко нежатся в своих постельках, а, проснувшись, не менее двух часов ухаживают за кожей лица и рук. Сразу же начался семейный разлад в семье сына, упреки и обвинения в его мужской несостоятельности. Но свет не без добрых людей. Кто-то из ветеранов эмиграции, поднаторевших в чтении специальных рубрик трудоустойства, подсказал адрес очень обеспеченной старушки, которой требовалась сменная горничная. Пришлось долго убеждать чиновника социаламта, что работа в теплице и на кухне вызовут приступы мигрени, в связи с недосыпанием и переутомлением. Кое - как уговорили. Добрый человек попался и предложил ещё раз пойти на языковые курсы. Но до этого не дошло. Супруга сына понравилась привередливой старушке своим ангельским личиком и светскими манерами и ей доверили катать ролльштуль с полупарализованной старухой, и менять ей памперсы, что в принципе было
несложно даже для такой белоручки, какой была красавица из Бишкека. Собственные дети старушки так были заняты бизнесом и политикой, что практически у них не было свободной минутки навестить свою мать. Благо они содержали её дома, не отправив в приют для престарелых.
Однажды старший сын старушки благополучный бизнесмен, 50-летний вдовец, владелец доходных домов, сети ресторанов и кафе случайно проезжал мимо материнского дома, и решил проведать маменьку. Увидев ее новую горничную и, убедившись в её слабом знании немецкого языка, он тут же взял шефство над очаровательной, молодой русской женщиной, свозил её в свой загородный дом, где был очень мил, любезен и, как расшалившийся мальчуган. Он показал ей свой дом, сад, впечатляющий бассейн, и прочие атрибуты роскоши и богатства. Продемонстрировал ей всё без утайки, но с намёком на развитие отношений в будуарную сторону. Скоре он стал давать ей регулярные уроки немецкого и эти занятия так их сблизили, что, когда разомлевший от страсти учитель, предлжил понятливой ученице стать его экономкой, то предложение было принято благосклонно. Сделка состоялась при обоюдном согласии сторон. Сын профессора пережил душевную драму, испил в одиночестве свою чашу горечи и унижения. Закончилось это для него нервным тиком. Теперь сидя рядом с отцом, он посматривал на часы, боясь пропустить термин к адвокату, дабы узаконить развод, на котором категорически настаивала его бывшая супруга. И этот развод, где не было ни совместных детей, ни имущественных споров, был просто формальностью, но порядок прохождения и оформления документов имеет в Германии вековые традиции.
Глядя на расстроенное, осунувшее лицо сына, профессор мысленно смирился со своей потерей. Впрочем, как всякий пожилой здравомыслящий человек, он отдавал себе отчет, что его «непревзойденная» Лина оказалась обычной стервой -приживалкой, искусственно имитировавшей сцены любви и слёзы восторга. Но мужское честолюбие, подогретое женскими чарами, лживыми и льстивыми заверениями, существо скорее слепое, чем безмозглое.
У сына была несколько другая ситуация. Он был старше своей жены всего на три года. Старая школьная любовь: один раз и на всю жизнь. И чтобы не сломаться и не сжирать себя поедом, то ему следовало бы излечиться от этой любовной ностальгии.
Фридрих Роппе терпеливо и ласково объяснял сыну, что следует подходить к случившемуся: проще, спокойнее и философичнее. Жизнь- это естественный отбор судеб, характеров, привычек. И ещё встретится на его пути та настоящая женщина, которая не польститься на подачки, не станет объектом купли-продажи, а всю себя принесёт единственному и неповторимому. Раз в жизни есть стервы, такие как их бывшие жены, следовательно, где-то рядом мигрируют хорошие, искренние, порядочные, кого раньше называли ласково и нежно: подруга. Он приводил ему пример с княжной Марией Волконской, женой известного декабриста, которая понимала любовь не только как развлечение, но и как супружеский долг и взяла на свои хрупкие плечи, избалованной роскошью светской дамы, каторжную тяжесть и ужас заточения своего мужа.
Когда-то лет десять тому назад, профессор, собирая материалы к своей монографии, написал реферат о Марии Волконской, опубликованный в прессе и университетской газете, помнится, он читал его своим студенткам. И полные слез и восторга глаза Лины поразили его до глубины души. С этого реферата, будь он неладен, всё у них началось. И тайные встречи, и загородние прогулки, а ведь он тогда рисковал многим и мог бы заполучить скандальный финал. Все, однако, обошлось, но ради этой, показавшейся ему неповторимой, любви, он разошёлся с женой, которая была ему преданным и полезным другом и благодаря именно её стараниям, он выглядел всегда, как новенькая копейка, и сохранил здоровье. Все познается в сравнении, а в несчастье особенно зримо и весомо, когда отрава предательства разъедает твою душу и тогда ты начинаешь невольно вспоминать, что рядом были люди, с которыми ты поступал точно так же.
- Мы оба верили этим сладким, лживым язычкам, принимая желаемое за действительное, - повторял профессор сыну, - считай, что тебе в чём-то даже повезло; избавился от грудной жабы. Ты, как врач, понимаешь чем бы это тебе грозило? Только не распускать нюни, главное, сдать экзамены, пройти все тесты, получить разрешение на врачебную практику. Работа лечит всё и даже смертную тоску. Запомни, сынок, слова всегда лживы, верь только искренним глазам. Ищи глаза любви, которые тебе скажут больше, чем слова и обещания.
Рядом с ними на лоджии находился ещё один мужчина, российский немец по имени Петер. Волей случая он был соседом одинокому старику и любил коротать с ним вечера, обмениваться впечатлениями, и убаюкивать тоску. Выглядел он лет на шестьдесят, но фактически, по документам, ему было сорок девять лет. Судя по одутловатой припухшей физиономии и фиолетовым вкраплениям на крыльях носа, Петер был пьющим давно и неизлечимо. Он никогда не скрывал своего пристрастия к алкоголю и уверял профессора, что и дед его и отец, тоже пили по многу лет, но никогда не спивались до совершенного умопомрачения. Алкоголизм его был не ежедневный, порционный или суточный, а импульсивный. Раз в месяц какая-то незримая кнопка щелкала в его мозгу и тогда два-три дня Петер пил, что называется, непросыхая, одну только водку, незакусывая ни крошки, пока каждая клеточка тела равномерно не напитается спиртным. Затем процесс поглощения алкоголя заканчивался, и Петер возвращался к нормальной жизни и уже ничего «веселящего» даже пива не пил, до следующего сигнала, который получал он от своей подкорки вот уже лет пятнадцать с ровными интервалами по времени. Случалось, он нарушал дозировку и отравлял организм до такой степени, что срочно требовалось экстренное медицинское вмешательство, и тогда скорая помощь доставляла его в больницу, где ему ставили капельницу, промывая организм от токсичных соединений. Жена от него сбежала ещё в Казахстане, прихватив двоих детей, от которых он не имел ни весточки, хотя знал, что теперь они живут где-то в Германии, но это мало волновало Петера. К женщинам он ничего, кроме неприязни и отвращения не испытовал, и не мог понять, как два хороших и умных человека: Фридрих и его сын Алекс, так переживают из-за взбесившихся стервоз. Ему это было странно и смешно. И вслушиваясь в рассуждения профессора о поисках той единственной, с глазами любви, – Петер только иронически морщился и ухмылялся, считая, что никакой хитроумный бабец, как бы ни суетился, никогда не соблазнит его и не заставит плясать под её дудку. И не изменит его мнение об этой зловредной человеческой породе извечных охотниц за мужскими кошельками и здоровьем.
На дорожке, ведущей к дому, показалась молодая женщина с объёмным пакетом в руке. В лучах неяркого, утомлённого за день солнца, она выглядела весьма привлекательно. Двигалась она легко и очень пластично. В каждом её движении чувствовалась врожденная грациозность, которую невозможно приобрести, даже изнурительными занятиями в секции аэробики.
Петер совершенно не прореагировал на это чудо природы. Он видел в ней только свою соседку по этажу Марину. Профессор и Алекс, тонко реагирующие на женскую красоту, напряженно следили за Мариной, как два ястреба за виражами голубки.
- Это твоя новая соседка, папа? - спросил Алекс, - Наша русачка, сразу видно.
- Да, они второй месяц, как приехали из общежития, - подтвердил отец, - благополучная эмигрантская семья.
-Ничего, такой товар долго не залежится. Найдется, какой-то ухарь-купец поманит, и будь здоров.
- Нельзя, сынок всех подгонять под одну мерку,- возразил старый Роппе, - Какое счастье, что существует исключение из правил. Думаешь легко такой шикарной женщине работать нянечкой в альтерхайме, ухаживать за немощными старухами? Но ведь не создает проблемы своему мужу и семью блюдет. Просто надо признать, что кому-то очень повезло.
- Это точно, в гульках на стороне не замечена, хотя устрица ещё та! - подтвердил Петер, желая показать, что он неплохо разбирается в людях. - Помнишь, Фридрих, в нашу общагу марокканец Хасан частенько приезжал. Ну, этот, у которого все крупные пиццерии в городе.
- Постоянно околачиивался, - подтвердил Фридрих. - У него "Порше" последней модели.
- Он не одной нашей смазливой девчонки не пропустил. Всех перепробовал, курощуп заядлый. А на Маринке обломался. И подарки суетил, и обещал на работу устроить, и машину предлагал в пользование. Она зтого бабского налетчика проигнорировала, как замухрышку и даже ухом не повела.
- Вот видишь, Алекс, это - прямое подтверждение моих слов о том, что всё же есть порядочные женщины. И тебе дай-то бог встретится такая, как наша Марина. Может тебе, повезет отыскать свои глаза любви.
- Да что ты заладил, Фридрих, всё про рыбу гроши, - воскликнул вдруг Петер, - Какие там глаза любви? Ну, может, на мужиков эта жучка не падкая, а глаза -то у нее воровские. Так и зырят, где что плохо лежит. Я за ней в “Карштадте” наблюдал, шустрая бабенка; слямзит, ни одна камера не заметит. Нашли, кем восхищаться? Им всем клейма негде ставить!
Возмущенный до глубины души Петер ушел к себе полдничать и вздремнуть после затяжного безделья.
Отец и сын переглянулись и, не сговариваясь, засмеялись. Вскоре и Алекс умчался к адвокату. Профессор решил ещё немного побыть на лоджии, уж больно день был теплый и приятный. Незаметно он задремал. Разбудили его чьи-то голоса. Рядом никого не было и он понял, что на соседней лоджии Марина разговаривает с мужем.
- Помнишь, я тебе про сестру - хозяйку Регину рассказывала? Ну, эта, что нас двухеврочниц рабынями Изаурами считает, - сказала Марина. - Все пережить не может, что старухи нас поощряют за свой труд, кто подарком, кто деньгами. И про немецкую честность все уши прожужжала. Так вот, Игорёша, эта честная Регина – самая настоящая воровка.
- Правда? - засмеялся муж. - Тоже мне Шерлок Холмс нашелся.
- Я ее нычку воровскую нашла. Представляешь, в ящике, где грязное бельё складывают, она второй, меньший ящик устроила. Натаскала туда, чего хочешь: кремы для лица, шампуни, дезодоранты, парфюм классный. Я всё это перепрятала. Её чуть кондрашка не хватила. Муж за ней приехал, а «добро» исчезло. Бегает, суетиться, багровой стала, как вареная свекла. И о такой пропаже ведь в полицию не заявишь. Пришлось ей бедняжке уехать не солоно хлебавши.
- Кошка у кошки украла лукошко, - засмеялся Игорь. - Мариша, я тебя очень прошу, никогда больше не делай этого.
- Не говори, милый, наверное, в моем роду - племени цыгане были, - вздохнула Марина.- Ладно, больше не буду. Ну не выбрасывать же добро в мусорку? А может, у меня эта самая клептомания? - вздохнула Марина. - Такое редкое заболевание. Я где-то об этом читала.
- Распущенность это, - строго сказал муж. - Возьми себя в руки. Не забывай, что у нас растёт дочь. Ты когда-нибудь попадешься и засветишься во всех компьютерах, а ей как прикажешь быть? Фамилия- то одна.
- Это точно. Пора с воровством завязывать, - смиренно произнесла Марина.
Профессор, словно, уличенный в чем-то постыдном, пригнулся, чтобы его не увидели, ушёл в комнату и включил осточертевший телевизор.
Леонид Шнейдеров.
|
| |
| |
