| litcetera | Дата: Суббота, 24.12.2011, 22:13 | Сообщение # 1 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 1363
Статус: Оффлайн
|
Я родился 31 мая 1943 года. К счастью для меня, и всех тех, кто появился на свет в этот чудный весенний день в прифронтовом городе Махачкала, немцы бомбили не так часто, как в 1942 году, когда мама была беременна мною, и жутко переживала, сможет ли она родить в нормальных условиях.
В период наступления вермахта в 1942 году на Сталинград и Кавказ город Махачкала оказался в непосредственной близости к линии фронта. В нём находились десятки армейских и фронтовых госпиталей, проходила реабилитация раненных. Одни — после выздоровления возвращались на фронт. Другие – пополняли миллионную армию инвалидов и калек. Такого количества инвалидов и калек не знала не одна армия, участвующая во Второй мировой войне. И по количеству убитых (безвозвратные потери), по количеству пленных — СССР пока лидирует в мировой истории. Можно вполне оправданно сказать, что цифра в 26,6 миллионов потерь СССР в Великой Отечественной войне (выводы комиссии профессора Кривошеева, утвержденные соответствующими государственными инстанциями России) – это, значительно больше всех тех потерь, которые произошли за всю историю войн человечества. Ряд историков — и я, в том числе, считают, что цифра 26,6 миллионов несколько занижена.
1947 год был тяжкий, неурожайный и количество голодных смертей по оценкам специалистов-историков превысила миллион. Сталинизм тщательно скрыл эти статистические данные за стальными дверьми тайных архивов диктаторского режима. Время рассудит и расставит всё по своим полочкам эпох и столетий.
Через месяц после своего рождения я заболел малярией, попал в детскую больницу. Смертность новорожденных детей, заболевших малярией, была высокая. В палате, где мама находилась со мною, остались в живых мальчик и девочка.
Страх и ужас войны, тяготы и лишения эвакуации, непрерывные бомбёжки и обстрелы, переживания и волнения не могли, не отразится на беременности мамы и, естественно, в полной мере отразились на мне.
Я впитал этот страх, ещё будучи во чреве матери, и он живёт во мне и будет жить до моего последнего дня. Принадлежу к поколению детей, рождённых в годы войны. В отличие от довоенного и послевоенных поколений, дети войны пришли в мир жизни под знаком страха, и это отразилось на всей их дальнейшей жизни и судьбе. Как правило, среди них не намечается долгожителей, и большая часть из них болели и болеют различными психическими заболеваниями.
В 1946 году родители переехали в Крым, где они жили до войны, в свой родной им город Симферополь, где практически прошла вся моя жизнь. В 1951 году, в СССР началась нагнетание массовой истерии по делу врачей, которую фальсифицировали доблестные чекисты-каратели по непосредственному указанию патологического « Отца советских народов» Сталина. И еврейским детям, так же, как и их родителям, пришлось в полной мере испить чашу страха, горечи, стыда, ужаса пред неизбежностью. Моя соученица Оля Мухина— милая голубоглазая русская девочка, в которую я был влюблён, и провожал её после уроков домой, с гневом говорила мне, что проклятые жидовские врачи хотели отравить нашего дорого Иосифа Виссарионовича, и что она своими руками готова убивать этих жидов, врагов советского народа. Строго прищурившись, она, взглянула на меня и спросила: Леня, скажи честно, ты не жид? И я, дрожа от презрения к самому себе, и от унизительности ситуации пролепетал, нет. В этот день закончилось моё детство, и я стал взрослым.
Фактически всё еврейское население СССР, начиная с публикаций в прессе и объявления по всесоюзному радио информации о деле еврейских врачей, и всенародном подвиге чекистов, спасших вождя мирового пролетариата, великого и лучшего, несравненного, самого мудрого, самого доброго, наше солнце, счастье, гордость и надежду— жило в страхе, в непрерывном унижении, отчётливо сознавая, что Сталин завершит то, что не удалось сделать Гитлеру и его банде бесов.
Жизнь еврейского населения того времени, а особенно ощутимо это виделось и сознавалось на Украине, напоминала существование в гетто свободного типа, без изоляции. И гонители, и палачи, и жертвы — ждали приказа усатого чудовища, кто безраздельно распоряжался судьбами и жизнями всех советских людей. СССР при Сталине стал единым концлагерем и исправительной тюрьмой для всех наций и народов. Это было дико и отвратительно цивилизованным государствам мира, где сознавали истинную роль этого параноидального уголовника, практически уничтожившего живучесть русского народа.
Как это ни парадоксально, но после кончины Сталина и вплоть до 1991 года, именно русский народ, пострадал больше остальных наций и народностей. Счёт на миллионные потери русского народа начался с 1914 (Первая мировая война). Затем, русский народ потерял свой самый лучший генофонд после Октябрьского бандитского переворота, в кровавом горниле гражданской войны. Эстафету уничтожения после смерти демона Ленина перехватил демон Сталин. После всех советских голодовок, сталинской коллективизации, индустриализации со скелетами советских людей под фундаментами великих новостроек, после эры массового террора, астрономических жертв в ВОВ, русский народ так и не смог восстановить свою живучесть, поднять уровень рождаемости.
По уровню потерь, начиная с 1914 года, и вплоть до смерти Сталина, по очерёдности потерь вслед за русскими идут евреи, украинцы, белорусы, литовцы, латыши, эстонцы.
Практически весь 1952 год обстановка с делом врачей нагнеталась. Партийные органы на местах и правоохранительные службы, привыкшие жить по регламенту закона диктатора-тирана, оказались в идиотском положении, не зная какую линию выбрать. Формально евреи считались жителями СССР и на них распространялись статьи мертворождённой советской Конституции. Взять их под защиту от нападок воинствующих антисемитов и фанатиков-патриотов без указания Кремля было опасно и чревато наказаниями и потерями должностей, постов и жизни. Власть на местах, даже в случае массовых погромов и грабежей, которые бы по своему размаху превзошли бы погромы и гонения времён самодержавия, безучастно бы наблюдала за проявлением народной любви к товарищу Сталину.
За все школы Украины не берусь судить, но в моей школе-семилетке №13 издевательства, унижения и побои еврейских детей стали частым явлением. Черная тарелка радио внушала нашей семье ужас. Каждую минуту оттуда могло последовать сообщение, от которого зависела судьба советских евреев. В августе этого кошмарного года произошло событие, резко повлиявшее на мою дальнейшую судьбу, определившее моё предназначение в жизни.
Хорошо помню, что произошло это в послеобеденное время, когда летний зной ослаб, и мои приятели собрались на улице Чехова 28, где я жил. Рядом с воротами находилось просторное крыльцо соседки тёти Нади Белобровой. Ступеньки были теплые от дневной жары и мы, восседая на них, наблюдали, как по нашей улице от центра города к окраине под названием «Балка», мчатся легковые и грузовые машины, конные пролётки, трамваи.
Телевизоров тогда и в помине не было, общегородской Дом пионеров построили значительно позднее, и жизнь детей того времени проходила в постоянном общении во дворах и на улице.
И вдруг кто-то заметил, как по тротуару чётной стороны улицы в направлении нашего крыльца движется какая-то странная фигура в черном, одеянии. Нас было четверо мальчуганов, примерно одного возраста, и мы первый раз в жизни увидела монаха. В руках у него была палочка. Когда он приблизился к в нашему крыльцу, мы с ужасом увидели, что он босой, и что его ноги покрыты кровавыми ссадинами, а вместо глаз — зияли провалы.
Он подошёл к нам, поздоровался и сказал:
— Люди добрые, я устал, хочу есть и пить.
Моих друзей, как ветром сдуло. Они разбежались по своим дворам. Я собрался тихо улизнуть, но, почему-то вдруг остался, и пригласил его посидеть в нашем дворе.
— Тебя как зовут, мальчик? – спросил босой и слепой дядя в черном, похожем на плащ одеянии, и положил руку на моё плечо.
Я сказал, повел его в наш двор, вынес ему табуретку, на которой папа иногда сидел под акацией, которая росла возле наших окон. Я сообщил маме, что к нам пришёл в гости непонятный босой и слепой дядечка, что он очень устал, хочет, есть и пить. Мама вышла к нему, попросила его к столу. По лицу мамы я заметил, что она удивлена и испугана. Гость поблагодарил маму и сказал, что он побудет немного во дворе, отдохнёт и ему надо идти. Мама накрыла ему маленький, складной столик принесла еду, чай и воду. Чай он не пил, а воду выпил и немного поел. Он сказал, что где-то рядом есть Божий храм и попросил маму, чтобы я проводил его.
Мама ещё больше удивилась, потому, как церковь, о которой говорил наш гость, была рядом с улицей Сергеева-Ценского, где была булочная, но туда ходили в основном верующие русские люди. Мамина подруга тётя Таня Якубинская пела в этой церкви, в хоре. Евреи в эту церковь не ходили, а мой папа был коммунист, работал в городском отделе торговли и считался советским служащим. Наша семья не посещала синагогу.
Я повёл нашего гостя в церковь. Он положил свою руку мне на плечо, и я почувствовал, тепло. Пока мы шли в церковь, я рассказал ему, что очень боюсь, когда кончатся летние каникулы. Придётся идти в школу, где детям евреям другие дети, не евреи, говорят всякие нехорошие слова, часто обижают их, потому, что по радио сообщили, что в Москве еврейские врачи хотели убить нашего дорогого и любимого товарища Сталина. Но чекисты спасли его, и замечательная тётя Лида Тимошук вывела этих врачей на чистую воду и получила орден Ленина. И теперь весь советский народ зовёт её дочь народа. Я раньше был не очень разговорчивый. А тут вдруг разговорился так, что остановиться не мог.
Я рассказал ему страшную тайну, которую скрывал даже от родителей. В соседнем дворе жил мой приятель Вова Бораминский. Его папа был большим начальником в МГБ. На работу его привозила и домой увозила большая чёрная трофейная машина. Вова случайно услышал разговор его папы, у кого в гостях был какой-то офицер-чекист. Они выпивали, закусывали, папа Володи сказал тогда своему приятелю. «У нас всё готово. Списки подготовлены. Вагоны будут выделены по первому требованию и в неограниченном количестве. Отправим этих евреев быстро и в такую глушь, откуда им уже не вернуться, потому, как на них обычный паспортный режим не будет распространяться. Половина ещё в дороге помрёт. Путь не близкий и не все старики и дети его выдержат».
Я рассказал этому дядечке в черном, что очень боюсь умирать. Потому, что на кладбище скучно, и нет друзей, с кем можно поиграть и побегать.
Он сказал мне: Не бойся, мальчик. Время антихриста ушло.
Когда я подвёл его к церкви, то сказал ему до свиданья, дядечка, и хотел идти домой, но он остановил меня и сказал: Тебе, мальчик, надо войти в Храм Божий.
— Нет, что вы, дяденька. Мне нельзя туда идти. Туда евреи не ходят, а если мой папа узнает, то он будет сердиться и накажет меня, — возразил я.
— Не бойся, мальчик, это твоя судьба и защита. Зайди, и посмотри на Спасителя.
Повинуясь его голосу и теплой руке, мы зашли вместе и я впервые в своей жизни увидел и высокий купол, и роспись фресок, и столько свечей. Людей в то время было немного и я, медленно озираясь, шёл от входа к противоположной стене, с удивлением рассматривая картинки, нарисованные почему-то на стенах. И такого высокого расписного потолка я никогда не видел ни в своём садике, ни в школе, где учился, ни в детской поликлинике, ни в кинотеатре «Родина», куда частенько по субботам ходили с мальчишками нашей улицы или с родителями. Впечатление от всего увиденного настолько меня потрясло, что я на время забыл про этого дядечку в чёрном, кто меня привел в эту церковь.
Когда я пришёл в себя от первых впечатлений, то вдруг с изумлением увидел, что дяденьки в черном нет. Я стал искать его, заглядывал повсюду, подумав, что он специально спрятался, чтобы узнать, как быстро я смогу его найти. Но его нигде не было и это меня здорово озадачило и напугало. Потом ко мне подошёл старичок с бородкой, спросил меня, что я тут делаю, и объяснил, что в Храме Божьем нельзя шуметь и бегать. Я пытался ему рассказать про дядечку в черном, кто меня сюда привёл. Но старичок не стал слушать, подвёл меня к большим ярко-выкрашенным дверям с широкими металлическими полосками и подтолкнув легонько: Сказал, иди домой, мальчуган, тебя мама ждёт.
Я вернулся домой, но не сказал маме, что был в русской церкви. И она меня больше ни о чём не спрашивала. Папе я тоже ничего не сказал, потому, как своим детским умишком понял, что это его огорчит. А если бы, кто-нибудь из соседей или знакомых сообщил бы, куда следует, что сын коммуниста Шнейдерова, учащийся второго класса советской школы-семилетки, посещает во время летних каникул православную церковь, то папа мог бы запросто улететь с работы.
Время, в котором протекало моё детство, было сатанинским и непредсказуемым. Ещё здравствовал и чудил этот величайший злодей, которого наши знакомые евреи, шепотом звали между собой рябой Йська, а уголовники и блатные на Симферопольском базаре, куда мы с мальчишками нашей улицы бегали почти ежедневно, презрительно щурясь, величали Усатый, Гуталин, Таракан, Сапожки!
А в начале марта 1953 года тягостное ожидание и полностью фальсифицированное картелями – чекистами дело врачей, завершилось смертью Гуталина в мягких кавказских сапожках. Демон убрался в бездну, перестал жрать человечину, калечить судьбы миллионов людей.
И в моей жизни произошли интересные изменения. Учился я плохо. В начале 1952 года я после тяжёлой стрептококковой ангины заболел хореей (её ещё называют «пляска святого Витта»). Всё это не могло не отразиться на моём умственном и физическом развитии. Я отставал почти по всем предметам, не мог высидеть урок, часто падал в обмороки, и классная руководительница предложила маме перевести меня в специализированную школу для детей, имеющих проблемы в физическом и умственном развитии.
Но через некоторое время после встречи со слепым с дядечкой-монахом произошло форменное чудо. Я окреп, смог посещать занятия физкультурой, стал гонять в футбол с уличными мальчишками. Вдруг открылось, что у меня отличная память и умение фантазировать. Особенное удовольствие мне доставляло чтение. Я открыл в себе способность к быстрому чтению и стал завсегдатаем городской библиотеки им. Чехова. Благо она находилась в двух кварталах от моего дома.
В тринадцать лет я вдруг открыл в себе способность к сочинительству. Это произошло в Евпатории, куда мама регулярно возила меня на отдых во время летних каникул. Мы жили у её родственников на улице Матвеева. Двор этого дома был просторный и вечером, если мы с мамой не гуляли в знаменитом евпаторийском Курзале, я общался с детворой, кто собирались во дворе, где стояли две скамейки. А если мест на скамейках не хватало, то местные мальчуганы приносили ящики, которые они позаимствовали у соседнего овощного магазина.
Одна из девочек этого двора, моя ровесница, была чудо, как хороша собой, и её благосклонности добивались двое подростков-москвичей. Одному было двенадцать лет, и он был молчалив и только грустно и преданно смотрел на принцессу этого евпаторийского двора, где летние каникулы собрали детвору из разных городов СССР. Старшему обожателю – москвичу было четырнадцать. Он был рослый, симпатичный, избалованный подросток, вёл себя несколько агрессивно по отношению к остальным ухажерам. Но надо отдать должное этой девочке — она вела себя ровно по отношении ко всем и особенно не выделяла этого настырного москвича, хотя мне было очевидно и заметно, что этот мальчик ей нравится. И что ей было приятно, когда именно он сидит рядом с ней, и их загорелые коленки иногда ненароком прижимаются друг к другу.
У меня не было никаких шансов понравиться этой девочке, которая заняла достойное место в моём воображении. Утро начиналось с думок о ней, и вечер заканчивался мыслями о том, как было бы славно, если бы вдруг она предпочла меня этому московскому самоуверенному парнишке.
Вечерние посиделки нашей дворовой компании, как правило, сопровождались всякими историями. Наша «Прекрасная Дама» обожала их слушать, и лучшим подарком для рассказчика была её улыбка и благосклонный взгляд чудных карих глаз, которые притягивали, сгрудившихся возле неё пацанов, сильнее всех магнитов в мире.
Обычно это были пересказы популярных тогда детских книжек» « Васёк Трубачёв и его команда» и бестселлера советской детской литературы: «Тимур и его команда». Старший москвич, не любил рассказывать истории и постоянно мешал очередному рассказчику. Так как он рос в профессорской семье и был начитан, то все эти пересказы из книжек, которые стали украшениями школьных библиотек, его лишь раздражали.
Наконец, пришла моя очередь рассказать что-то интересное. И вместо того, чтобы пересказать очередную историю о подвигах лучшего и правильного мальчика Тимура и поведать о набившем оскомину Ваське Трубачёве, на которого нас призывали ровняться и постоянно брать пример, я вдруг стал рассказывать историю, которая вдруг непонятным и чудным образом родилась в моей голове. Этот плод моей бурной фантазии про мальчика –волшебника, кто обладал удивительной силой и помогал людям бороться со злом, меня так страстно вдохновил, что я на какое-то время поверил, что это не моя придумка. И что, где-то эту историю я уже читал. Потом забыл, а теперь вот вспомнил. Реакция юных слушателей изумила и напугала меня. Они слушали, буквально затаив дыхание. И даже занудливый и старший москвич не проронил ни словечка.
К счастью, мама позвала меня ужинать. Я с радостью ретировался. Ибо фонтан придумки иссякал мгновенно и, честно говоря. я здорово устал. Но зато я был вознаграждён лучистым взглядом моей тайной любви и она сказала, что я молодец, потому что прочитал интересную книжку. И что она хочет её дослушать до конца.
Второй и третий мой опыт литературного устного экспромта прошёл не столь блестяще. Я первый раз в своей жизни самостоятельно выстраивал линию сюжета, о котором ранее и слухом не слышал, но всё равно, дети были в восторге. Старший москвич притащил из дома карандаш и записную книжку, спросил меня, как называется, эта интересная книжка? Я уже настолько заврался и запутался и в своей любви, и в своих рассказнях, что тотчас сообщил, что эта книжка называется: «Маленький волшебник». Полагаю, что найти её в библиотеках того времени, мои слушатели так и не смогли, потому, как в природе её не было.
А ещё через два дня я отправился с мамой в Симферополь и больше никогда не встречался со своей первой сильной любовью. И как только влюбился так же сильно и страстно, тотчас забыл о ней. Но первый позыв к творчеству не прошел втуне. Я вдруг заметил, что, когда меня собирается посетить очередной приступ сочинительства, то вначале накатывает странное, необычное волнение. Потом начинается умозрительное действо. Герои моих фантазий предстают передо мной, как на экране.
И вот когда, они контурно проявляются, я присоединяюсь к ним и тогда начинается самое интересное. Но нельзя сказать, что я полностью контролирую весь творческий процесс своего творчества, независимо от жанра: роман, рассказ или сказка. В моём творчестве совершенно отсутствует предварительный план. Школьные сочинения, взрастившие для литературы миллионную армию графоманов, всегда были мне отвратительны и больше тройки я за них не получал. Вся прелесть интриги моего творчества (интрига и литературная импровизация основа творчества подлинного писателя— художника) заключается в том, что я до самого финала, до момента появления последней точки произведения, не знаю толком, чем же всё закончится и кто, какой фортель выкинет.
Свой первый рассказ я написал в 1965 году, находясь на службе в Советской Армии. Он назывался «Белая черешня». Сюжет его был незамысловат. Но это было первое моё литературное произведение, которое я изложил на бумаге. В одном из популярных журналов, которые были в библиотеке нашей воинской части, я прочитал, что в Москве, при Союзе писателей СССР, действует литературная консультация, которая предназначена помогать начинающим литераторам, и в эту консультацию можно отправить своё литературное произведение, и профессионалы – литераторы напишут рецензию на это произведение, подскажут, начинающему писателю, как ему следует действовать в дальнейшем, на что следует обратить внимание.
Через три месяца я получил письмо из Москвы и некий товарищ Гальперин из литературной консультации написал, что он рад сообщить ефрейтору Леониду Шнейдерову, что, дескать, рассказ «Белая черешня» даёт ему основание засвидетельствовать у автора склонность к литературному творчеству, но чтобы стать полноценным певцом социалистического реализма в литературе, необходимо много и прилежно учится у классиков русской и советской литературы. Следует обогатить своё творчество богатством языка и художественных приёмов, которыми великолепно владел классик русской литературы Лесков. Кстати, у всех этих рецензентов всевозможных отделений Союза писателей СССР классик Лесков был самым употребляемым и обязательным учителем молодых и начинающих писателей.
Дальше в письме следовали трафаретные слова о том, что только продуктивный труд и служение идеалам социалистического реализма и делу КПСС, могут помочь начинающему автору занять своё достойное место в среде замечательных советских писателей, кого так искренне любят и массово читают советские люди.
И хоть ничего конкретного это вежливая отписка мне не сообщила, я был горд и счастлив получить письмо на фирменном бланке Союза писателей СССР.
Значительно позже, когда я стал издаваться, познакомился с чиновниками, работающими в системе Союза писателей СССР, я понял, что этот Гальперин, даже не читал мой рассказ. Он был штатный работник, отвечающий за составление писем. А таких, как Леонид Шнейдеров, кто рискнул испытать свою судьбу в литературном творчестве, было великое множество, то, конечно же, Гальперину жизни бы не хватило перечитать все эти опусы, которые слали в Москву со всех уголков и окраин СССР.
И всем отправителям, такие, как этот Гальперин, дипломатично и вежливо давали понять, что у них есть склонность к литературному творчеству. Обычная советская галиматья с присущим «совку» идиотизмом.
Но зато эта служба поддержки начинающих, утверждённая в самом начале организации Союза писателей СССР, по личной инициативе Сталина, создавала видимость огромной созидательной работы, якобы помогающей дилетантам найти своё место в литературе.
Это была полная профанация, но на съездах писателей СССР с высоких трибун звучали слова ответственных чиновников от литературы, кто отвечали за работу с молодыми и начинающими авторами, сколько тысяч талантливых советских авторов из всех советских республик получили первое, такое важное благословение к занятию литературным творчеством.
В последнем году своей службы, возвращаясь из положенного отпуска в свою часть, я познакомился в вагоне с темноволосой милой девушкой. Она была из города Иваново, работала поваром на меланжевом комбинате, увлекалась парашютным спортом. Наша ракетная часть стояла в лесах под Иваново, и лесными тропами можно было за несколько часов добраться в этот город. Он получил в СССР название «город невест». Любовь к Лёле настигла меня, как сладкий и возбуждающий смерч, вывела меня на новый реактивный виток. Вероятно, женщины и чувства к ним были для меня самым лучшим стимулятором творчества.
Я отправил на адрес Лёли сотню писем со стихами, постоянно получал от неё восторженные письма, а мои стихи она складывала в отдельную девичью шкатулку и была очень горда нашим общением. До нашей встречи никто ей стихов не дарил. Это меня основательно взбодрило, и я послал свои лирические стихи в областную комсомольскую газету. Их напечатали, и это позволило мне стать участником общественного литобъединения, принять участие, в областном совещании молодых авторов. В части мне оформили краткосрочный отпуск по творческим делам. А близкие друзья по службе в одной батарее обязали меня совершить свой почётный мужской долг и понравиться Лёле не только, как поэт, но и как мужчина.
С областного совещания молодых авторов я удрал и, отыскав улицу Лёли, вскоре появился, как джинн из сосуда, перед её милыми карими глазками. Родителей не было, и мы проводили время, как два голубка. Лёля оказалась классной поварихой, и я после, опротивевших перловых, гороховых и так называемых в солдатской среде «крупнокалиберных» каш, после которых казарму сотрясают могучие ветры, вкушал прелесть домашней поджарки. За разговорами и чтением сериалов моих стихов, которые в период очередной бурной влюблённости, вылетали из меня автоматными очередями, прошло время возвращаться в посёлок Тейково, где находился штаб нашей дивизии и автобат.
Оттуда дежурные машины развозили военнослужащих по ракетным площадкам. находившимся вдали от жилых пунктов. В свою часть я прибыл вовремя, но наказ сослуживцев не выполнил и удостоился всяческих насмешек. Тема секса в советской армии, особенно в её закрытых частях и гарнизонах, где практически не имелось возможность попасть в увольнение и познакомиться с девчонкой, которая тебя родимого поймёт и по-женски пожалеет и приголубит, была очень болезненная.
Мерзкая античеловеческая коммунистическая идеология считала весь советский народ одной большой машиной, которая должна управляться немногими избранными механиками. Человеческая жизнь, все общечеловеческие ценности, играли второстепенную роль, уступая идеологическим приоритетам жрецов от КПСС.
К концу службы я окончательно убедился, что увлекательное стихоплётство — это всего лишь суррогат подлинной поэзии. И что настоящим поэтом, как и музыкантом, надо родиться. Первые пробы пера в жанре прозы меня влекли сильнее, и я безо всякого сожаления, поставил крест на своём увлечении поэзией, А буквально за несколько дней до долгожданного дня дембеля, знакомый водитель дежурной машины сообщил мне приятную новость. Он часто ездил в Тейково, иногда оставался ночевать в казарме автобата дивизии. В субботу он был на гарнизонной танцплощадке и там объявили: «Солдатский вальс» музыка старшего лейтенанта Аристова, слова ефрейтора Шнейдерова.
На пике своей влюблённости к Лёле я написал незамысловатое стихотворение, послал ей в письме, попросил наших полковых водителей, мотавшихся почти ежедневно в Тейково, передать эти стихи дирижеру и руководителю дивизионного оркестра старшему лейтенанту Аристову. Я вскоре забыл об этом, а Аристов нежданно-негаданно написал песню на мои стихи. Первый и последний раз я услышал исполнение этой песни по городскому радио Тейкова, когда автобус с демобилизованными прибыл из нашей части в Тейково, откуда мне предстояло ехать через Москву, в Крым, в свой родной, снившийся постоянно Симферополь.
Весь текст своей первой и последней песни в жизни я не помню. Но первый куплет отпечатался в памяти навсегда.
« Желтый лист, красный лист
С тихим звоном под ноги ложится.
Город спит — люди спят,
Только мне почему-то не спится.
Буду долго бродить до зари,
Обходя стороной фонари,
Чтоб тебя повстречать,
Чтоб тебя увидать,
И в глаза заглянуть твои»…
А через некоторое время оставив в прошлом армию, два года и девять месяцев службы в Ракетных войсках стратегического назначения, я сентябрьским днем прибыл в Симферополь и со слезами на глазах вошёл в наш небольшой, мощённый булыжником дворик. И увидел близко перед собой изумлённое лицо мамы.
Мне исполнился двадцать один год. Я что-то видел, что-то понял. Пора было определиться со своим местом в жизни, и я твердо уже знал, что ничто меня так сильно не манит и влечёт, как литература. А ещё через некоторое время я пришёл в редакцию районной газеты «Ленинец» и, дрожа от волнения перед ответственным секретарём редакции, сообщил ему, что хотел бы попробовать себя, как внешкорр.
— Попробовать можно, отчего нет, — согласился ответственный секретарь, — мы все так начинали. Давай, солдатик, черкни-ка нам рецензию на фильм. Мы— газета районная. С уклоном в сельское хозяйство. И вчера на совещании редактору выговаривали, что отдел культуры у нас практически не работает. Сходи, посмотри любой фильм, какой тебе приглянется, и напиши нам рецензию. Это такой журналистский обзор, увиденной кинокартины или театральной постановки. Задание понятно. Иди и твори.
За спиной у меня были три курса техникума и вечерняя десятилетка, которую я закончил экстерном. Что такое работа газетчика я мог только догадываться. Но желание было сильнее моих логических доводов поставить крест на этой идее— фикс. Я выбрал правильное решение, отправился в областную библиотеку имени Ивана Франко. Там в просторном холле на стеллажах лежали годовые подшивки практически всех больших и маленьких газет, издаваемых в Крыму. Перелистывая областную «Крымскую Правду» я стал встречаться с материалами отдела культуры этой газеты, прочёл несколько рецензий на кинофильмы. Авторов, кто писали для отдела культуры, было несколько. Манера изложения весьма разнилась. Но я понял механизм и, потратив пару дней на изучение приёмов и компоновку изложения, отправился в кинотеатр.
В это время шёл заурядный советский фильм, посвященный какой-то очередной юбилейной дате. Фильм был о советской армии. Молоденького танкиста по фамилии Бородин играл совершенно незнакомый мне артист Никита Михалков. Фильм этот не вызвал зрительский интерес и естественно не создал кассовый ажиотаж. Актёров -любимцев советского кино в нём не было и весь он был сладенько-патриотичный, придуманный и нудный до тошноты. Сам не знаю, почему меня потянуло смотреть именно этот фильм. Но, как говорится, дело было сделано. И я за пару дней, дергаясь в творческих конвульсиях, стараясь продраться через завалы своего словоизвержения, исписал кучу листов. Аккуратно переписал набело текст рецензии и отправился в редакцию. Помнится, я назвал свой опус: « Перекличка поколений».
Ответственный секретарь дружелюбно кивнул мне, отложил свою металлическую линейку, которой он вымерял полезные квадраты площади рабочих полос газеты и пробежал бегло по страницам моей рецензии. Затем взял синий карандаш и стал безжалостно черкать, соединять стрелками оставшиеся кусочки. Я стоял, не жив, не мёртв, смирившись с тем, что меня сейчас попрут в шею.
— Молоток, суть ухватил правильно. А для газетчика — это главное . А от лишней воды и всяких пустых умозаключений мы тебя быстро отучим. Заголовок — просто отлично. В жилу. Пойдёт в номер.
Увидев мою физиономию, он догадался, что я не понял смысл этих заветных слов.
— Газета выходит три раза в неделю. Твой материал пойдёт в субботний номер. В понедельник приходи в редакцию, получишь задание. Срочно нужен материал по свинооткормочному совхозу «Дубки».
Два дня ожидания тянулись, как опостылевшая служба в армии. В субботу, едва открылись киоски «Союзпечати», я купил несколько номеров «Ленинца» и, дрожа, как при длительном запое, обнаружил свой материал на последней полосе газеты в рубрике: «Новости культуры». Заголовок был выделен в жирно. А под рецензией стояла моя фамилия. И очень симпатичная сопроводиловка: Наш корреспондент. Путь к Храму был открыт для меня, но ничто и никто не смогли бы убедить меня, что это не мой путь.
В 1967 году поступил на исторический факультет Крымского государственного университета имени Кирова. Мне повезло, когда я учился, то преподавательский состав, укомплектованный специалистами из других вузов Украины, отличался высочайшей профессиональностью. Позднее несколько преподавателей кафедры истории получили вакантные места в Киеве и в Москве. Университетская программа по истории помогла развить интеллект и мировоззрение, что немаловажно для любого литератора, кто пробует свои силы в таком сложном жанре, как написание романа.
С литературой связан с ранней молодости — первым публикациям в периодической печати уже больше сорока пяти лет. Под псевдонимом Леонид Строев в 1984 году, в крымском издательстве «Таврия» опубликован мой военно-исторический роман «'По следу старого соболя». В 1987 году, в том же издательстве, в коллективном сборнике я напечатал несколько своих юмористических рассказов. В 1989 году под псевдонимом Леонид Строев в издательстве «Таврия» вышел второй военно-исторический роман – «От меча и погибнет». В том же году в Москве, в издательстве «Прометей» увидела свет сказка-повесть для детей «Пискун-мореход». Тираж этой книги составил 150 000 экземпляров.
С 1998 года живу в Германии, публикуюсь в русскоязычной прессе Германии и Западной Европы. В 1999 году в издательстве «Дар» город Симферополь — вышел роман «Подмена». В издательстве «Эдита Гельзен» (Германия) в 2004 году опубликовал повесть «Мастер». В 2005 году вышел роман «Дедушка». В 2008 году, в том же издательстве увидел свет сборник рассказов, повестей и киноновелл «Глаза любви». В 2008 году Санкт-Петербургское издательство «Алетейя» издало мой роман «Женского счастья так мало». В 2008 и в 2009 гг. вместе с Марком Гальпериным издал ежегодный коллективный сборник прозы, поэзии и публицистики авторов города Саарбрюккена «Саарбрюккен —город жизни и мечты».
В 2010 году вместе с писателем и блогером Вадимом Давыдовым открыли независимый портал LitCetera. Вадим Давыдов создал ресурс и курирует все, что связано с электронной частью портала, редактированием, компьютерным дизайном и размещением материала. Я курирую литературно-публицистическую начинку и создал основные рубрики ресурса,кто сегодня по праву считается одним из лучших интернет-ресурсов русскоязычного Зарубежья. В числе четырёх наиболее значительных порталов Германии, наш портал был внесён в международный каталог русскоязычных электронных изданий.
В конце 2011 года в коллектив руководства порталом пригласили корифея мирового шахматного искусства, писателя, публициста, эссеиста, профессора, педагога Генадия Несиса. На одно только перечисление званий и титулов этого выдающегося человека уйдёт несколько страниц: Геннадий Несис — доктор педагогических наук, профессор, международный гроссмейстер ИКЧФ, старший тренер ФИДЕ, Международный арбитр, Заслуженный мастер спорта России, Заслуженный тренер России, Директор международного юношеского турнира «Юные звезды мира», литератор, журналист, академик Международной Академии Наук Экологии и Безопасности жизнедеятельности МАНЭБ (2000), Доктор педагогических наук (2001), Вице-Президент Академии шахматного и шашечного искусства (c 1997), профессор (2003), автор 40 книг и более 300 статей по методике, истории и теории шахмат (опубликованных в 1982-2011 гг. в десятках стран), лектор авторского курса «Шахматы как феномен гуманитарной культуры» Санкт-Петербургского Университета культуры и искусства, руководитель международных командных турниров «Шахматная осень в Сааре», автор поэтических сборников и книги воспоминаний «Вернуться в прожитую жизнь» (СПб., 2011 г.). Он ведёт два крупных раздела портала. Блестящий эрудит и аналитик Геннадий Несис имеет огромную читательскую аудиторию и, несомненно, его приход на наш портал придал мощнейший интеллектуальный импульс. Геннадий Несис — член Совета портала, вместе с Вадимом Давыдовым и членом Совета портала Ларисой Пельхен, воздвигают здание нашего литературного Клуба.
В 2011 году я стал лауреатом 2-го Международного литературного конкурса «Лучшая книга года 2010» в номинации «Крупная проза» за политический роман «Подмена». В 2000 году получил за этот роман благодарственное письмо от ныне покойного Папы Римского Иоанна-Павла Второго.
В популярном российском портале «Дом Солнца» открыт литературный кабинет Леонида Шнейдерова.
|
| |
| |
