| gesl | Дата: Воскресенье, 09.10.2011, 21:07 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| 22 мая 1954 года мне исполнилось семь лет. День рождения прошел весело и шумно. Атмосфера страха, которая с конца 40-х годов прошлого века постоянно присутствовала в семьях маминых друзей и знакомых, а именно они и были гостями на детском празднике, несколько рассеялась. Смерть диктатора, прекращение позорного “дела врачей“, молниеносный суд над Берией и группой его подручных, внушал определенные надежды. Впрочем, бабушка и мама по-прежнему были без работы, а до ХХ-го съезда оставалось еще почти два года.
Наступило последнее дошкольное лето, и, не знаю уж, по чьему совету, было решено провести его на эстонском курорте.
В начале июня я стал свидетелем такого телефонного разговора. Дед набрал номер междугородки – “вечное 07” и попросил соединить его с городом Пярну Эстонского ССР. Примерно через час длинный необычный гудок заставил деда броситься к телефонному аппарату, который в те годы стоял у окна в столовой.
-“ Алло! Алло! Я имею удовольствие разговаривать с администратором гостиницы “Выйд” Кристиной Карловной?”
Получив положительный ответ, мой дед продолжал:
“Здравствуйте, уважаемая! Вас беспокоит профессор Альтшшшууу ( в некоторых случаях, и, в частности, при вызове такси, он умышленно невнятно произносил окончание своей фамилии), из Ленинграда.”
Надо отметить , что звание профессора магически действует лишь в двух цивилизованных странах – в Германии и в России. Этому есть социологическое объяснение. В маленьких немецких княжествах центром культуры еще в средние века стали университеты, и авторитет преподававших там ученых, был непререкаем. Что касается России, у нас звание профессор, прежде всего, ассоциировалось с понятием доктор, врач, но не рядовой провинциальный - больничный или земский, а столичный, чаще всего с иностранной фамилией. Он внушал смесь страха и надежды. С профессорами других специальностей городские мещане, не говоря уже о сельских жителях, в жизни просто не пересекались.
После заочного представления телефонный разговор продолжился: -“ Вы знаете, к Вам в Пярну собирается моя жена с внучонком, нельзя ли заказать им номер в Вашей гостинице на 2-3 дня, пока они подыщут квартиру на лето для всей нашей семьи?”
С этого телефонного монолога деда началось моё познание Эстонии. Впоследствии, мы неоднократно проводили летние сезоны в Пярну, а затем, уже в 80-е годы , неподалеку от университетского Тарту в курортном городке Эльве . Бывал я в Эстонии в командировках на Таллиннском ювелирном заводе в бытность мою инженером –электрохимиком, и на тренировочных сборах сильнейших шахматистов – заочников СССР, организованных моим другом –двукратным чемпионом мира в игре по переписке Тыну Ыймом. Навсегда запомнился прием в Парадном зале Таллиннской ратуши, где меня поздравляли с победой в первом заочном Мемориале Пауля Кереса.
Нас со Светланой ( это была наша первая совместная поездка - почти свадебное путешествие) усадили в средневековые кресла для почетных гостей и, после приветственных слов, произнесенных вдовой великого эстонского шахматиста Марией Керес и вице –премьером ЭССР, мне, в качестве приза, был вручен огромный ковер, доставленный прямо в поезд все тем же неутомимым Тынушкой, как величал я за глаза своего могучего прибалтийского коллегу. Это маленькая прибалтийская республика была симпатична мне всегда, вне зависимости от ее государственного статуса. И, хотя отношение к россиянам, у многих эстонцев было далеко не однозначным, я сохранил о поездках в Эстонию самые теплые воспоминания, а Таллинн я посещал несчетное количество раз, но об этом рассказ впереди.
После того, как моему деду удалось по телефону забронировать номер, в первой в моей жизни, гостинице, можно было уже спокойно заказывать билеты до Таллинна, и собираться в дорогу. В середине июня со мной могла отправиться только бабушка, а маме предстояло дождаться дедушкиного отпуска( у преподавателей вузов он начинался вместе со студенческими каникулами в первых числах июля) и, затем, вместе с ним приехать в Пярну.
Началось наше путешествие с Балтийского вокзала, куда мы прибыли всей семье часа за два с лишним до отхода поезда. Привычку приезжать в аэропорты и на вокзалы задолго до времени отправления транспортного средства, как, впрочем, и многие жизненные взгляды и политические оценки, унаследовал я от своего любимого деда, которому с детства подсознательно стремился подражать. На платформе не было еще не только нашего состава , но даже обычного дежурного по станции в красной фуражке. Скамеек, как водится, вдоль платформы не оказалось, и мы, усевшись на собственные чемоданы, стали ждать поезда. Через час стали подтягиваться первые пассажиры, а за полчаса до отхода был подан и состав. Мы сели во вполне комфортабельный, купейный вагон поезда. Забыл отметить, что нашими попутчиками в этой поездке были бабушкина знакомая по стоматологическому институту зубной врач Рахиля Ильинична со своим внуком, моим тезкой, прыщавым высоким парнем -десятиклассником, который явно скучал в, неподходящей для него, компании.
Рахиль Ильинична выглядела чересчур воспитанной дамой, и когда мне было лет шесть, во время ее визитов к нам на Басков, я не мог удержаться от маленького хулиганства. Так, я подкрадывался к двери, за которой моя бабушка чинно беседовала с гостьей, и начинал горланить полублатные одесские куплеты, мягко говоря, фривольного содержания:
Рахиля, шоб я помер, Вы мне нравитесь,
Без Вас, Рахиля, жить я не могу.
Рахиля! Мы поженимся - поправитесь!
Не надо будет ехать Вам в Баку.
Рахиля!Мы поедем в Ессентухес-
Наблюдать в ущелиях рассвет,
а, если ты не хочешь,-
“Куш ин тухес!”,
и у меня терпенья больше нет.
Не знаю, слышен ли был этот текст за плотно закрытой дверью, но моя бабушка, воспитанная гувернантками в строгих англосаксонских традициях, была от моих возмутительных проделок, в шоке. Часто мне в назидание она с гордостью повторяла рассказ о том, что во время визита к ее отцу Якову Финкельштейну коллег – коммерсантов из-за рубежа, в квартире стояла такая тишина, что супруга одного из гостей к концу вечера удивленно спрасила у хозяйки:
- « Frau Finkelstein! Haben Sie keine Kinder?”
На что моя прабабушка с достоинством отвечала:
- ”Ich habe zwei Tochter- Anna und Elen”. С моим появлением на свет, такого вопроса в нашем доме никто больше не задавал.
Итак, наш квартет стартовал по направлению эстонского курорта. В поезде мне не спалось, и я, как только за окнами рассвело ( если это природное действие заметно в период белых ночей), стал с интересом наблюдать за мелькавшими названиями городков и полустанков, обозначенных на двух языках. Не богатые, но ухоженные прибалтийские домики явно контрастировали с деревенскими развалюхами приграничных русских областей. В столицу советской Эстонии поезд прибывал очень рано, но уютные таллиннские кафе уже были открыты, и мы не могли отказать себе в удовольствии , посетить одно из них. Ни в обиду будь сказано великим европейским столицам, но ни в Париже, ни в Риме , ни в Берлине не довелось мне попробовать таких вкусных пирожков и булочек, и выпить такого ароматного кофе со взбитыми сливками, как тем, несуетным, почти сказочным утром.
В те годы в Таллинне проживал популярный в обеих столицах метрополии, таксист – частник с именем явно не угро-финского происхождения. Звали его, как и моего прадеда - Яков Давидович. Бизнес его заключался в том, что в начале курортного сезона он подвозил прибывавших на таллиннский вокзал отдыхающих, в, модный у московской и ленинградской интеллигенции, город Пярну. Расстояние между городами составляло всего 150 километров, но поезд , словно нехотя тащившийся по одноколейному пути со всеми остановками, умудрялся отнимать от драгоценного отпускного времени более четырех часов. Конечно, быстрее и комфортабельнее было домчаться до Пярну на машине. Причем, заказать роскошный ЗИМ, которым управлял Яков Давидович, можно было по почте. Стоило только заранее отправить ему открытку, и черный семиместный “лимузин” встречал вас на привокзальной площади. Оплата производилась безо всякого счетчика, по раз и навсегда установленной водителем, таксе. Впоследствии, мы часто пользовались его услугами, но, не имея подобного опыта, нам пришлось ловить такси на остановке. Желающих поскорее добраться до курорта собралось немало. Но в семь лет я был проворнее большинства взрослых, и сумел, опередив всех, забраться на заднее сидение первой же подъехавшей машины. Моя деликатная бабушка была несколько смущена такой прытью, но спустя много лет с гордостью вспоминала этот маленький инцидент.
В детстве я очень плохо переносил поездки на любом виде автомобильного транспорта, будь то городской маршрутный автобус или легковой автомобиль. Стоило мне проехать минут двадцать, как меня начинало подташнивать, и никакого удовольствия от поездки, разумеется, ни я, ни мои попутчики, не испытывали. Однако, то, что вытворял мой вестибулярный аппарат на прекрасной дороге из Таллинна в Пярну, тяжело вспоминать даже сейчас. Такси приходилось останавливать каждый 15 минут. Мне было безумно плохо. Бабушка страшно переживала за меня, и как могла , стремилась привести меня в чувство. Кроме того, она ощущала себя крайне неловко и перед водителем, и перед своей знакомой. Движение нашей машины напоминало бег с препятствиями, но в конечном итоге , мы добрались до финиша. Я первым выскочил из ненавистного транспортного средства и , бледный, на негнущихся ногах , вошел в старинное тяжеловесное здание, на котором красовалась вывеска Гостиница “Выйд”.
Каждый раз, оказываясь в Пярну, я прежде всего направляюсь на узенькую улочку, на которой и в независимой Эстонии, виднеется та же вывеска. Она, несколько модернизированная и лишенная русского подстрочника, все-таки продолжает бередить воспоминания. Я захожу в знакомый вестибюль, и жадно вдыхаю характерный запах кухни гостиничного ресторана. Мое обоняние узнает тот, терпкий аромат жареного мяса, который поразил меня , в середине прошлого века, при входе в первую в моей жизни, гостиницу.
В больших современных отелях, рестораны, превращенные в огромные цеха, располагаются далеко от парадного входа, и нас встречают изысканные, но искусственные запахи освежающих средств и дезодорантов. По мне, – куда приятнее, - щекочущий ноздри аромат, доносящийся из чистенькой кухни двухэтажной семейной гостиницы.
На другое утро мы направились завтракать в молочный бар, расположенный неподалеку. Приятная атмосфера кафе и, тающие во рту, кондитерские изделия, быстро помогли мне забыть неприятные дорожные перипетии, и я стал осваиваться в новой для меня, почти зарубежной среде. На фоне русифицированного рижского взморья, Эстония всегда оставалась, пусть , и провинциальной, но наиболее “иностранной” республикой в составе бывшего СССР. Поэтому нас туда и тянуло. Мы уезжали от наших дачных сараев, от удобств, расположенных на садовых участках, от полчищ клопов, расселившихся после блокады в ленинградских квартирах. Мы чувствовали, что нас там не любят, и всех без разбора, считают оккупантами. Мы не пытались с ними спорить, или что-то объяснить. Мы старались закрывать на это глаза, и, пересекая условную эстонскую границу, попадали в другой мир – мир элегантных, аккуратно завитых старушек, и прекрасно одетых и воспитанных детей.
Удивительно. Там у власти была та же коммунистическая партия, но во дворах было чисто, официанты в кафе улыбались посетителям, девочки, здороваясь со старшими, приседали в книксене ,а мальчики кланялись, смешно отставляя в сторону, и, затем, по –военному, приставляя ножку.
И от этих сравнений становилось, почему-то, очень обидно и грустно.
Как , впрочем , и при сравнении двух фотографий, между которыми пятьдесят шесть лет жизни.
Номер в гостинице “Выйд” был забронирован всего на три дня, за которые мы с бабушкой должны были снять квартиру на два месяца в незнакомом для нас городе. Дело это оказалось не столь простым. Летний сезон уже был в разгаре и, хотя элитная группа дачников, состоявшая , в основном, из московской и ленинградской профессуры, еще принимала экзамены на летних сессиях в вузах, ее передовой десант в лице, менее отягощенных работой родственников, успел расположиться “на постой” в наиболее комфортабельных домах модного курорта. Нам пришлось обойти немало квартир в центре городка, прежде чем мы добрались до улицы Муули, которая тянулась от искусственно сооруженного из валунов, мола, проникавшего довольно далеко вглубь залива. Также как и многие достопримечательности Прибалтики, этот мол историческая молва связывает с именем Петра Великого. В конце улицы находилось красивое старинное здание с кружевными металлическими воротами, придававшими особняку какую- то загадочность. В буржуазное время здесь развлекались богатые шведские курортники, а позднее немецкие офицеры. В детстве мне казалось, что в этом здании располагалось казино, но с годами, я стал предполагать, что досуг здесь был более разнообразным.
Этот небольшой уютный уголок Пярну, защищенный от шумной пляжно-курортной жизни парком лиственных деревьев, был, пожалуй, самым “дачным” в русском культурологическом понимании этого непереводимого на иностранные языки , слова. Недаром, в течение целых семнадцати лет проводил здесь свои, такие редкие, свободные от бесконечных гастролей и концертов недели долгожданного отпуска, теперь уже легендарный Давид Ойстрах. Неподалеку отдыхал и Аркадий Райкин. С его сыном Константином мы часто вместе качались на качелях, тогда располагавшихся в дальнем углу цивилизованного пляжа, ближе к высоким песчаным дюнам.
В деревянном доме, отстоящем недалеко от моря, нам предложили небольшую квартирку на втором этаже с балконом. И этот вариант нам приглянулся. Я не случайно использую местоимения во множественном числе, ибо, несмотря на мой юный возраст, бабушка, принимая решение, во всем, включая и финансовые условия, советовалась со мной. В нашей семье такое отношение ко мне воспринималось совершенно естественно. Так что, я получил право голоса значительно раньше срока, предусмотренного любой известной мне конституции.
Дополнительным аргументом в пользу квартирки на Муули, было то обстоятельство, что хозяйка сдавала ее с полным пансионом, а высокое кулинарное мастерство эстонских хозяек было известно в России еще в “мирное время”.
На другой день мы “съехали с номеров”, и поселились на тихой улице, где были слышны лишь удары волн, разбивавшихся о каменный мол. Сейчас напротив нашего, чудом сохранившегося домика, выросло здание современного санатория, и весь микрорайон потерял былую провинциальную прелесть.
В конце июня в Пярну пришло настоящее лето, и мы стали ходить на пляж. Моя любимая бабушка, которой тогда не исполнилось и пятидесяти девяти лет, облаченная в обязательный серый габардиновый мантель, воспринималась аристократической старушкой из ”раньшего времени”, как сказал бы Паниковский. Ее просто невозможно было представить загорающей в купальном костюме или купающейся в море. Моя мама, перешагнув шестидесятилетний рубеж плавала со мной на перегонки в Усть-Нарве, а представительница уже следующего поколения- моя жена Светлана, в этом же возрасте, прыгала прямо с борта яхты в Красное море, глубина которого составляла больше трехсот метров. Человеческие возможности за пол века вряд ли настолько изменились. Скорее всего, произошла психологическая и моральная переоценка понятия старости и в общественном и в индивидуальном сознании. Немалую роль сыграл в этом смысле и цивилизационный прогресс, причем в самых различных областях : от медицины до сексуальной революции, и от фармакологии до моды.
Мои морские развлечения выглядели своеобразно. Бабушка занимала наблюдательную позицию на скамейке у кромки песчаного пляжа, а я должен был, все время находясь в поле ее зрения, лишь плескаться на мелководье Рижского залива, где вода прогревается очень быстро. Конечно, мне хотелось зайти в море поглубже, как я это делал в Зеленогорске , но чувство ответственности, которое испытывала моя бабушка, впервые отправившаяся со мной в путешествие, каким-то телепатическим образом передавалось и мне, и я по мере возможности для психики избалованного семилетнего шалуна, старался ее не волновать.
Вообще мы жили с бабушкой очень дружно, много гуляли по городу и с нетерпением отправлялись домой обедать. Овощные салаты, аппетитно хрустящие жареные цыплята или нежная телятина – все это было приготовлено с большим вниманием к дачникам. Но, апофеозом эстонского обеда всегда становится десерт. Кисели и компоты из свежей клубники со взбитыми сливками, слоеные пирожки с сочным кисло-сладким ревенем, домашнее мороженое с теми же непременными белоснежными облаками нежнейших сливок , и, наконец, знаменитые прибалтийские меренги, как две большие раковины, скрепленные между собой розовым кремом, не жирным и приторным, к которому мы уже привыкли и в России и в Европе, а воздушным и тающим во рту.
Накануне долгожданного приезда дедушки и мамы , у меня неожиданно разболелся зуб. Надо сказать, что мои детство, отрочество и юность прошли под постоянный аккомпанемент зубной боли. Не знаю, что сыграло в этом решающую роль - невская вода, обделенная фтором, генетическая предрасположенность к кариесу, или моя неизбывная любовь к сладкому, но стоило на месте молочного зуба появиться постоянному коренному, как он уже требовал стоматологического вмешательства. Ни собственный семейный зубной врач- тетя Аня Люксембург, ни бывшие бабушкины студенты из Ленинградского Стоматологического института, где она после войны преподавала иностранные языки, ни мамин воздыхатель известный специалист по челюстно -лицевой хирургии Леонид Миронович Рабинович, поглотивший за нашим семейным столом, наверно, целую стаю щук, судаков и зеркальных карпов, правда уже в фаршированном виде, - никто не смог справиться с моими зубами. Так что, расставаться с ними я начал уже в молодом возрасте и без особого сожаления. Первые коронки и мосты ставил мне популярный в городе стоматолог Евгений Магарил. У него был частный кабинет, оборудованный на огромных антресолях старинного дома рядом с гостиницей “Астория”. Фактически его семья организовала задолго до перестроечных веяний частный кооператив. Главой клана была его теща ,–обладательница крупных форм и зычного командного голоса –мадам Медведовская . Мой дед , помятуя о колоритной фигуре из драмы А.Н.Островского, за глаза называл ее “Кабанихой”. Лечить зубы у столь грозной дамы я побаивался и предпочитал отдать себя в руки ее дочери Генриетте, официально служившей заведующей стоматологическим кабинетом Ленинградского Университета. По стопам родителей пошла и их дочь, давно уже проживающая за океаном.
Итак , в тот день я остался играть на балконе, запуская игрушечные кораблики не по горизонтали, а с помощью длинной веревки, по вертикали, то – есть, со второго этажа до земли и обратно. Видимо, это странное занятие отвлекало меня от нудной зубной боли. Бабушка отправилась на вокзал встречать вторую половину нашей семьи, прибывающую из Таллинна на поезде. Она строго настрого запретила мне перегибаться через перила балкона, но иначе я не мог заглянуть за угол дома и увидеть узенькую дорожку , на которой должны были появиться мои близкие. Мое нетерпение нарастало, я бросил свои игрушки, и все чаще, выгибая шею, старался всмотреться в пролет улочки. И вот, наконец, все трое показались на тропинке. Трудно передать то чувство абсолютного счастья, которое горячей волной прокатилось по моему телу. Мы снова были все вместе.
Наверно, меня поймут лишь те, кому довелось с детства познать удивительную, почти болезненную, любовь к своим близким, и, затем, каким-то, пока неведомым науке, образом, записать, это чувство, на особый чип памяти, отвечающий, не за конкретику событий, а за их эмоциональную составляющую. Стоят ли эти мгновения счастья страшных мук предстоящих потерь? Не возьмусь ответить на этот вопрос.
Бывало, утром заходя к деду в спальню, я дотрагивался до его руки, и меня, словно ударяло каким-то разрядом, похожим на электрический, но явно иной физической природы. Когда деда летом 1970 года не стало, я по странному стечению обстоятельств также находился в Пярну. К тому времени, я уже работал инженером, был женат. Но и сейчас спустя сорок лет ощущаю боль от той, первой в моей жизни, невосполнимой для меня утраты.
С воссоединением нашей семьи, моя жизнь стала разнообразнее. Во- первых, я уже мог нормально купаться, так как на пляж ходил с мамой, а она хорошо плавала и очень любила море. Во- вторых, вечером мы выходили все вместе в свет - в парк или в курзал, где встречали много знакомых и друзей разных поколений. Можно сказать, что Пярну -1954 стал для меня своеобразным первым балом. На дачах под Ленинградом, я, в основном, проводил время со своими сверстниками, а здесь, на курорте, я постоянно находился среди взрослых. Мне нравилось их внимание, и я, как мог, демонстрировал свою “эрудицию”. Особенно интересно и лестно было общение со сверстниками и коллегами моего деда. Старейший из них математик из Москвы Исаак Хононович родился еще во времена царствования Александра II Освободителя, и его воспоминания о дореволюционной жизни были для меня увлекательнее любого приключенческого романа. Это сравнение я позволил себе не как фигуру речи. К семи годам, я уже успел прочитать наиболее популярные произведения Жюля Верна и Александра Беляева.
Огромное впечатление произвел на меня, известный в те годы, ленинградский адвокат Николай Порфирьевич Успенский. Выходец из семьи потомственных священнослужителей, представитель старой петербургской интеллигенции, он, даже на фоне отдыхающей столичной профессуры, выделялся своей эрудицией и каким-то аристократическим стилем ведения беседы. Пообщавшись несколько раз со мной, он обратился к моему деду с неожиданным вопросом:
- “Иосиф Федорович! Вы что же, решили отдать Вашего внука в обычную советскую школу?”
-“ Но других- то не существует”.- c удивленной интонацией в голосе ответствовал мой дед.
Сейчас мне этот диалог напомнил разговор профессора Преображенского со своим ассистентом Блюменталем по- поводу советских газет: “но других-то нет!”
- “Ну, не знаю. Пригласите хороших учителей, и пусть учится дома.”
-“Но, позвольте, дорогой Николай Порфирьевич, а как же школьная программа, аттестат зрелости, наконец?”
-“Да. Жаль такого мальчика и - в нашу школу” - задумчиво произнес Успенский.
-“Но, тогда, у меня будет к Вам просьба. Приведите его ко мне в гости. Я бы хотел с ним еще поговорить и показать ему свою библиотеку.”
Надо отметить, что в те годы, официальная зарплата, даже весьма именитых адвокатов, была ничтожна , так что, чего греха таить, звезды адвокатуры, несмотря на большой риск, получали так называемые МИКСТы , то- есть, приватные гонорары от клиентов. Как правило, защитники, заботившиеся о своей деловой репутации, принимали эти вознаграждения лишь после удачно завершившегося дела. О блистательном Николае Порфирьевиче среди коллег бытовал такой анекдот:
“Задаем задачу по арифметике для учеников третьего класса. Адвокат Успенский по ведомости получает в месяц 900 рублей, а своему личному шоферу платит ежемесячно тысячу рублей. Откуда он берет недостающую сотню?”
У вдовца были две страсти – книги и избалованная незамужняя дочь. Роскошная квартира на Петроградской стороне была заставлена книжными шкафами, а любимое великовозрастное чадо увешено бриллиантами. В конце августа, после возвращения в Ленинград, мы воспользовались любезным приглашением, и прибыли с дедушкой в гости. Николай Порфирьевич задавал мне какие-то вопросы по истории и географии. Дед слушал мои ответы с гордостью, и дипломатично улыбался. Наконец, хозяин, явно удовлетворенный беседой, подвел меня к своим библиографическим сокровищам, и предложил взять в подарок любую книгу. Прежде всего , я обратил внимание на старинное собрание сочинений любимого мной Жюль Верна, но , знакомый с правилом филателии – никогда не вынимать из серии отдельную марку,- выбрал прекрасный том “Илиады” Гомера, издательства “Academia”. Тень пробежала по лицу коллекционера. Его чувства были противоречивы. Конечно, ему было жаль расставаться с таким раритетом, но, с другой стороны, он восхитился вкусом своего маленького гостя. Интеллигент взял верх над собирателем. Он, с внешним удовольствием вручил обещанный презент, и на прощанье, высказав множество комплиментов в мой адрес, тепло напутствовал меня перед началом школьной жизни.
ГЕННАДИЙ НЕСИС, ДОКТОР НАУК, ПРОФЕССОР.
|
| |
| |
