| gesl | Дата: Понедельник, 07.01.2013, 18:23 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| Фабричная жизнь.
Передо мной – моя старая Трудовая книжка в дерматиновой обложке неопределенного серо- фиолетового цвета с глубоко впечатанным гербом и аббревиатурой под ним С.С.С.Р. Этот внешне невзрачный документ играл в жизни большинства граждан Советского Союза не менее важную роль , чем краснокожая паспортина. На первый взгляд, такое утверждение выглядит неубедительным. Ведь, в тонкой ( часто с вкладышами) книжице, не было не только сведений о прописке или личной жизни владельца, но и отсутствовал приснопамятный пятый пункт – национальность, которую надо было указывать даже в читательском билете любой сельской библиотеки. Лишь – фамилия, имя, отчество, год рождения, образование ( начальное, среднее, высшее – подчеркнуть) и профессия.
И все же, ее тонкие, заляпанные кляксами, пожелтевшие от времени листки, испещрённые многочисленными записями , сделанными разноцветными чернилами и разнокалиберными допотопными перьевыми ручками , заполненные круглыми печатями, подтверждающими выписки из приказов о зачислении на работу и увольнении с оной ( с указанием причины - соответствующей статьи КЗОТа) и прямоугольными штампиками с названием предприятий и учреждений, давали опытному кадровику или сотруднику первого отдела немало информации к размышлению.
По количеству печатей или длительности перерывов между уходами с одной службы и оформлением на другую, пытливый взгляд профессионала быстро отличал “летуна” от “тунеядца”, а, густо заполненный раздел “о поощрениях и награждениях” на двух последних разворотах книжки, в котором сообщалось не только о благодарностях, грамотах и премиях, но даже о присвоении звания “Ударник коммунистического труда”, мог стать положительной рекомендацией для приема соискателя на работу.
Первая запись в моей трудовой книжке гласит:
Ленинградская Ювелирная ф-ка. “Принят в цех N 5 инженером – технологом.”
Приказ N 173/л от 19.08.69 г.
Начальник гальванического цеха, где мне предстояло трудиться, оказался человеком немногословным. Мое появление он воспринял, без особого интереса, но достаточно благожелательно.
Выделил письменный стол в комнате на втором этаже, вручил для изучения должностную инструкцию и познакомил с двумя знаковыми фигурами своего цеха – бригадирами Зайцевым и Кочетовым.
И чисто внешне, и, по своей психологии, они были явными антиподами, причем каждый из них олицетворял собой определенный тип русского народного характера.
Борис Зайцев – высокий, подтянутый и энергичный дядька, почти бегом передвигавшийся по деревянным настилам между гальванических ванн, был полон какими-то новыми технологическими идеями и рационализаторскими предложениями. Приход в коллектив молодого инженера его, кажется, даже обрадовал.
Анатолий Кочетов - неопрятный, обрюзгший, ворчливый мужик с вечно недовольным взглядом из - под густых насупленных бровей.
Скрытный, хитрый с типично кулацкой психологией , он не подпускал к своей работе никого постороннего и, поначалу, был не в восторге от появления на его персональной кухне, (приносившей, судя по всему, немалый неучтенный доход) - нового подозрительного, с его точки зрения, персонажа, – дипломированного и любознательного еврея, который, при случае, мог бы проникнуть в его золотые, в прямом и переносном смысле, секреты. Впрочем, вскоре мне удалось развеять его опасения. Я сразу дал ему понять, что не собираюсь разоблачать незамысловатые фокусы опытного иллюзиониста.
Думаю, спустя четыре с лишним десятилетия, можно раскрыть парочку секретов. Например, при гальваническом золочении серебряных подстаканников, вращавшихся на крючках в электролитной ванне, можно было ежедневно подвешивать свое обручальное кольцо. Естественно, за смену его вес увеличивался, причем покрытие было самой высокой пробы. Наличие привычного супружеского атрибута на безымянном пальце опытного рабочего высшей квалификации не вызывало никакого интереса у дежурного милиционера ни при входе, ни при выходе из фабричной проходной. Этот трюк , конечно, чересчур примитивен. Более сложная находка тянет на рационализаторское предложение на тему экономии драгметаллов. Во время технологического процесса брызги золотосодержащего электролита невольно попадают на края ванн. Их приходится периодически вытирать полотенцами. Конечно, эти, намокшие за рабочий день, тряпки, можно было просто выстирать и использовать на следующий день, а можно было припрятать. К концу месяца после привычного аврала и обязательной инвентаризации, цех приводился в порядок, отходы просто выносились во двор на помойку. А вот пропитанная цианистым, а впоследствии, менее ядовитым лимоннокислым раствором, ни кем не учтенная ветошь шла в дело. Ее сжигали вне фабричного помещения при высокой температуре, и, здесь происходило чудо, о котором мечтали алхимики. У вас на глазах грязные тряпки исчезали, и на дне тигля появлялся блестящий шарик чистого золота.
Несмотря на многочисленные служебные функции, изложенные в инструкции, моя практическая деятельность фактически была сведена к минимуму, что, впрочем, меня не очень огорчало. Следить за точным выполнениям предусмотренного технологического процесса было довольно затруднительно. Во – первых, потому что опытные рабочие все делали по – своему и в моих советах не нуждались, а , во- вторых, находиться в цеховом помещении и вдыхать вредные испарения, парящие из электролитических ванн большого удовольствия не доставляло. Средства вентиляции были настолько допотопными, что большинство гальваников страдали заболеваниями верхних дыхательных путей, пищевода или язвой желудка.
Отсиживаться поначалу приходилось на втором этаже в цеховой конторке в мало приятном соседстве с толстой профсоюзной общественницей Зинаидой Выгузовой, которая за неимением собственной личной жизни, целый день воспитывала молодых работниц, интересуясь во всех подробностях их интимными отношениями с представителями противоположного пола. Числилась наша цеховая активистка нормировщицей, но свои обязанности давно уже передоверила какой-то безропотной девочке, которая попала на фабрику после окончания техникума или училища.
На мое счастье наше ювелирное производство размещалось на нескольких площадках – в Мучном переулке, что напротив Апраксина двора, на Боровой улице, а позднее, после создания объединения “Русские самоцветы” и вовсе в Уткиной заводи ( ныне на проспекте Карла Фаберже, неподалеку от станции метро Ладожская ). Такая разбросанность по городу предоставляла возможность, придумывая различные предлоги, легко перемещаться в пространстве, а чаще всего просто исчезать до следующего рабочего дня. Конечно, подчас это вызывало укоризненные взгляды моих новоявленных коллег, а подчас и нарекания со стороны нового начальника цеха – хрипатого еврея сталинского замеса Льва Златкина, который стремился выглядеть в глазах своих подчиненных и, особенно, сплетницы ,а , скорее всего, и “стукачки” Выгузовой, святее самого папы Римского. Больше всего он боялся, что его заподозрят в проявлении симпатии к своим соплеменникам. Такой генетический страх сопровождал большинство руководителей - евреев, переживших кампанию борьбы с космополитами и дело врачей. Именно, поэтому, со мной он был демонстративно строг и принципиален. Я понимал ситуацию, и . хотя, конечно, он мне был мало симпатичен, но зла я на него не держал.
Постепенно мне удалось разработать весьма своеобразный, для цехового инженера – технолога, распорядок дня.
Появлялся я в проходной всегда во время - ровно в восемь часов. Поднимался на второй этаж, здоровался с инженерно-техническими работниками, затем, на несколько минут, заглядывал в производственные помещения. Обменивался планами на рабочий день с бригадирами и мастерами. Вновь поднимался в конторку, присаживался за свой рабочий стол, просматривал какие-то бумаги, и отправлялся в филиал на Мучной, где находился технический отдел. Отметившись и там, я быстро переходил Садовую улицу и направлялся в популярное кафе “Лакомка”, прославившееся своими слоеными пирожками и прекрасными пирожными – птифурами. Это заведение было филиалом знаменитого в Ленинграде ресторана “Метрополь”. К открытию я старался не опаздывать и ровно в 9 часов оказывался у заманчивого прилавка. Мое меню было стабильным: большая чашка черного кофе, рыбное ассорти ( бутерброд с кусочком деликатесной белой рыбой , прибалтийской шпротинкой или марокканской сардинкой), пирожок с капустой и маленькое пирожное – буше или эклер с шоколадной глазурью. К сожалению, секреты создания этих, тающих во рту, кондитерских произведений, потеряны и в России , и в Эстонии( какие там были розовые меренги с нежным кремом между двумя раковинами безе!), и, даже, как это ни удивительно, во Франции, где собственно и родились эти десертные изыски. Подушечки буше, некогда нежного телесного цвета, стали сухими и не источают аромат коньяка или рома, крем больше напоминает взбитый маргарин, а сочная шоколадная шапочка, венчавшая это маленькое чудо, превратилась в треснувшую по всем направлениям кровлю старого, давно не знавшего ремонта, дома.
После такого завтрака, находясь уже в более благодушном настроении, можно было вернуться и на свое рабочее место.
У рабочих смена начиналась в 7 часов, так что после одиннадцати начиналась подготовка к обеду, который формально проходил с половины двенадцатого до половины первого. Бригадиры, сполоснув руки, располагались прямо у ядовитых ванн со своей домашней снедью, и запивали нехитрую закуску молоком, выдаваемым всем сотрудникам бесплатно “за вредность”. Моя тетя Лида – тонкая и ранимая в быту, долгие годы проработавшая патологоанатомом, точно также могла завтракать у себя в прозекторской, и молчаливые подопечные, как она рассказывала, также не влияли на ее аппетит. Истинный профессионал должен привыкать ко всему.
Женщины – работницы, а их было абсолютное большинство, вооружившись сумками и авоськами, разбегались по близлежащим магазинам, а я направлялся на Невский проспект и , вскочив у Гостиного Двора в автобус седьмого или двадцать второго маршрута, отправлялся ко второму завтраку домой на Басков переулок. Мобильных средств связи в те годы, конечно, не существовало, но моя любимая бабушка интуитивно чувствовала момент моего появления, и точно в срок на моем привычном месте за обеденным столом в нашей гостиной, возникали удивительный пышный омлет и сдобная, рассыпчатая слойка, именовавшаяся “свердловской”. Тут же передо мной ставилась и большая кружка с благоухающим, свежезаваренным кофе. Это было блаженство.
На фабрику я мог не торопиться, так как захватывал суммарное обеденное время и рабочего и инженерно- технического состава, а транспорт в начале 70-х годов в центре города функционировал великолепно. Около двух часов меня вновь можно было видеть в конторке. Я заполнял какие-то отчеты или просматривал новые инструкции по технике безопасности. Иногда спускался в проходную, где за спиной милиционера, увлеченно разглядывавшего поднимавшихся по лестнице молоденьких фабричных девчонок, находился телефон, по которому можно было позвонить в Москву к моим коллегам по шахматному цеху и обсудить итоги последних соревнований.
В начале четвертого часа в цеху начиналась подготовка к сдаче смены, и я, не прощаясь , по-английски, захватив в старенький дерматиновый портфель – далекий предок современных дипломатов,- пару бутылок молока и большой кусок хозяйственного мыла, полагавшийся мне по службе, выдвигался в сторону дома. Там меня уже ждал вкусный обед, который я вкушал в отсутствии жены Веры, которая трудилась старшим экономистом ТЭЦ и возвращалась домой только в шестом часу.
Понимая, что подобный растительный образ жизни мне долго не выдержать, я оформился соискателем на степень кандидата химических наук при НИИ ювелирной промышленности. Тема моей будущей работы была связана со свойствами латунных сплавов. Но для начала надо было сдать три экзамена, так называемый кандидатский минимум, по основной специальности, философии и иностранному языку. Уже осенью 1969 года я поступил на подготовительные курсы. Занятия по немецкому языку проходили в Политехническом институте. Проходя по коридорам этого исторического здания и вглядываясь в портреты ученых мужей, развешенные по мощным стенам, я испытывал какой-то генетический трепет. Имена известных профессоров были мне известны по рассказам моего деда- Иосифа Альтшулера, закончившего металлургический факультет Института имени Петра Великаго еще в 1913 году. Да и мой отец – Ефим Несис был выпускником этого прославленного ВУЗа.
К изучению философии я подошел более основательно и прослушал курс лекций старейшего преподавателя филосовского факультета Университета доцента Эмдина. Убежденный гегельянец с всклокоченной седой шевелюрой, он был похож на библейского пророка. Слушатель некогда вольнодумного Института красной профессуры, он давно уже был прадедом, но проводил занятия с почти юношеским полемическим задором. Я искренне восхищался этим ярким стариком и был горд, что сдал ему экзамен по истории философии на отлично. Как ни странно, эта оценка пригодилась мне ровно через тридцать лет(!).
|
| |
| |
