| Соффт | Дата: Воскресенье, 03.11.2013, 14:25 | Сообщение # 1 |
 Рядовой
Группа: Проверенные
Сообщений: 15
Статус: Оффлайн
| Король Меллиот:
- Ваш венценосный дедушка,
а наш венценосный отец, - король Чарли
умер в седле на поле брани.
Его конь - тоже...
Слуга (уточняет шёпотом):
- Под седлом...
к/ф «31 Июня»
Доспехи торжественно блестят в лучах анатолийского солнца. Пёстрые штандарты гордо реют над стройными рядами крестоносной знати. Впитанная с молоком матерей готовность к сражению: с кем угодно, где угодно и по какому угодно поводу подкреплена ныне благороднейшим из намерений – защитой веры. Всадники столь же едины в своём стремлении покарать иноверцев, сколь едины их боевые кони в желании разделить с обожаемыми седоками плоды блистательной победы. Разделить, само собой, по справедливости: седокам – слава, боевые трофеи и новые земли, скакунам – вкусный овёс и темпераментные кобылицы.
Здесь, разумеется, всё совсем не так, как на турнире. Там мы седоком почти всегда побеждаем, ведь у нас есть один маленький секрет. Гиййом когда-то, ещё в юности, подметил за мной одну особенность. В ходе жеребячьих игр мы, вставая друг перед другом на дыбы, демонстрировали удаль, лихо перебирая копытами. Подымаясь в высшую точку всегда немного позже, я попутно, как бы случайно, но весьма болезненно задевал копытом челюсть соседа по конюшне. Юный герцог Бургундский, в восторге от моей изобретательности, повзрослев, решил использовать это по-своему на многочисленных турнирах. Он приучил меня незаметно притормаживать перед моментом удара в его щит наконечника копья соперника, мчавшегося на своём скакуне нам навстречу, в ходе конного поединка. Каждый уважающий себя рыцарь имеет своё особое мнение относительно места на щите, в которое следует ударить, чтобы вышибить знатного оппонента из седла. И дело даже не в том, кто из благородных господ ближе к истине в этом вопросе, а в том, что выступая против моего хозяина, любой другой герцог-барон-граф-маркиз каждый раз попадает не туда, куда бы хотел, а то и вовсе не попадает в его синий с золотыми лилиями щит. И всё из-за неуловимого для глаз замедления, кое происходит после двукратного касания моего ребра шпорой хозяина. В бою же, герцог полностью полагается на меня как в этом манёвре, так и во всём остальном, будучи небезосновательно уверен, что я сделаю всё от меня зависящее для успешного исхода любой стычки. Какой ни был перед нами враг, пеший или конный, с копьём, мечом, топором или луком. В последнем случае, кстати, мне бояться почти нечего, ибо доспехи, одеваемые на меня перед боем, хоть и тяжелы, и стесняют движение галопом, но спереди защищают от стрел гарантированно.
По сигналу горна, подняв щиты и опустив забрала наш отряд, пестрящий флагами, гербами на щитах и перьями на шлемах, сначала шагом, а потом рысью подымается на небольшой холм. Взорам рыцарей открывается степная равнина, посреди которой расположился отряд легковооружённых конных лучников сельджуков. Дождавшись, когда капризный анатолийский ветер подует в нашу сторону, коварные враги выпускают по нам первый залп. Стрелы, с характерным свистом преодолевая расстояние между отрядами, достигают наших рядов. Часть их уныло вонзается в землю под копыта коней, а часть обречённо срезается в щиты, шлемы и панцири рыцарей. В ответ горн трубит сигнал к атаке и набирая скорость, лавина благочестивого крестоносного воинства неумолимо мчится на врагов с холма, по пути синхронно опуская копья в боевое положение, и, прикрываясь от уже летящего навстречу второго залпа красочно разрисованными щитами.
Но что это? Следующий порыв ветра вместе с тучей стрел доносит до моих ноздрей, казалось, уже давно забытый в боевых странствиях запах; запах готовых к страстному соитию сельджукских кобылиц, кои несут на своих крупах врагов моего досточтимого и благочестивого хозяина! Мой славный Гийом, как и его боевые товарищи, конечно, не чувствует ничего подобного. Нет необходимости людским носам ощущать аромат лошадиной страсти. Он по- прежнему сосредоточенно сжимает ногами мой разгорячённый скачкой круп и подбадривает воинственными возгласами. Заприметив себе одну из кобылиц, я с удвоенной силой бросаюсь вперёд. Густота запаха страсти, наполняющая пыльный от копыт степной воздух шепчет мне о том, что кочевые кобылицы родились почти в один день, в большом вольном табуне и созрели для исполнения долга перед природой тоже одновременно, в день нынешней битвы. «Эх, доспехи! – удручённо фыркаю я в бешеном ритме скачки, - Эти, ставшие вдруг невыносимо тяжёлыми, доспехи так же прекрасно защищают меня от стрел, как мешают, наконец, догнать эту очаровательную чёрную кобылицу. Кроме её стройного силуэта и развевающегося по ветру хвоста я уже ничего не вижу в этом мире. - Но как же тяжелы эти проклятые доспехи!».
На огромной равнине разворачивается невиданное по сию пору в истории действо. Игнорируя суровые приказы своих седоков и болезненные удары шпорами в бока, скакуны в полном беспорядке гоняются за своими избранницами. Седоки избранниц, опустошившие после нескольких залпов свои колчаны, пытаются, в свою очередь, громкими приказами придать хоть какое-нибудь подобие порядка хаотическим манёврам бойких лошадок. Те же в пылу любовной игры всё более задорно выписывают по равнине замысловатые траектории, всё сильнее разжигая в закованных в латы кавалерах огонь страсти…
Огромное солнце опускается за горизонт. Благородные европейские сеньоры, обуздав, наконец, не на шутку разбушевавшихся коней и отчаявшись догнать хотя бы одного из лучников, поворачивают взмыленных скакунов в сторону заката. Сельджуки на темпераментных кобылицах тоже покидают равнину, но уже в противоположном направлении. Под поднятыми забралами рыцарей обескураженные лица. Никогда ещё им не приходилось участвовать в столь бессмысленной пародии на сражение. Ни один боевой конь так и не догнал прелестницу, на которую положил глаз. Ни одно рыцарское копьё так и не достало ненавистного врага.
Гийом Бургундский, повернувшись в седле к своему соратнику, сэру Джону Корнуэллу, с досадой замечает:
-Самое сокрушительное поражение лучше, чем такая позорная ничья! – в ответ сэр Джон только растерянно кивает, а я недовольно бурчу про себя:
-Вояки, чтоб вас! По настоящему печально, что так и осталась ничьей прелестная вороная лошадка.
Зимин Владимир Павлович
|
| |
| |
