| Леонардл | Дата: Вторник, 01.01.2013, 10:58 | Сообщение # 1 |
|
Первый после бога
Группа: Модераторы
Сообщений: 389
Статус: Оффлайн
| Некоторое время они, молча, не отрываясь, смотрели друг на друга, и он заметил, как дрогнули у нее губы, и легкий румянец покрыл еще по- детски округлое лицо. Ему вдруг пришло в голову, что он где-то видел ее, или очень похожую на нее, но это было просто невозможно, и он тотчас усомнился в этой нелепой мысли.
- Сколько тебе лет, Эрика?
-В марте исполнилось семнадцать. Я уже почти взрослая. А тебе, Александр, сколько лет?
-Мне двадцать и я совсем уже взрослый мальчик
-У тебя очень добрая, застенчивая улыбка и глаза, в которых столько грусти и печали. Ты - очень несчастен?
-Нет, пожалуй, это не так, - улыбнулся он, почувствовав неодолимое желание привлечь это нежное создание к себе.- Может быть, я оттого печален, что еще не встретил свою единственную и неповторимую любовь
Она кивнула ему, дав тем самым понять, что она полностью согласна с этим ответом и слова в данной ситуации излишни
- Ты сейчас уйдешь и уже никогда не появишься?
-Скорей всего, что так оно и будет. Но я всегда буду помнить прекрасную девушку по имени Эрика, кто напоила и накормила меня, чей дедушка возвратил меня к жизни. Это останется навсегда.
- Подожди, я сейчас вернусь,- сказала она и побежала к зданию, стоящему неподалеку от жилого дома. Скорей всего, там мог быть сарай.
Она вернулась, катя велосипед.
-Я не хочу, чтобы ты натрудил больную ногу.
-Спасибо тебе, моя ласковая фея, но ведь я не смогу тебе его вернуть
-Я знаю, но я так хочу и я ведь могу сделать тебе презент.
- Когда-нибудь, этот день будет объявлен днем подарков и встреч.
-С тобой очень интересно общаться, Александр. И хотя ты, не совсем правильно говоришь по – немецки, и акцент тебя сразу выдает, но я все понимаю, что ты говоришь. Ты очень образованный и начитанный юноша. Если ты не возражаешь, я немного проведу тебя.
Она вздохнула, посмотрела на крыльцо дома, дабы удостовериться, не стоит ли там ее дедушка, кому, вероятно, эти затянувшиеся проводы, явно надоели.
Возле развилки она остановилась.
-Теперь дальше ты покатишь по автобану в свою Австрию. Это ведь не так далеко от Баварии и если ты захочешь приехать, проведать меня, поговорить просто ни о чем, то я тебя буду всегда ждать.
Он положил свою ладонь на ее ладошку, ничего не говоря, неотрывно смотрел в ее глаза. И опять эта почти безумная мысль дала ему понять, что это прекрасное, нежное лицо, эти глаза и губы он уже где-то видел. Но было это еще до войны.
-Ты, можешь, поцеловать меня,- прошептала она, стыдясь своего признания. - Только очень быстро.
Если не считать тех страстных, болючих, жарких поцелуев, коими одаривала его Маша Черничкина, когда он стал мужчиной в ту памятную ему ночь в фургоне спецпропаганды, этот поцелуй был настолько нежным и настолько трепетным, что у них обоих выступили слезы на глазах
- Ты, второй юноша, с кем я целуюсь. Первый - был мой жених, Вольфганг. Он погиб в чине лейтенанта вермахта под Кюстрином. Но мне, почему-то, с тобой больше нравится. Война уже почти закончилась, ты ведь можешь приехать? Наверное, ты тот, которого я видела в своих детских снах. Я буду тебя ждать долго – долго.
Она направилась к себе и он, не трогаясь с места, смотрел ей вслед, мучительно пытаясь понять, почему ему знакомо ее лицо. И ему показалось удивительно, что образ Маши Черничкиной, о которой он непрерывно и ежедневно думал после той памятной встречи в автофургоне, уже не беспокоил его воображение.
Велосипед был старенький, и переднее колесо имело изрядный люфт, но все же, катить по ровному чуду современной европейской дороги было гораздо приятнее, чем топать, опираясь на палочку. Он мысленно поблагодарил эту милую девочку – немку из враждебной, ненавистной ему Германии.
Дедушка Эрики оказал ему бесценную услугу и хотя нога в том месте, где был вывих, еще немного ныла, но крутила педали с полной отдачей. Он уже лет пять не ездил на велосипеде, взяв с ходу приличный темп, быстро выдохся, но старался не делать коротких остановок, чтобы хоть к ночи достичь границы с Австрией.
По автобану в сторону Зальцбурга промчалась легковая машина, и впереди он заметил группу людей, которые катили на велосипедах. Судя по полосатым курткам - это были бывшие узники фашистских концлагерей. Но среди них были люди и в цивильной одежде. Блискинер пристроился в хвост этой весьма живописной группе. По пути обгоняли подводы, запряженные медлительными, огромными немецкими тягловыми лошадьми- першеронами. На подводах - поверх всякого скарба - восседали дети, женщины, старики и весь этот, растянувшийся на пару километров обоз, катил в сторону Австрии
Прошло несколько часов, и Блискинер изрядно устал, и утомленная нога все время давала себя знать. Он подумал, что, в сущности, у него нет никаких документов. В случае проверки американскими патрулями, он вряд ли сможет им что-нибудь внятно объяснить, кто он, и что он делал на территории Германии. С какой целью направляется в Австрию. В толпе людей легче было затеряться и не привлекать к себе внимание. Чтобы не было так томительно на душе, не донимала усталость, он, стараясь, не упустить ни единой мельчайшей детали - вновь и вновь восстанавливал в памяти картину встречи с Эрикой. И все больше приходил к выводу, как она мила, женственна, грациозна и, несмотря на свои еще несовершеннолетние года, смотрится, как вполне сформировавшаяся женщина. В этом он убедился, рассматривая ее со спины, когда она быстрой походкой шла к своему дому. Если быть совершенно искренним, то фигурка Эрики была еще обворожительнее и утонченнее, чем у Маши Черничконой. Почему, такая лапочка, как эта Эрика, с ее меняющими цвет глазами, чуть припухлыми, но такими сладкими губками, кому он понравился, встретилась в Германии, из которой он уносил ноги, а не встретилась ему дома?
Это удивляло и злило одновременно.
Он задумался и не заметил, что колонна остановилась, стала принимать вправо. Он налетел, на ехавшего впереди велосипедиста,- тот коротко и выразительно обругал его на звучном мадьярском языке. Потом, передние сообщили по цепочке последним, что американская военная полиция перекрыла дорогу, и кого-то ищут. У Блискинера тотчас пересохло во рту и он, как и остальные, терпеливо ждал возле своего велосипеда результатов проверки. Он сразу же догадался, на кого здесь идет охота, и лихорадочно пытался придумать, какую-то убедительную версию: кто он и куда направляется, но почему-то, ничего толкового и обоснованного в голову не приходило.
Дело шло к вечеру. Смеркалось. Американский патруль решил ускорить проверку. В конец колонны подъехали открытый джип с несколькими патрульными в белых касках и два мотоцикла с колясками, откуда на толпу застывших в ожидании людей, посматривали круглые зрачки пулеметов. Джип остановился и трое военных в щеголеватой, удобной форме направилось, к застывшим в ожидании людям. Погон - привычных военному глазу, на плечах у них не было. Судя по знакам различия на отворотах форменных рубашек, первый был офицер (он почему-то, был в пилотке, лихо сдвинутой на ухо). Его сопровождали два здоровяка – негра, с крупными расстегнутыми кобурами револьверов, подвешенными на широких белых поясах и почему-то на животе, а не за спиной, как это всегда практиковали в советской армии.
Они были не то сержантами, не то капралами. Поигрывая дубинкой, зажатой в правой руке, офицер медленно прохаживался возле строя, мгновенно притихших и перепуганных людей, иногда останавливался, и что-то спрашивал. Он довольно- таки прилично говорил по-немецки и в услугах переводчика не нуждался. Когда он подошел совсем близко, у Блискинера глаза полезли на лоб. Американский офицер был как точный слепок с его двоюродного брата - Яши со смешной фамилией: Каценеленбоген. В детстве многочисленные родственники доводили Яшу до бешенства, переиначивая его фамилию на Боген – Кацелен, что выглядело явной насмешкой. Конечно, бывают такие природные совпадения или случайности, когда вдруг видишь перед собой человека, который, как две капли воды, напоминает тебе, кого- то очень знакомого или даже близкого. Но чтобы так все совпадало – это просто, какое-то наваждение.
Тот же остренький Яшин подбородок, и длинный, чуток кривоватый нос, так же повернуты в стороны локаторы огромных ушей, чутко реагирующих на любой шорох или шепот. Яшин двойник выбрал из общей массы несколько человек, что-то у них спросил и затем, приказал им следовать к машине. Мотоциклисты держали всех тех, на кого пал перст начальника, под прицелом. А из головы, застывшей в ожидании колонны, примчался виллис и негры, профессионально обыскав задержанных, подтолкнули их к виллису. Один из задержанных, упрямо не хотел идти, он что-то доказывал офицеру, размахивал руками и даже, возмущаясь, топнул ногой. Офицер что- то сказал одному из негров - тот, развернул упрямца в сторону виллиса, схватил его за шиворот огромной ручищей, подвел к машине, заломил ему руки за спину и тут же молниеносно нацепил ему наручники. Офицер так же неторопливо двинулся дальше, пристально вглядываясь в лица людей, которые обрадовались, что лично для них: война, облавы, обыски и аресты - уже, практически, кончились с уничтожением гитлеровского рейха. И того жуткого режима, который почти все они испытали на себе в полной мере.
Но теперь на смену гитлеровской фельджандармерии пришла военная полиция США. А на границе с Австрией, на всем пути к Вене, уже поджидали потоки людей советские фильтровочные пункты, нашпигованные сотрудниками Смерш, в задачу которых входило изловить в первую очередь всех тех, бывших советских солдат и офицеров, кто активно сотрудничали с гитлеровцами в армии генерала Власова. Или же тех, бывших советских людей, кто в войну служили в подразделениях СС и карательных отрядах. Пленные советские солдаты и офицеры, чудом оставшиеся живые после гитлеровской каторги и плена - согласно распоряжениям Верховного Главнокомандующего - подходили под параграф предателей Родины. И в массе своей попадали в долгожданный СССР, но уже в качестве новых заключенных. Таким образом, они расплачивались за ошибки Иосифа Виссарионовича и всех прочих, армейских начальников, виновных в первую очередь за неподготовленность к войне.
Диктаторы и тираны всегда считались только со своим мнением; им абсолютно не ведомо: ни сострадание, ни покаяние. Все человеческое - им чуждо. И Гитлер, и Сталин с поистине садистским наслаждением и абсолютной безнаказанностью, любили выступать в роли судей – обвинителей, чьи вердикты, противоречащие международному законодательству, не писанным человеческим законам, не обсуждались, а выполнялись с размахом, натасканными на крови, как боевые, псы, исполнителями, обязательно безжалостными и не рассуждающими. Именно такими, как их хотели видеть, как их готовили к этой карательной деятельности - диктаторы - демоны.
И вдруг от одной только мысли, что этот еврей в американской военной форме арестует его - советского еврея, только потому, что тот не имеет подлинных документов, не сможет обстоятельно объяснить, кто он, каким образом оказался в Германии, из которой теперь поспешно улепетывает, Блискинеру показалось вначале страшно, а затем смешно. И он вначале усмехнулся, а затем, не сдерживаясь, истерически засмеялся. Двойник Яши пристально посмотрел на него и шагнул в его сторону. Блискинер умолк и некоторое время они, молча, смотрели друг на друга.
-Ты, еврей, парень?-спросил офицер
-Да, конечно. Я – еврей,- твердо и громко произнес Блискинер, заметив, что один из гигантов - негров, сопрождающих старшего по званию, приблизился и, поигрывая наручниками, ждал команды
-Тебе здорово повезло остаться в живых,- улыбнулся офицер. Он говорил свободно по-немецки, но все - таки заметно чувствовалось, что это не его родной язык.- И запомни, мой мальчик, что это заслуга настоящих американских парней, кто покончили с этим вонючим дерьмом Гитлером и его гангстерами.
Офицер благосклонно кивнул ему, повернулся, и зашагал к своему виллису.
Через несколько минут колонна пришла в движение, и Блискинер покатил на своем велосипеде, уязвленный до глубины души словами этого американского офицера, кто не только внешне, но и своей показной напыщенностью достойно копировал Яшку- любителя напустить туман.
-Мудак! Надо же, какой мудак! Они покончили с Гитлером, матерясь с облегчением, бормотал Блискинер, - А наши тогда получается, где были в это время?
Он, практически, не видел настоящую войну, а если говорить совершенно честно, то и пороху не понюхал, потому, как судьба и знание немецкого языка сберегли его от передовой, где ежеминутно и ежечасно гибли его сверстники - новоиспеченные лейтенанты. Но находясь в тылу, он видел бесчисленное количество раненых, которыми заполняли под завязку санитарные эшелоны. Маша Черничкина, его первая женщина, одарившая его скоропалительной, но незабываемой любовью - два года была рядовой пулеметчицей в обычной стрелковой роте. И ордена Боевого Красного Знамени и Красной Звезды получила за участие в конкретных боях, а не зато, что ее любил комбат. Судя, по ее рассказам – геройский парень двадцати трех лет от роду, схороненный в чуждой ему, венгерской земле.
К ночи устали и люди, и кони. Колонна сделала привал, а ранним утром двинулась дальше. К.десяти часам утра колонна достигла Австрии, и растеклась вдоль границы. Впереди, ожидали советские фильтрационные пункты.
Напрасно Блискинер думал, что стоит ему подойти к дежурному по такому пункту, представиться и попросить предоставить ему такую возможность: позвонить в свой отдел политуправления. И на этом кончатся его дорожные приключения.
На ближайшем пункте при въезде в Зальцбург он подошел к рослому, загорелому старшине, на широкой груди которого красовались несколько медалей, орден Отечественной войны первой степени и знак Гвардия .
- Здравие желаю, товарищ старшина. Я - лейтенант Блискинер из седьмого отдела Политуправления фронта, выполнял специальное задание. Мне надо срочно позвонить своему непосредственному начальнику.
- Может, вы мне сначала свою офицерскую книжку покажете?- ухмыльнулся старшина.- Откуда я знаю, лейтенант вы, или еще, кто по званию?
- Я же вам объяснил, что выполнил ответственное задание и мои документы остались в том отделе политуправления фронта, где я проходил службу.
-Шустрый какой, - нехорошо прищурился старшина и тотчас выхватил трофейный вальтер из кобуры.- Ну- ка, приблудный литер, ручонки на голову и в ту дверь на досмотр, и беседу
Возмущенный до предела Блискинер, что-то пытался возразить, но старшина бесцеремонно и больно ткнул его стволом под лопатку и отвел в помещение, расположенное рядом с КПП.
-Сымай одежонку до пояса, и ручонки задери кверху, щас группу крови твою посмотрим.
А чтоб ты знал, то фронт ликвидирован, так что твоя брехня, тут никак не сработает.
-Но когда меня отправляли на задание фронт еще не был ликвидирован – упавшим голосом произнес Блискинер, понимая, что дело принимает дурной оборот.
-Это ты, вражина, поганая, расскажешь хлопцам из Смерша, куда я тебя, паскуду хитромудрую, отведу на допрос и установление личности. Скидывай одежонку, пока я тебе в голову не настучал
Блискинер молча, разделся и поднял руки.
- Ну- ка посмотрим под мышками, где вся эта эсэсовская сволота накалывает группу крови.
- Так вы что, меня за эсесовца приняли?
- А что у тебя на лбу написано, что ты наш советский офицер? Странно, наколок нет. Вообще-то, на эсэсовца ты не тянешь. Уж больно ты щупловат, а они ребятки – справные.
В комнату досмотра вошел капитан с двумя орденскими планками на кителе
- Товарищ капитан, провожу досмотр подозрительного человека,- доложил старшина. – По-русски говорит бойко и выдает себя за нашего лейтенанта, а документов нет. Отвести его к смершевцам?
-Одевайтесь и рассказывайте, кто вы? Как оказались в расположении КПП?
Одевшись, Блискинер повторил капитану все то, что перед этим он говорил старшине, кому не терпелось отвести задержанного к контрразведчикам.
-Между прочим, я вас помню, товарищ лейтенант, -улыбнулся капитан.- Вы приезжали в расположение нашего полка и двое суток морочили фрицам головы из своего автофургона. И еще там были несколько немецких пленных офицеров, которые выступали по радио на немецком языке. Это было в полосе моего батальона, и замполит полка предупредил, чтобы посматривали и за этими пленными немцами. Но служба обязывает меня удостовериться окончательно, что вы говорите правду. Вы пойдете со мной и попробуем дозвониться в политуправление, хотя приказом из Москвы, несколько дней назад фронт ликвидирован, но ведь кто- то из вашего отдела остался. Так вы говорите, полковник Зыгин, начальник седьмого отдела?
- А если мы не сможем дозвониться? - спросил Блискинер.
-Тогда я обязан передать вас в контрразведку Смерш. Но если все так, как вы говорите, то и переживать нечего. Они свяжутся по своим каналам и все быстренько выяснят.
- Я не переживаю,- ответил Блискинер. -Меня на задание отправлял генерал – лейтенант, заместитель самого главного начальника конттразведки Смерш.
Он даже не подозревал, что его жизнь оказалась подвешенной на суровой нитке судьбы. Если бы капитану не удалось бы связаться с начальником седьмого отдела, кто бы подтвердил, сказанное лейтенантом, то его передали бы в ближайший отдел Смерш. Там ситуация сложилась бы для него трагически. Как только смершевцы связались бы с управлением контрразведки в Берлине, то стало бы моментально известно генералам Селивановскому, и Абакумову о том, что переводчик, допущенный к секретной операции, оказывается, жив. И тогда бы он стал нежелательным свидетелем. Зная подозрительность и жестокость Сталина, в тех вопросах, кто прямо и даже косвенно, затрагивали его личные тайны, то Блискинер никогда бы не вернулся домой. Тем паче, что похоронка на него была оформлена, и его боевую награду: орден Красного Знамени, которым он был награжден посмертно, повез в Москву один из сотрудников контрразведки Смерш бывшего Третьего Украинского фронта. Сотрудник получил приказ отбыть для дальнейшего прохождения службы в Московский округ и заодно выполнить приказ своего самого большого начальника - передать награду семье погибшего.
Но кому предназначено умереть от старости и болезней, тому не грозит умереть в молодости от пули или съесть, что - нибудь такое, от чего мгновенно останавливается сердце, или заснуть в поезде, следовавшим в его родной город, и оказаться с проломленной головой на рельсах. Вообщем – исчезнуть бесследно, ради спокойствия товарища Сталина, и в первую очередь того, кому он поручил эту операцию.
После нескольких попыток связаться через фронтовой узел связи, кто к великому счастью Блискинера еще продолжал функционировать в Вене, капитану удалось связаться с полковником Зыгиным.
Капитан объяснил, все как есть, и передал трубку Блискинеру.
Он еще не успел доложить по форме, как Зыгин заорал в трубку.
-Раз живой, то нечего шляться, по каким –то КПП. Передай трубку капитану и немедленно ко мне.
Леонид Шнейдеров
|
| |
| |
