|
" ШАХМАТНОЕ НАЧАЛО"
|
|
| gesl | Дата: Среда, 28.09.2011, 23:42 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| Что же произошло в мае 1960 года? Почему именно в 13 лет я увлекся шахматами? От кого -то из моих школьных товарищей я узнал, что летом в Таврическом саду работает игротека, где можно сыграть в турнирах по шашкам или шахматам, и получить спортивный разряд. А получение разряда – это был уже своего рода стимул. Пол – века назад игротекой именовалось деревянное строение, расположенное на пригорке, по левую руку от центральной аллеи. В хорошую погоду шахматные столики выносили на тенистую лужайку неподалеку от пруда. Там же проводили и воскресные сеансы одновременной игры. Запомнился мне первый в жизни сеансер – высокий и элегантный лидер команды Смольнинского района Борис Калашников, смутивший меня уже первым ходом 1.b2 – b4. Сколько партий было сыграно мной в сеансах одновременной игры сначала в роли любителя, (среди мои экзаменаторов были Василий Смыслов, Михаил Таль, Сало Флор, Пауль Керес, Игорь Бондаревский, Марк Тайманов, Александр Толуш, Виталий Чеховер ) а потом в качестве сеансера (в самых различных интерьерах - в испанских казино и студенческих общежитиях, в спортивном зале Манилы и в кабинете хрустального короля Сваровского в Вене), - подсчитать уже невозможно, но тот Дебют орангутанга, ошарашивший меня у пруда в Таврическом саду, остался в памяти навсегда.
Руководил выездной секцией добрейший человек и известный шашист Лев Моисеевич Рамм. Встретил меня он весьма радушно и записал в шахматный турнир безразрядников. Вскоре в таблице рядом с моей фамилией появились первые единички. Последовательно выиграв все партии в турнирах пятого и четвертого разрядов, я в течение месяца поднялся по начальным ступенькам высокой пирамиды шахматной классификации до третьего разряда, и стал с надеждой задирать голову, посматривая на ее вершину…
Так, первые успехи, словно шестеренки, запустили механизм уже жившего во мне шахматного честолюбия и хуже того, тщеславия. Помню, как я летел по улице Салтыкова-Щедрина (ныне, вновь Кирочной), сворачивал на улицу Радищева и, окрыленный своей очередной победой, бежал домой. Приближалось лето, и надо было уезжать на дачу, а я уже строил планы по поводу получения 2-го и 1-го разрядов. Думал о том, как стану кандидатом в мастера, полностью отдавался этим мечтаниям, и верил, что отныне, буду жить новыми эмоциями, рожденными прекрасной игрой. Мне казалось, что успехи придут ко мне легко и быстро, как третий разряд, и, буквально по годам, прикидывал свое счастливое шахматное будущее. Дома я достал, заброшенный еще до войны на антресоли, инкрустированный шахматный столик с очень тесными квадратиками доски, и часами, разрабатывал свои дебютные варианты, которые, несмотря на явную сомнительность, принесли мне впоследствии немало очков. Запущенный в скромной игротеке механизм, стал двигателем, обеспечившим мое движение, по лестнице, причем не только шахматной.
Полный надежд и с квалификационным билетом третьего разряда, я отправился с мамой на каникулы в Пярну. В поисках квартиры на лето, мы встретили на бульваре Тамсаарэ нашу землячку - приятную полную женщину с добрым лицом. Разговорившись, мы узнали, что на соседней улице, в доме с хорошим участком сдается небольшая квартира, а пока новая знакомая решила представить нам своего сына.
Навстречу нам вышел высокий хмурый парень в тренировочных штанах с густой взлохмаченной шевелюрой. Судя по недовольному взгляду из-под очков, неожиданные гости оторвали его от какого-то важного дела. Посреди комнаты на столике стояла деревянная доска с шахматными фигурами. Как выяснилась, Женя, так звали моего ровесника, уже три года занимается в шахматном кружке Ленинградского Дворца пионеров, имеет второй разряд, и перед нашим вторжением изучал позицию из атаки Макса Ланге. Я со своим третьим разрядом, и собственной доморощенной теорией дебютов, выглядел в его глазах полным “пижоном”, но, за неимением других партнеров, он «снизошел» до меня. Тем летом мы сражались целыми днями напролет. И, как вскоре выяснилось, этот опыт не прошел для меня даром.
Кроме того, в Пярну я впервые стал зрителем крупного соревнования- лично- командного турнира трех прибалтийских республик и Грузии. Атмосфера священнодействия, которая царила в празднично украшенном концертном зале пярнусского курзала; cтрого одетые участники и судьи, прогуливавшиеся под тиканье шахматных часов вдоль столиков, и, отделенные, от нас простых смертных, натянутым по периметру зала, толстым морским канатом; деревянная доска, похожая на развернутый в сторону зрителей гигантский пюпитр, на которой ежедневно демонстрировалась шахматная партитура, создаваемая здесь же на наших глазах, лидером хозяев поля и явным солистом этого своеобразного оркестра, уже в те годы, легендарным Паулем Кересом, – все это производило неизгладимое впечатление. Я и сейчас, спустя почти пятьдесят лет, могу перечислить наизусть фамилии всех действующих лиц первого для меня шахматного спектакля. К концу мероприятия мне уже удалось познакомиться с некоторыми участниками. Сблизило нас не столько увлечение шахматами, сколько невероятно популярный тогда настольный теннис. Интересно, что моими партнерами были представители старшего поколения : тренер великой Ноны Гаприндашвили мастер Михаил Шишов и его товарищ по команде Николай Сорокин. Оба ветерана - неоднократные чемпионы Грузии играли в пинг-понг с молодым азартом, и наша разница в возрасте при этом улетучивалась. Большое впечатление на меня произвел истинный грузинский аристократ Бухути Гургенидзе. Порода чувствовалась во всем : в гордой посадке головы, в умении выслушать собеседника, в элегантном стиле одежды. Там же я познакомился с двумя разными по характеру и отношению к жизни представителями латышской школы. Ироничный и несколько отстраненный от суеты Айвар Гипслис, как-то неожиданно рано ушедший из жизни, и, Янис Клованс - фанатично и упорно ищущий и в шахматах и в жизни единственно правильное решение, и, потому неисправимый цейтнотчик, впрочем, и поныне, сохранивший свою практическую силу. Тогда его фамилия писалась еще на русский манер - без привычной теперь прибалтийской буквы “с “.
И все же мы с Женей прежде всего ходили “на Кереса”.Не только для нас, но и для, куда более умудренных опытом, любителей шахмат из Москвы и Ленинграда, поджидавших его перед входом в курзал, он представлялся человеком из другого мира, с другой несоветской планеты. Незадолго до начала тура к торцу, знакомого всем отдыхающим, здания бесшумно подъезжала белая нездешняя машина марки “Volvo” . Дверцы ее медленно открывались, и из них появлялась высокая спортивная пара – супруги Мария и Пауль Керес. Он в неизменном светлом пиджаке и она – в белом брючном костюме. Казалось, что перед нами наяву проходят кадры из, так называемых, трофейных фильмов, которые были, хоть и не абсолютно прозрачным, но все же окошечком, позволившим гражданам нашей страны заглянуть по ту сторону железного занавеса.
В выходной на турнире день наш кумир давал сеанс одновременной игры. Конечно я вместе со своим новым товарищем явились заранее и сумели занять места за соседними столиками. Погода была прекрасная и сеанс проводился на открытом воздухе в парке , отделявшем курзал от прекрасного песчаного пляжа. Дебютная стадия поединков у гроссмейстера, к тому же , крупнейшего теоретика - вопросов, естественно, не вызывала. Керес, почти не задумываясь, молниеносно передвигался от доски к доске. Я разыграл мою излюбленную французскую защиту, которую впоследствии изучал по книге моего великого противника. На короткую рокировку черных незамедлительно последовала рокировка белого короля в длинную сторону. При этом сеансер оставил без защиты свою пешку a2, атакованную моим белопольным слоном. Расчет был банальным - в случае взятия пешки последует типичный прием b2-b3, слон оказывается в западне и на следующем ходу после Крc1-b2 –погибает. Однако , гроссмейстер не заметил, что стандартный ход пешкой ведет к немедленному мату другим слоном : Сd6-a3X! Все было бы прекрасно, будь у меня побольше опыта и выдержки. Для вида надо было задуматься, а затем, после возвращения сеансера к моему столику, громогласно объявить: “Вам мат, гроссмейстер!”
Но в тринадцать лет на такое я был не способен! Конечно же, я немедленно схватился за слона и поставил его на поле а3. Керес, уже отошедший к следующей доске, неожиданно повернул голову в мою сторону и вернулся к нашей партии. Он, вежливо, но, тоном, не допускающем возражений, сообщил мне, что по правилам сеансов одновременной игры, сеансер, не сделавший ход на последующей доске, имеет право заменить ход в предыдущей партии. Такого поворота событий я никак не ожидал, а уважаемый гроссмейстер, спокойно вернул на место моего слона и свою пешку, сделал какой-то нейтральный ход и спокойно направился к соседнему любителю. Естественно, после такого обидного инцидента мне не смогла помочь и лишняя пешка. Я уже 15 лет имею звание международного арбитра ФИДЕ, но так и не знаю, прав ли был Пауль Петрович. Мне кажется, что мат на доске - “старше” всех правил! Так горячо доказывал я свою правоту по дороге домой искренне сочувствовавшему мне Евгению Корнфельду (впоследствии носившему фамилию Белянский). Он на долгие годы стал моим другом, партнером и несомненно сыграл определенную роль в моей шахматной биографии. Именно, благодаря ему, я попал в компанию юных шахматистов Дворца пионеров, которую в виде скороговорки шутливо стали называть Шерман, Шульман, Гоберман, Несис, Корнфельд и Иванов.
Перечисляя состав нашей дружной команды, я вспомнил старый адвокатский анекдот.
Клиент приходит в юридическую контору “Рабинович, Зельманович, Мордухович, Кацман и Иванов” и просит, чтобы его дело вел именно адвокат Иванов.
- Почему же Вас не устраивает кто-нибудь другой из компаньонов –удивляется секретарь.
-Вы знаете, я как-то больше доверяю деловой хватке человека, проникшего в такую тесную компанию.
Надо сказать, что как раз самым талантливым из нас был Игорь Иванов. У него было трудное, неблагополучное детство. Рос в интернате. Одно время пользовался гостеприимством сердобольной матери Корнфельда – Лидии Максовны, и жил у них дома, неподалеку от Сенной площади. Старинная квартира Жени была и залом ожидания, и шахматным клубом, и катраном, а позднее, и местом для “близких” встреч. Кого там только за эти годы не перебывало. Но рассказ об этой обители нашей юности еще впереди.
Врезалась в память наша встреча с Игорем в Ростове-на-Дону на Отборочном турнире к чемпионату СССР 1976года. Он прибыл туда из Москвы в качестве арбитра по присуждению отложенных партий. В выходной день он зашел ко мне в номер гостиницы и предложил спуститься в ресторан. Несмотря на знойный июньский полдень, на столе появилась бутылка водки и какая-то легкая закуска. Детские привычки у этого внешне строгого, мужчины, в, не по - сезону, теплом, вельветовом пиджаке, легко угадывались. Расспрашивая о старых ленинградских друзьях , он все также добродушно подтрунивал над их слабостями и с той же, характерной для него ухмылкой, поправлял свои крупные, немодные очки. Последний раз я видел его в минуты триумфа в 1978 году в латвийском городе Даугавпилсе. Тогда, сильнейший по составу отборочный турнир 46 чемпионата СССР закончился сенсационно – первые - вторые места разделили совсем еще юный Гарри Каспаров и мастер Игорь Иванов. В моем архиве сохранилась традиционная групповая фотография участников этого памятного турнира. В первом ряду между Львом Альбуртом и Константином Лернером на ступеньке как-то скромно примостился будущий чемпион мира, а в крайнем справа солидном мужчине из последнего ряда легко можно узнать моего товарища и земляка. Думаю, что и в Союзе его ждала неплохая карьера, но независимому по характеру Игорю хотелось большего, и ,при первой же представившейся возможности – во время пересадки в аэропорту, возвращаясь с Кубы,- Иванов бежал, в самом прямом смысле этого слова, в Канаду, где вскоре стал сильным гроссмейстером. За его успехами я следил по сообщениям в западных журналах. Смотрел его партии. Потом информация о нем как-то обмелела и, после нескольких лет тишины, вновь разлилась по страницам шахматной печати в виде некролога. Он стал первой потерей в нашей шахматной компании.
И все же в 1960 год. В конце августа мы вернулись из Эстонии в Ленинград, началась обычная городская жизнь, но мысль о шахматной карьере не покидала меня ни на минуту. Появились первые учебники. .Особенно мне нравились две книжки Георгия Михайловича Лисицына – тоненькая ”Дебютный репертуар шахматиста” и солидная, в толстом зеленоватом переплете “Cтратегия и тактика шахмат“. Постоянных партнеров у меня не было. Лишь иногда удавалось сыграть пару легких партий с моим дядей Анатолием Альтшуллером, который и предложил мне записаться в учебную группу Городского шахматного клуба имени М.И. Чигорина.
Методистом клуба в те годы работал выпускник юридического факультета Ленинградского Университета, известный (сейчас бы сказали “раскрученный”) благодаря регулярным выступлениям по городскому телевидению, мастер спорта Ефим Столяр. В конце октября в сопровождении своего дяди я впервые переступил порог старинного здания на улице Желябова, ничуть не подозревая, что мне предстоит провести в этом доме в разных ипостасях почти тридцать лет. На правах старого товарища, знакомого еще по довоенным школьным соревнованиям, Анатолий Яковлевич представил меня лысоватому, но подтянутому и модно одетому человеку, который показался мне достаточно самоуверенным и не очень молодым. Он не был похож на пожилых скромных шахматных тренеров в поношенных костюмах 50-х годов. Скорее в нем угадывался представитель относительно вольного адвокатского или артистического сообщества. Многое в его характере я интуитивно угадал- он был мужем популярной и высоко оплачиваемой адвокатессы, да и сам, хотя и недолго практиковал в качестве защитника. Кроме того, Столяр был бессменным руководителем шахматного кружка “Дома Актера” или, в просторечье, “ВТО”, где он имел возможность не только демонстрировать свои шахматные познания, но и получать контрамарки на все театральные премьеры. В шахматную комнату надо было подниматься на третий этаж через черный ход по старинной и крутой лестнице. За скромной служебной дверью можно было встретить немало знакомых лиц. Здесь на равных сражались в блиц “счастливцевы” и “несчастливцевы”, известные актеры и не очень удачливые служители Мельпомены. Одни предпочитали закончить вечер в популярном местном ресторане, другие, по случаю перманентного финансового дефицита, в богемном баре под парадной балюстрадой. Но надо отметить, что к своему шахматному режиссеру все они относились с большим пиететом.
А вот с возрастной оценкой я ошибся, что впрочем, неудивительно. Моему будущему наставнику , а, впоследствии, и коллеге во время нашего первого знакомства было всего 37 лет, но в детстве и юности мы подвержены своеобразной аберрации - эффекту, описанному в астрономии, Наблюдаемое положение звезды смещено относительно истинного, ввиду движения источника света и его приемника друг относительно друга. Это явление метафизически близко психологической детской аберрации при определении возраста взрослого человека. Артур Шопенгауер выразился на это тему проще и афористичнее: ” Час ребенка длиннее, чем день старика.” Смещение оценки происходит за счет собственного движения по временной жизненной оси, субъективно удаляющего объект изучения от его истинного положения на возрастной шкале.
Ефим Столяр с улыбкой подал мне руку, но лично экзаменовать за доской меня не стал, а предложил мне в партнеры кого-то пожилого завсегдатая клуба. Мой соперник принадлежал к распространенному типу постоянных посетителей подобных заведений. Их можно встретить и в биллиардной, и на ипподроме, среди карточных столов и, конечно, у шахматных столиков. Они готовы ответить на любые вопросы, бескорыстны в своих увлечениях, безапелляционны в своих оценках, легко возбудимы, быстро и, часто без всякой видимой причины, переходят от состояния эйфории к раздражению но , в отличии от нынешних фанов, как правило, немолоды и одиноки.
Наша пара со стороны , видимо, выглядела странно. В середине полупустого зала за шахматным столиком склонились два явных антипода- заметно потрепанный жизнью , бледный полупрофессионал, сыгравший ,хотя , видимо , без особого успеха , многие тысячи партий и домашний, ухоженный тринадцатилетний мальчик со смуглым (частично генетически, частично от еще не сошедшего летнего морского загара) лицом в новом светло-зеленом модном тогда, лавсановом костюме , впервые очутившийся в казавшемся ему счастливом и сказочном мире. Двое стоявших неподалеку мужчин , не упуская из виду передвижения фигур на доске, предались общим для них довоенным воспоминаниям. Сначала партия развивалась медленно, но затем, после серии разменов, перешла в сложный ладейный эндшпиль, в котором мне удалось нивелировать позиционный перевес опытного соперника. Ничейный результат отнюдь не огорчил моего экзаменатора. Напротив! Он подскочил к Столяру и с явной аффектацией прокричал:
-“Фима! Ты видел, как этот молодой человек вел ладейник? Это же новый Капабланка!“
Тут уже педагогично вмешался мой дядя :
-“Ну, это Вы загнули. Пусть сначала получит второй разряд. А Капу я помню. Один раз удалось сразиться с ним, только, конечно в сеансе.”
Так я и попал в учебную группу Ефима Столяра. Директором клуба тогда был Гарий Гаврилович Назарьян. Это было еще в доходоровскую эпоху. Но Раиса Борисовна Сурикова давно уже царила в методическом кабинете и , именно из ее рук я получил первый членский билет ЛГШК им.М.И. Чигорина. Ее трудовая деятельность заслуживает записи в книге рекордов Гиннеса. Она просидела на своем рабочем месте 55лет и знала о шахматистах и шашистах Ленинграда больше любого историка – краеведа. Помню сакраментальную фразу молодого Геннадия Сосонко: ”Рая не только знает кто с кем спит, но и кто с кем собирается спать.”
Ефим Самойлович занимался в основном организацией тренировочных сборов для ведущих шахматистов города и пропагандистской деятельностью. Конечно, до учебных занятий с нами у него руки не доходили. Он “запускал” очередной классификационный турнир, отмечал в таблице результаты и, иногда, просматривал сыгранные нами партии. Соревнование проводилось в два круга, и растягивалось, чуть ли, ни на полгода. Из того первого клубного турнира запомнился Миша Непомнящий, который стал бывать у меня дома. Впоследствии, он получил звание международного мастера и эмигрировал в США.
Первую серьезную партию с часами я сыграл 13 ноября 1960года. Текст партии, записанной почему-то на бланке седьмого командного первенства мира среди студентов, открывает мой шахматный архив. Почему я в выигранной позиции на 38 – ходу согласился на предложенную ничью, честно говоря, не помню. Может быть, в первой в жизни ответственной партии что-то почудилось, а может быть, на циферблате моих часов стал подниматься еще непривычный флажок. Следующая партия состоялась только 11 декабря, и у меня был целый месяц для того, чтобы пережить обидную потерю половинки очка.
Внешне мою шахматную жизнь в 1960-61 учебном году активной не назовешь: 13 партий в турнире третьего разряда ( хотя и с достигнутым положительным балансом +3 ), да участие в 3-4 сеансах одновременной игры с мастерами. Многочисленные легкие и блиц-партии в счет не идут. Весной 1961 года все поклонники шахмат ( а их тогда было неизмеримо больше , чем сейчас) следили за ходом борьбы двух человеческих и творческих антиподов: молодого, артистичного, склонного к авантюрам Михаиля Таля и мудрого, педантичного стратега Михаила Ботвинника. Общественность информировалась о ходе партий матча по тем временам весьма оперативно. Каждый вечер радиопередачи трижды прерывались специальными шахматными выпусками. Новости сообщали известные спортивные комментаторы Вадим Синявский , а позднее Наум Дымарский. Радиостанция “Маяк” в те годы еще не существовала. К шахматным выпускам я готовился заранее: на обеденном столе раскладывалась большая деревянная доска с расставленными в исходном положении фигурами. Большой лист бумаги словно ждал, когда на нем появятся торопливо записанные первые ходы ,стартовавшего в Москве очередного поединка. В перерыве между спец. выпусками возникшая позиция анализировалась самостоятельно или, что было интереснее, по телефону со своими шахматными друзьями и партнерами. Контроль времени на обдумывание был тогда стабильным- по два с половиной часа на сорок ходов каждому. После пяти часов игры партия откладывалась. Секретный ход записывался на бланке полной нотацией. После чего, бланки обоих соперников в запечатанном конверте сдавались на хранение главному арбитру матча. Отложенные позиции вызывали у любителей шахмат, да и у специалистов особый трепет, так как предоставляли им возможность пусть виртуально, но все же почувствовать себя участниками исторического соревнования. Самые невероятные предсказания по поводу исхода отложенной партии можно было услышать и в трамвае, и в школе, и, конечно, в лабораториях и отделах бесчисленных НИИ и КБ, где шахматы и настольный теннис были основным времяпрепровождением советской технической интеллигенции. Парадоксально, что в поединках двух титанов я, в отличие от большинства представителей юного поколения, болел не за гениального шахматного бунтаря, а за консервативного классика Михаила Моисеевича Ботвинника. Взятый им убедительный реванш после страшного разгрома в матче 1960 года ошеломил многих, и еще раз подтвердил мудрость и силу духа несломленного патриарха. Называя великие имена ,всегда возникает мысль о том ,что Россия – страна устойчивых ассоциативных связей, частично навязанных пропагандой, частично, возникших в условиях и многовекового, психологически привычного, патронализма.
На фоне грандиозных событий, происходивших в мире больших шахмат, становилось все более очевидным, что при такой “интенсивности” практической игры, даже, несмотря на самостоятельные домашние занятия, мастером мне удастся стать лишь к выходу на пенсию. Но о подобной грустной перспективе думать не хотелось. Тем более, что учебный год подходил к концу и впереди были долгожданные летние каникулы: уютный домик на улице Айса, мягкий, как мука высшего сорта, песок пярнусского пляжа, велосипед, замечательное сливочное мороженое с изюмом, настольный теннис и, конечно, шахматы!
Летом 1961 года мне повезло еще больше. На этот раз популярный эстонский курорт выбрал для отдыха мой дядя Анатолий Альтшуллер – не только довоенный первокатегорник, но и большой знаток истории шахмат. Профессор искусствоведения, он по ряду формальных признаков не признавал за шахматной игрой права считаться самостоятельным жанром искусства, но зато любил эту игру беззаветно и с огромным уважением относился к ее корифеям. О таком партнере можно было только мечтать!
Было решено сыграть тренировочный матч из двенадцати партий. Ради такого случая я распечатал один из двух новеньких шахматных блокнотов, подаренных мне Женей Корнфельдом. На внутренней стороне плотной, синей обложки прекрасно сохранилась диагональная надпись:
« Лучшему другу Геннадию от Евгения К. в честь крупнейших шахматных уcпехов. 1961» , а чуть ниже, уже по горизонтали моей рукой выведено:
Тренировочные партии.
Июль 1961года- Август 1962года.
В первой партии мне достались черные фигуры и я разыграл любимый вариант французской защиты, который был моим главным оружием в очных соревнованиях почти четверть века. В игре по переписке я предпочитал более агрессивный, хотя и рискованный вариант дракона. Избранная мной система считается нелегкой для черных, но и от белых требует очень точного порядка ходов. На 11-ом ходу мой опытный партнер сыграл не сильнейшим образом, и мне удалось захватить инициативу на ферзевом фланге. Белые, не желая смириться с ролью обороняющегося, оставили своего монарха в центре и бросили все силы на штурм короля соперника. Однако у черных было достаточно ресурсов для защиты, и чаша весов стала склоняться в их пользу. Неожиданно дядя Толя азартно и без особой компенсации пожертвовал слона. Но стоило мне, кроме слона, неосторожно полакомиться еще и пешкой, как у белых появились шансы закончить партию вничью вечным шахом. В конце концов, мне удалось перевести игру в эндшпиль , где мой материальный перевес быстро сказался. Отмечу, что впоследствии, размены, упрощения позиции с переходом в окончание стали моими излюбленными тактическими приемами, исследованию которых я посвятил несколько работ, изданных как в нашей стране , так и за рубежом.
Во второй партии, игравшейся на следующий день, мой соперник по ходу поединка, имел все основания взять реванш. О его боевом настрое можно было судить уже по выбору дебютного варианта – черные применили острый контр-гамбит Альбина, в тонкостях которого я не разобрался. Уже к 10-ом ходу мой король потерял право на рокировку, и мне предстояла нелегкая защита. На 29-ом ходу Анатолий Яковлевич не использовал эффектный шанс - продвинуть проходную пешку на поле d2, полностью нарушая коммуникации фигур в лагере белых, впрочем, и после этого упущения, он сохранил решающий перевес. В дальнейшем, черные еще раз прошли мимо хитрого тактического укола, который приводил к выигрышу фигуры. Но ни жизнь, ни шахматы не прощают неиспользованных возможностей. После серии разменов партия перешла в спасительный для меня сложный ладейный эндшпиль ,в котором дефицит в одну пешку не ощущался. Наиболее логичным исходом этого трудного для обоих поединка должна была стать ничья, но даже опытному шахматисту психологически трудно согласиться с упущенной победой.
Оптимистическая оценка ситуации обладает удивительной инерционностью. Сколько войн, было проиграно из-за потери полководцами объективности в результате первоначального успеха компании. Шахматы во многом – игра военная и часто развивается по тем же законам.
При доигрывании (а матч игрался по принятым тогда правилам с откладыванием ) черные в погоне за очком перешли грань допустимого риска и моя проходная пешка ферзевого фланга оказалась быстроходнее, чем пешки соперника на противоположном участке доски. Счет стал 2:0 в мою пользу. Такого начала не ожидали оба участника поединка. Не буду утомлять читателя шахматными подробностями. В дальнейшем матч проходил в интересной борьбе и закончился с достойным счетом 6:5 в пользу младшего по возрасту и квалификации. Сейчас , когда , благодаря Интернету, есть возможность сразиться с соперником ,находящимся от тебя за тысячи километров, никто тренировочные партии, а тем более целые матчи , играть не будет. А жаль. Мой личный опыт показывает, что подобные баталии с одним и тем же соперником, в условиях, приближенных к турнирным, помогают оттачивать дебютный репертуар, и могут стать хорошим подспорьем для роста мастерства юного шахматиста. Кстати, сторонником подобной подготовки был и идейный лидер знаменитой советской шахматной школы Михаил Моисеевич Ботвинник.
Должен сказать, что тренировочные матчи, сыгранные в период 1961-1967 годов, с такими разными по темпераменту, характеру и отношению к жизни партнерами, как Евгений Корнфельд ( два матча по 24 партии каждый!) Михаил Безверхний (известный скрипач, ныне профессор консерватории в Генте), Александр Шашин ( сильный мастер и тренер с весьма самобытным пониманием сути шахматной игры), наконец, Александр Бах, ( всегда обладавший прекрасной интуицией и ставший одним из руководителей российской шахматной организации) не только принесли практический опыт, пригодившийся мне и в заочных соревнованиях, и в тренерской деятельности, но и во многом расширили мой человеческий кругозор.
Накопив определенный опыт практической игры в тренировочных матчах, и с подтвержденным ни в какой-то игротеке, а в Городском шахматном клубе третьим разрядом, в сентябре 1961 года я записался в шахматный кружок ДПШ Дзержинского района. Этот центр пионерского воспитания и культуры как раз переехал из проходных дворов Капеллы, куда надо было добираться на автобусе, - во внешне неприметное, но расположенное в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома, здание на улице Рылеева, неподалеку от Спасо-Преображенского собора.
И, значительно позднее, проходя в сторону Литейного проспекта, к дому Иосифа Бродского я невольно оборачивался на это удивительное здание, в подвале которого спасались от фашистских бомбежек жители близлежащих домов, и среди них, были маленький Ося и его мама. Теперь, после знакомства с фантастическим по стилистике фильмом Андрея Хржановского «Полторы комнаты или сентиментальное путешествие на родину», этот кадр в бомбоубежище часто встает перед глазами. А родители гениального поэта навсегда останутся запечатленными в образах, созданных двумя нашими великими современниками – Алисой Фрейндлих и Сергеем Юрским. Впервые восторженную оценку этого фильма я услышал от моей дочери Аси, а ее вкусу я привык доверять, и уже через день после прилета в Питер, с утра направился в Дом кино .У кассы никакого ажиотажа я не обнаружил. Зрительный зал некогда элитного кино-клуба был почти пуст. В темноте можно было разглядеть негусто разбросанные по рядам, посеребренные головы, как бы высвеченные лучом кинопроектора осколки, разбитой в прошлом веке петербургской интеллигенции. Тем приятнее была неожиданная встреча с Марией Александровной и Валерием Моисеевичем –родителями Саши Халифмана, которые тоже не упустили возможность посмотреть эту необычную кино-фантазию, навеянную жизнью и заметками их земляка и ровесника Иосифа Бродского.
Первый раз я переступил порог Спасо-Преображенского собора 7 ноября 1954 года и по очень торжественному случаю -венчанию любимицы всей нашей семьи – моей няни Тамары Кузнецовой. Похожая на цыганку с копной иссине- черных волос под белоснежной фатой, невеста смотрелась в свете свечей огромного паникадила очень эффектно. Мама, еще перед выходом из дома, долго наставляла меня, как надо вести себя в православном храме, и я всю дорогу боялся, как бы не забыть снять при входе свою новенькую школьную фуражку. Но все прошло благополучно.
Мне, как самому младшему, досталось место в первом ряду. Священник, облаченный в праздничную рясу, степенно оглядел присутствующих и неожиданно подозвал меня к себе. Сначала я попятился назад, но мама осторожно подтолкнула меня, и я оказался в центре внимания. Настоятель –представительный старец с добрыми глазами, поручил мне носить за ним какие-то церковные принадлежности, необходимые во время церемонии венчания. Насколько я помню, с необычной ролью мне удалось справиться, и заслужить благодарность от важного духовного лица. Преображенская площадь в моей памяти удивительным образом связана с еще одной свадьбой. Правда, ей предшествовало, конечно, не венчание в храме, а привычная для советских времен регистрация во Дворце бракосочетаний, но зато семейное торжество происходило во флигеле дома, двор которого выходит на знаменитую площадь, носившую тогда еще имя Радищева. Там, в уютной квартире у Розалии Яковлевны праздновалась свадьба ее внука Александра Халифмана и совсем юной Софии Надольской. Собрались только родственники и самые близкие друзья молодоженов и их родителей. Мы со Светланой ушли пораньше, дабы не смущать своим присутствием молодежную компанию. Ночь с первого на второе декабря выдалась морозной. На улице Рылеева было безлюдно и тихо. Заснеженный сквер у церкви выглядел торжественно, как в Рождество, и заиндевевшие чугунные пушки поблескивали в огнях желтых фонарей.
У читателя может невольно возникнуть вопрос, почему автор – материалист и по образованию, и по собственному мировосприятию, явно подчеркивает свою внутреннюю связь с одним из православных храмов Санкт- Петербурга. Этому есть удивительное житейское объяснение, по форме, напоминающее притчу. У моей мамы, как и у большинства, ленинградских матерей, родивших своих первенцов в 1945-1947 годах, после перенесенных физических и моральных испытаний в блокированном городе, или в далекой, и тоже не очень сытой, эвакуации не было молока. Недаром, моих ровесников врачи именовали “искусственниками”. Шансов выжить у меня было немного, так как мой вес не только не увеличивался, но даже начал уменьшаться. В отчаянии, дед мой, также весьма далекий от религии, обратился к знакомому священнику, служившему неподалеку от нас в Спасо-Преображенском соборе, у которого дочь тоже недавно родила сына, но, в отличие от моей мамы, молока у нее было столько, что она даже сцеживала его для своей любимой кошки. И благословил святой отец дочь свою на доброе дело. И стала она меня кормить, как собственное чадо, и от того молока, быстро пошел я на поправку. Вот эта, если задуматься, символичная история и приходит мне на память, когда иду я мимо, знакомого с детства храма, и, переходя Литейный проспект, сворачиваю налево, направляясь в гости к старому своему товарищу Игорю Блехцину, или двигаюсь по улице Пестеля в сторону Летнего Сада . Я часто слышал рассказ моего деда о вскормившей меня красавице – поповне, и, теперь, сожалею, что не имел возможности поделиться этим семейным преданием с Александром Исаевичем Солженицыным, перед тем, как великий борец за правду, почувствовал себя пророком, и завершил свой труд “Двести лет вместе”. Историю эту довелось мне поведать в другой ситуации.
Геннадий Несис,
Тренер сеньор ФИДЕ, Заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер России, профессор.
|
| |
| |
| gesl | Дата: Среда, 28.09.2011, 23:53 | Сообщение # 2 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| Все архитектурное и иконописное богатство собора я ощутил значительно позднее, когда побывал в его приделах вместе с большим знатоком православных обрядов и песнопений –знаменитым шахматным арбитром из Голландии Гиртом Гийсеном. В 1995 году мне довелось быть его заместителем на матче претенденток между Майей Чибурданидзе и Жужей Полгар. Городская шахматная федерация практически никакого участия в подготовке и проведении ответственного соревнования не принимала, и когда ее руководители появились в турнирном зале с букетами цветов в руках по случаю Дня 8 Марта, мой остроумный коллега по судейству саркастически развел руками, и демонстративно громко спросил меня: “Was ist das? Eine Blumenmannschaft?”-“Это что за цветочная команда?”
Кто надоумил меня пойти в районный Дом пионеров, точно не помню. Кажется, мой одноклассник Эдик Дворкин. В турнир, как тогда говорили, на второй разряд меня записала какая-то немолодая женщина, которая исполняла роль судьи- секретаря. Все поначалу выглядело довольно буднично. Техническая жеребьевка много времени не потребовала. Здесь работа шла значительно интенсивнее , чем в группе Ефима Столяра. Регламент предусматривал по две турнирные партии в день. В первом туре мне в соперники достался Игорь Болотинский. Черными он вычурно разыграл вариант Шлехтера в славянской защите , на 16-ом ходу потерял пешку, и несмотря на длительное сопротивление, признал себя побежденным. С записи этой партии открывается мой второй блокнот, подаренный Женей Корнфельдом. Раньше я не придавал этому значения, но теперь, когда мой партнер по турниру третьего разряда возглавляет Судейскую коллегию Российской Шахматной Федерации, это выглядит в какой-то мере даже значительно. В тот же день я быстро выиграл еще одну партию. Правда надо признать, что, после сомнительно ,если не сказать нахально, разыгранного дебюта, носящего имя швейцарского мастера и шахматного журналиста Генри Гроба (1.g2-g4), моя позиция особенного оптимизма не вызывала. Но мой соперник допустил грубую ошибку, и, с двумя очками в кармане я уже собрался идти домой, как вдруг, на пороге нашей шахматной комнаты появился высокий, чуть сутулый, пожилой человек, приковавший к себе всеобщее внимание. Это был Андрей Михайлович Батуев. В походке, мимике, во властных интонациях его речи - во всем, чувствовалась неординарность личности. Тайна его происхождения стала мне известна значительно позднее. Об Андрее Михайловиче слышал я немало восторженных слов от моего дяди -Анатолия Альтшуллера, который занимался в кружке у Батуева еще до войны. Их дружба продолжалась и в дальнейшем. Интересно, что тренер даже был гостем на свадьбе у своего бывшего ученика. И это был не взаимный жест вежливости, а знак душевной близости двух ярких и разносторонних людей.
Так что, можно сказать, что новый тренер достался мне “по наследству”.
Диапазон интересов Андрея Михайловича был необычайно широк выпускник Ленинградской консерватории по классу вокала, артист Государственной капеллы, член Союза писателей, известный натуралист-зоолог, страстный пропагандист охраны природы, опытный шахматный мастер и арбитр, заслуженный тренер РСФСР. Под его руководством первые шаги в шахматах сделали гроссмейстеры Кира Зворыкина и Александр Кочиев, мастера И.Вельтмандер, О.Дервиз, Д.Зерницкий, С.Королев, Н.Копылов , И.Рубель и многие другие. И все же главным его призванием была любовь к “братьям нашим меньшим”. Многие из них долгие годы жили в старой квартире Батуева на Саперном переулке. Андрей Михайлович был человек с характером и мог прикрикнуть на своих расшумевшихся учеников.
Но со своими любимцами-зверьками и птицами он был всегда добр и нежен. К литературной деятельности его привела искренне выстраданная убежденность в необходимости беречь все живое на Земле. Вот удивительные, щемящие душу строки из книги воспоминаний Батуева ”Призвание”:
“В моей комнате жили птицы и обезьяна. Чтобы не мешать им спать, я уходил на кухню и там, вышагивая до трех-четырех часов ночи, предавался думам. Наконец, усталый и измученный, ложился спать, но заснуть было совсем не просто, и в постели я оказывался во власти осаждавших меня образов. Я вновь и вновь видел бездомного пса – приблудного, бегущего по залитому осенним дождем перрону, жадно всматривающегося в окна вагонов проходящего поезда в надежде увидеть своего хозяина. Умирала раненная котом трясогузка Пинюся. Гепард Лель спасал укушенного коброй мальчика, а голубь –почтарь Снежок возвращался домой ,преодолев шестьсот километров пути. Я буквально лишился покоя…”
Его призыв, обращенный к молодым читателям, всегда актуален: “Нельзя пассивно присутствовать при проявлении жестокости. С ней надо бороться и бороться непримиримо со всем жаром юности!”
Несмотря на огромную, почти в сорок лет разницу в возрасте мы быстро подружились. Часто я провожал Андрея Михайловича домой до Саперного переулка. Как правило, за этот короткий путь мой собеседник не успевал закончить свою очередную историю, и тогда, мы менялись ролями. Теперь уже он провожал меня до угла Баскова переулка и улицы Радищева. Рассказчик он был отменный. Как-то я познакомил его со своей мамой, и мы уже втроем, совершали путешествие по знакомому маршруту.
Пробыл я в этом кружке на Рылеева недолго, - мне хватило трех недель для выполнения второго разряда (в турнире я потерял лишь пол-очка, согласившись с какой-то девочкой в последнем туре на ничью). Дальнейших перспектив квалификационного роста, к сожалению, в Доме пионеров уже не было. Но и расставаться с Андреем Михайловичем не хотелось. Пришлось принять компромиссное решение. Я продолжал бывать у Батуева и дома, и в кружках юннатов Дзержинского и Фрунзенского районов, где он создал уютные общежития (но не зоопарки) для своих пернатых и четвероногих питомцев. Конечно, не забывали мы и шахматы. Играли и в блиц, и просто легкие партии.
В то же время, полученный второй разряд, позволил мне, наконец-то, поступить в знаменитую школу Дворца пионеров, где тогда служили ( другого слова не подберу) Владимир Григорьевич Зак, Василий Михайлович Бывшев, Александр Васильевич Черепков и Владимир Григорьевич Кириллов. Судьба каждого из них заслуживает отдельной книги. Надеюсь, кто-нибудь из их выдающихся учеников выполнит такую непростую, но почетную миссию.
Геннадий Несис,
Тренер сеньор ФИДЕ, Заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер России, профессор.
|
| |
| |
|
