[Автор статьи — известный драматург, автор пьес „Калики перехожие",. „Спартак", „Гусары и голуби" и др., а также автор известных трудов по теории драмы: „Драматургия", „Закон драматургии" и др. Как шахматист, В. М. Волькенштейн играет в силу 1-й категории.— Прим. Ред.].

Шахматная игра — шахматная борьба, есть умственная борьба, пользующаяся условными символами и развивающаяся по определенным правилам.

Всякая другая умственная борьба—борьба философская или юридическая — может опираться на одинаковые для борющихся сторон предпосылки, но может исходить и из разных для обеих борющихся сторон философских или юридических предпосылок, то-есть быть в конце концов по существу логически неразрешимой. В отличие от такого рода борьбы шахматная борьба покоится на предпосылках для обеих сторон всегда одинаковых. Правила-предпосылки, из которых исходит шахматная борьба, являются правилами расположения фигур и динамическими, действенными правилами их борьбы — „ходов" (во времени), связанными с арифметическим расчетом и стереометрическими соотношениями плоскостей, по которым движутся борющиеся фигуры (1). Таким образом, шахматная игра по своим приемам — правилам схематична, математична. Отдельные удары — ходы развиваются на пути силлогизмов,— так называемых дискурсивных суждений. А именно (типическое рассуждение): при данном положении (верхняя посылка) я могу пойти либо способом а, либо способом б, либо способом в и т. д. Если я пойду способом "а" (нижняя посылка), то мой противник может пойти либо способом al, либо способом b1, и в этих случаях я достигну улучшения позиции — или, напротив, она ухудшится (вывод) и т. д.

Конечная цель — взятие короля противника (устранение его по определенным правилам с доски) обычно, намечается только после длительной борьбы; она скрыта в глубине многочисленных силлогизмов (частью позиционного, частью комбинационного характера). Шахматист и не стремится до конечной стадии игры к такому взятию, он стремится улучшить позицию, выиграть пешку и т. д. Но и улучшение позиции сплошь и рядом проблематично — не может быть до конца рассчитано. В таких случаях шахматист — как об этом свидетельствуют не только наблюдения, но и признания многих игроков — руководствуется своеобразной динамически-математической интуицией.

Шахматная эстетика — область мало разработанная. В последнее время вопросы шахматной эстетики затронуты в книгах Эм. Ласкера „Учебник шахматной игры" и А. А. Смирнова „Красота шахматной партии". Оба эти сочинения содержат много верных мыслей и много интересных примеров; однако эти мысли не доведены до объединяющей формулировки. Так, Ласкер совершенно справедливо указывает на своего рода драматизм шахматной игры: „...эстетический момент в шахматах связан с действием". Однако Ласкер не дает этой мысли должного развития; он прибегает для ее подтверждения к беллетристическому приему — он антропоморфизирует фигуры, внушает им человеческие, драматические переживания. Слоны у Ласкера подают выразительные реплики, улыбаются и хохочут. Это сделано очень остроумно, но не научно. Между тем Ласкер на верном пути: именно теория драмы дает нам точное определение того процесса, который в шахматной игре является эстетическим, возбуждает чувство прекрасного — и обычно премируется на шахматных конкурсах. Это — так называемая „перипетия".

„Перипетией" в теории драмы называется внезапное изменение в судьбе действующего лица, противоположное тому, что в данный момент ожидалось. Так, например, Аристотель дает следующий пример перипетии: царь Эдип хочет реабилитироваться и посылает к оракулу за подтверждением своей невиновности, но оракул окончательно подтверждает его невероятную вину. — Другой пример из „Дневников" Геббеля: девушка хочет удержать охладевающего к ней возлюбленного и дает ему повод к ревности, но он видит в ее поведении доказательство того, что и она к нему охладела — и считает себя окончательно свободным. Мы видим, что обе эти перипетии кончаются неудачно. Между тем, красота шахматной борьбы есть прежде всего красота победы. Понятие „перипетии" требует дифференциации (2).

Драматургическая перипетия родственна шахматам: авантюрист Буридан в западне Нелльской башни („Нелльская башня" А. Дюма). Он выпрыгивает из окна в Сену. Зрителю кажется, что он погиб; но этот-то рискованный прыжок его и спасает. Субъективно Буридан правильно рассчитал свои силы, ожидание его гибели относится прежде всего к зрителю.

Такова и шахматная перипетия. Очень много этюдов построены авторами по следующей схеме: белые слабее черных, у них меньше фигур (иногда их король к тому же в стесненном, опаснейшем положении); однако они выигрывают или добиваются ничьей, жертвуя последнюю свою фигуру. Таков, напр., следующий этюд Ринка (диагр. I):



Белые стремятся провести пешку g в ферзи, черные препятствуют этому, стремясь занять ладьей линию g. 1. Ccl—еЗ Л f1—f3 2. СеЗ—g5! В случае 2... f6 : g5 собственная пешка помешает ладье напасть на белую пешку g. Если же 2... ЛfЗ—g3, то слон, становясь на h4, связывает ладью. Пожертвование слона на g5 и является таким неожиданным, парадоксальным моментом, началом перипетии. В тот самый момент, когда белые, казалось бы, должны обязательно проиграть, они выигрывают.

Победа тем красивее, чем больше возможных перипетий содержат варианты. Рассмотрим изображенный на диагр. II этюд В. Н. Платова. Черным, как и в предыдущем этюде, достаточно отдать свою ладью за пешку g чтобы добиться ничьей. Они грозят осуществить это тремя способами: 1) Лh1+ с послед. Jlgl+ 2) Лd4+ с послед. Лg4+, 3) JId4 и, после Cf8, JId4+ и т. д. Естественный ход Сс5, хотя отражает первые две угрозы, но не уничтожает третьей. Поэтому белые играют 1. Cd6!! Лh1+ 2. Ch2!! Л: h2+ 3. КрgЗ Лh1 4. Kpf2! Лh2+ 5. Kpf3 ЛhЗ 6. Kpf4 Лh4+ 7. Kp:f5 Лh5+ 8. Kpf4 Лh4+ 9. Kpf3 ЛhЗ+ 10. Kpg2 и выигр. Если 1... Лd4+, то 2. Kph5 Лg4 3. Cf4+! Кр ~ 4. Сg5 и выигр.



Иногда цель достигается путем двух или более пожертвований: сложная, многоэтапная перипетия. Это мы видим в этюде Куббеля (диагр. III): 1. Ка4—сЗ+ Крb1—с2 (черным нельзя играть 1... Крb1—cl, так как тогда после КсЗ—е2+ и Ке2—gЗ проходная пешка будет задержана; в случае же 1... Крb1—al белые сыграют Лg8—a8+ с последующим КсЗ—dl+) 2. КсЗ—d1! Крс2 : dl 3. Kpg7—h8!! f2—f1Ф 4. Лg8—g1! и если Фf1 : g1, то пат. Таким образом и конь, и ладья жертвуются.

Наконец, иногда жертва наталкивается на контр-жертву и т. д.— цепь перипетии. Пример такого чередования жертвы и контр-жертвы мы видим в приводимом этюде Вильнев-Эсклапона (диагр. IV). Ласкер в своих примечаниях к нему вскрывает здесь один из случаев проявления шахматного юмора, — так сказать, комедийный момент. Ход h6—h7 не ведет к выигрышу в виду Ch2—е5 2. Кре4: е5 a3—а2 (черные жертвуют слона и выигрывают). Правильное решение: 1. Ка6—b4 (жертва коня) Kрb3:b4 2. h6—h7 Ch2—е5 (контр-жертва.— „Слон улыбается"—прим. Ласкера) 3. Кре4 : е5 аЗ—а2 4. Ch4—el + Kpb4—bЗ 5. Cel—сЗ (контр-контр-жертва.— „Слон хохочет"—прим. Ласкера) КрbЗ : сЗ 6. h7—h8Ф a2—а1Ф 7. Кре5—f4+ и белые выигрывают.

"Комедийность", юмор указанного Ласкером этюда не в самом факте чередования жертвы и контр-жертвы, но в том, что контр-контр-жертва, как бы передразнивает контр-жертву, п а р о д и р у е т, ее. .

На существенность момента пожертвования для шахматной эстетики указывает и А. А. Смирнов; он добавляет, что „противоречие между видимой невыгодой и конечной пользой, с таким эффектом выступающее в моменте пожертвования, может проявиться и в другого рода комбинациях".

Он приводит интересные примеры (ферзь, загнанный в угол, впоследствии решающий судьбу.в партии Рети и т. п.); однако примеры эти — скорее примеры парадоксальной, позиционной, а не комбинационной игры. Следует таким образом признать, что и в позиционной игре возможна „перипетия" - неожиданный для зрителя поворот шахматного счастья, но перипетия здесь менее эффектна, нежели в комбинации, связанной с пожертвованием: она н е о ж и д а н на, но не внезапна (более растянута).

Итак, шахматная к р а с о т а в о з н и к а е т там, где ест ь ц е л есообразность ходов, связанная с перипетией и преодолевающая большую трудность.

Ряд положений, выдвигаемых А. А. Смирновым, может быть, подведен под эту общую формулировку, выведен из нее аналитически. Ясно, что „жертва, которая не верна, не становится красивой от того, что случайно удалась благодаря оплошности противника". В таком случае нельзя было бы говорить о целесообразности. Ясно, что „комбинация не должна, быть банальной"; в таком случае не было бы момента преодоления трудности. Ясно, что „жертва не должна иметь вид обыкновенного, тактического расчета"; в этом случае не было бы перипетии. Ясно, что „комбинация тем тоньше, чем многочисленнее, сложнее ii длиннее допускаемые ею варианты и чем менее быстро и очевидно в ней реализуется преимущество" богатство и сложность перипетии. Ясно, наконец, что „грубая ошибка противника подрывает ценность комбинации". Все эти бесспорно правильные требования сводятся к положению: красива в шахматной борьбе целесообразность при преодолен и и трудности с перипетией, — т. е. неожиданным выигрышем в результате внешне парадоксального, кажущегося для зрителя гибельным пожертвования. В этом с м ы с л е красота шахматной игры драматична.

Все эти бесспорно правильные требования сводятся к положению: красива в шахматной борьбе целесообразность при преодолении трудностей с перипетией - т.е. неожиданным выигрышем в результате внешне парадоксального, кажущегося для зрителя гибельным пожертвования. В этом смысле красота шахматной игры драматична.

Моменты перипетий сопряжены для посвященных, — как для играющих, так и для зрителей, — с сильнейшими ощущениями..

Скрытая форма шахматной красоты: предлагаемые и отвергаемые жертвы .— ловушки.

Если же победа дается постепенным накоплением мелких преимуществ (без увлекательной комбинации), ведущих через выигрыш пешки или качества к верному выигрышу, такая игра может быть названа солидной, выдержанной, даже поучительной, даже тонкой, но красивой ее назвать нельзя. Здесь тот минимум красоты, который имеется в каждом целесообразном, упорном и тонко рассчитанном действовании. Для подлинного эстетического эффекта в шахматах, как и в художественной литературе, необходим неожиданно-впечатляющий момент.

Подлинная шахматная красота возникает только в преодолении Чрезвычайных трудностей путем внешне парадоксальной и острой игры.

(1) В отличие от математического квадрата, квадрат шахматной доски имеет ту особенность, что его диагональ динамически, то-есть в смысле количества необходимых для ее пересечения ходов, равняется стороне квадрата (восемь клеток). На этом построен эффект известного* .этюда Рети: Белые Кр. h8, пс6.— Черные Кр. аб. п h5. Белые делают ничью.

(2) С указанной Аристотелем перипетией скорее схожи перипетии в так называемых „военных шахматах", особой игре, где играющий видит только расположение своих фигур, делает ходы наудачу, ощупью, стараясь угадать расположение фигур противника, и где третье лицо— посредник между двумя досками--внезапно сообщает о том, что фигура, надеявшаяся на успешное продвижение, снята. Здесь перипетия соединяется, как в примере Аристотеля, с узнаванием.