Противостояние мракобесию — академическая миссия и академический долг.
Преамбула
Незадолго до моего отъезда в Коста-Рику в Лондоне проходила весьма странная выставка, которая, собственно говоря, и послужила в известной мере первотолчком к написанию этих заметок. Называлась она тоже весьма странно, выдавая невежество устроителей и антинаучную сущность самой экспозиции: «1001 изобретение ислама». По курьёзной случайности, в двух кварталах от этой выставки проходила — в окружении нескольких десятков полисменов — демонстрация лондонских мусульман. Демонстранты держали плакаты с надписями: «Смерть оскорбителям ислама», «Зарубим насмешников над исламом», «Европа, ты умрёшь: гроза близится» и — по-видимому, без намеренной иронии — «Обезглавим считающих ислам религией насилия». Это очевидное противоречие выдумки, пропагандируемой организаторами выставки, и объективной реальности — «злобы дня» — могло бы вызвать у меня усмешку лет двадцать назад. Но в тот день мне стало не до смеха. Сама постановка вопроса в таком ключе — религия как источник научных открытий и технологических изобретений — отражает характерный штрих очередного рубежа тысячелетий: разочаровавшись в науке, не давшей ответа на фундаментальные вопросы бытия, человечество обратилось к испытанному и куда менее успешному методу — религии. Разочарование в науке, как и очарованность ею, распространённая в 60-е и 70-е гг. ХХ в., имеет одну и ту же природу: непонимание того, что наука — всего лишь метод Познания, а процессом Познания и целеполаганием для него руководит — человек.
Христианство и Европа
Тема эта настолько необъятна и многогранна, что претендовать на её сколько-нибудь полное освещение одним лицом, как минимум, несерьёзно. Тем более невозможно сделать это в рамках настоящего эссе. Я лишь обозначу некоторые аспекты феноменологии взаимоотношений этих двух понятий (а Европа — это именно понятие, а не только и даже не столько «часть света»).
Строго говоря, европейскую культуру нельзя называть только христианской, преимущественно христианской, иудео-христианской и т.п. Все эти определения как минимум неполны. Культура Европы возникла на могучем фундаменте эллинизма — науки и философии, политики (процесса распространения полисов — городов как торгово-военно-гражданских образований), органично слившихся с римской традицией права и экспансии, колонизации и цивилизации. Нельзя не учитывать и влияния варварского — галльского, готского, которое впоследствии, облагороженное влиянием впитавшего в себя «Рим и Элладу» христианства, так сильно отпечаталось в многоцветном витраже европейской культуры. Необходимо заметить, что христианство пришло в известной мере на «готовенькое», оно никакой культуры не создавало с нуля. Говоря о процессе становления христианства в Европе, о его роли в сохранении и приумножении культурных сокровищ, давайте не будем забывать о Тёмных Веках, об утраченных в огне фанатической религиозности документах и памятниках, ущерб от потери которых мы сегодня не в состоянии оценить даже приблизительно. Но и о том, что наука в лице основных своих дисциплин — философии, астрономии и алхимии — обрела в эту ужасную эпоху убежище не где-нибудь, а в монастырских стенах, умалчивать бессовестно.
И всё же не станем забывать важного. Начиная где-то с XV в., христианство, ещё чрезвычайно медленно, но последовательно сжимается, создавая пространство для всего остального — искусства, литературы, науки, промышленности, — того, чем, собственно, и является для нас, европейцев, Европа, того, что олицетворяет её. Христианство как таковое трансформировалось в умах европейцев в идею Прогресса — непрерывного поступательного развития общества и личности, сопровождаемого ростом материального благополучия и культуры, расцветом искусств и наук, постепенного обособления человека, превращения из единицы толпы в яркую индивидуальность, имеющую самостоятельную, в том числе и по отношению к обществу, ценность. Здесь мы имеем дело с одним из важнейших идеологических приобретений христианства, лежащего в основе идеи Прогресса — а именно идеи линейности Времени. Для европейца, в отличие от азиата или левантийца, не говоря уже о кафре или зулусе, вообще относящегося ко времени крайне утилитарно, Время — стрела, направленная вперёд и вверх. «Восточное» время совсем не похоже на «европейское» — оно движется по кругу.
Вторая заслуга христианства в формировании европейского Модерна — это идея миротворения, позволившая учёным оправдать — как в собственных глазах, так и для всех остальных — мысль о законах мироздания, которые непременно существуют и лежат в основе всего сущего. Задача хорошего христианина — как можно более полно и точно следовать духу и букве божественного замысла, и наука — инструмент познания и уточнения этого замысла. Так, можно сказать, походя, случайно, мы устраняем мнимое противоречие между христианством и наукой, противоречие, приводившее к небывало кровавым схваткам и гибели лучших европейских умов. Собственно, словосочетание «европейский Модерн» суть не что иное, как тавтология, поскольку Модерна иного, не европейского, не существует. Больше того — осмелюсь предположить, что вне европейского дискурса, вне культурного, исторического, этического нарратива Европы Модерн в принципе невозможен.
Иудаизм, из которого христианство заимствовало идею «Стрелы Времени», по целому ряду причин не смог (и не захотел) выделить из себя науку как инструмент познания божьего промысла. Возможно, злую шутку с евреями сыграло невообразимое для европейца богатство устной эзотерической традиции, часто ошибочно (и, уж во всяком случае, совершенно не полностью) соотносимого с пресловутой Каббалой, которая сама является частью этой традиции, причём далеко не самой грандиозной. Отринув и презрев эту традицию, христианство в титаническом усилии утвердить своё «первородство» создало современную науку, а вместе с нею — и основы научного мировоззрения. Иудаизм же в попытках если не приумножить, то хотя бы сохранить упомянутую выше устную традицию, не нашёл в себе сил заниматься ещё и наукой, и потому связи между иудаизмом и наукой много беднее таковых между наукой и христианством. С другой стороны, традиции иудейской школы воспитывают важнейшее для учёного умение — умение думать. Это умение после эмансипации обусловило огромный приток не только и даже не столько гениев-провидцев в науку, сколько именно научных работников, — наука, как известно, любит большие коллективы, как бог, по мнению Наполеона — большие батальоны.
Ислам и Европа
Отношения ислама с Европой никогда не складывались радужно. Единственный исторически значимый опыт взаимодействия европейцев с исламом случился более тысячи лет тому назад — эмират, а затем, халифат Кордовы просуществовал чуть меньше трёх столетий. Но даже относительно, с многочисленными оговорками, благополучный Кордовский анклав — во всяком случае, история умалчивает об антиисламских восстаниях на его территории — воспринимался в контексте европейского исторического нарратива как чуждое, подлежащее удалению образование. Столь же маргинальными выглядят сохранившиеся по сей день мусульманские государства Европы — Албания и Босния. Оба эти анклава (или, точнее, осколка некогда могучей Османской империи) никогда не принимали сколько-нибудь заметного участия в европейском процессе вообще и культурном процессе в частности, находясь на обочине европейской исторической перспективы.
Отношения христианской и постхристианской Европы с бывшей на протяжении многих веков опорой ислама — Великой Портой — также весьма далеки от идиллических. Лишь неимоверными усилиями армиям европейских монархов удалось остановить османскую экспансию в знаменитом, эпохальном и во всех отношениях судьбоносном сражении под Веной. Эта битва, которую без преувеличения можно назвать апофеозом столкновения цивилизаций, положила начало сразу двум взаимно обусловленным процессам: многотрудной, часто непоследовательной и медленной европейской интеграции — и распаду Османской империи, длившемуся без малого триста лет и завершившегося созданием антиклерикального, модернизационно ориентированного турецкого режима Мустафы Кемаля-паши (Ататюрка), решительно расправившегося со своими противниками, объединявшимися под зелёным знаменем Пророка, и даже переведшего письменность Турции на латиницу. Этот воистину величайший из рождённых в исламском мире государственных деятелей, роль которого в мировой политике до сих пор не оценена по достоинству (особенно историками Европы), создал уникальный, фантастический прецедент, продемонстрировав принципиальную возможность направления страны с мусульманским населением и соответствующими традициями в русло Модерна и европейской цивилизации. К сожалению, в настоящий момент некоторые силы в Турции пытаются повернуть время вспять, но это несколько иная тема, достойная отдельного рассмотрения.
Вторая Мировая война нанесла Европе тяжелейший демографический урон, и это послужило одной из причин появления в ней значительного количества африканцев и выходцев с Ближнего и Среднего Востока, основная масса которых исповедует ислам в той или иной его форме. Отрыв этой массы молодых мужчин (в основном это именно молодые мужчины, особенно на первом этапе их появления на нашем континенте) от привычной патерналистской, жёстко регламентированной системы социальных связей, с одной стороны, и обретение ими невиданной прежде свободы взаимоотношений индивидуумов друг с другом и с государством, с другой, породили в головах иммигрантов иллюзию вседозволенности и легкодоступности социальных благ. Однако те условия, что эту самую «легкодоступность» и мнимую вседозволенность обеспечивают, а именно — многоступенчатая и сложная система общественных договоров, лежащая в основе европейского общества с его защищённостью, социальными гарантиями, высоким правосознанием и ответственным отношением к долгу и обязанностям гражданина, — навсегда остаются для этих молодых людей «за кадром», за пределами их жизненных установок и практики. Следует заметить, что существующие в Европе институты власти и общества бессильны привить им основы внутриевропейского межличностного и общественного взаимодействия. Это возможно в лучшем случае в отношении их потомков в третьем, а то и в четвёртом поколении. Причина — в сложности и многосторонности этого взаимодействия, в том, что оно воспроизводит себя в процессе воспитания личности, начиная с семьи (христианской, преимущественно христианской и постхристианской). Эти основы необходимо впитать, что называется, «с молоком матери». Овладевшая умами плохо образованных европейских политиков как левого, так и умеренного правого лагеря идея о том, что быть европейцем можно научить буквально кого угодно на «кратких пулемётных курсах» за год-другой — вредная, подрывная для Европы идея. Долг каждого честного, сознательного европейца, последовательного сторонника европейских ценностей, прогрессиста и настоящего, а не поддельного либерала — разъяснять вредоносность и разрушительность этого модного поветрия, прикрывающегося от критики т.н. «политкорректностью».
Ислам «у себя дома»
К моему глубокому прискорбию, практически все государства, созданные народами, исповедующими ислам или автохтонные культы, относятся к категории т.н. «failed state», неудачных, провалившихся. Даже богатейшие из них, располагающие гигантскими природными ресурсами, не пошли дальше известной схемы предоставления собственным гражданам доли в доходах от продажи этих ресурсов, создав иллюзию благополучия. В историческом смысле это вполне осязаемое в виде дорогих автомобилей иностранного производства, построенных европейскими архитекторами гостиниц, управляемых американскими директорами нефтедобывающих компаний, благополучие — не более, чем иллюзия, поскольку номинальные хозяева упомянутого выше великолепия получили его в готовом виде, не вложив ни собственного труда, ни души. В тот момент, когда по каким-либо причинам, внешним или внутренним, европейские и американские менеджеры уедут, а бесправные индийские, пакистанские, индонезийские рабочие разбегутся, всё «чудо» лопнет, словно мыльный пузырь. Всё, что построено и создано за годы пребывания на нефтегазовой «игле», относится к сфере разнообразных услуг и не может составить опору суверенитета и государственности.
Ничуть не лучше обстоит дело и в прочих «исламских» странах, обладающих наряду с ресурсами многочисленным, в большинстве своём молодым, населением. Система долевого участия в доходах от распродажи ресурсов здесь не налажена, а появившаяся в последние несколько десятилетий промышленность полностью контролируется западным капиталом и западным менеджментом, являясь по отношению к этим странам и населяющим их народам элементом чуждым, внешним, зачастую — враждебным, подлежащим немедленному уничтожению в случае смены правящих режимов. Сами эти режимы балансируют на грани падения, занимаясь вовсе не тем, чем должны заниматься правительства: они поглощены сохранением шаткого баланса между интересами различных племён, кланов и этнических группировок, а не созданием эффективных систем образования, здравоохранения и социального обеспечения.
Причин столь удручающего положения дел много, но главная из них заключается в неравномерности общественно-экономического развития. Сложная совокупность причин обусловила длительное, на протяжении столетий, главенство Запада в науке, промышленности и политике. Все остальные страны и регионы планеты оказались на периферии западного политико-экономического порядка, и не смогли найти вариантов выхода из этого подчинённого, провинциального состояния. (Альтернативный путь выбрала Россия, добившись на нём выдающихся успехов, однако кризис этой альтернативы закончился не катарсисом, а крахом, в результате чего Россия оказалась в той же самой точке геополитической судьбы, в которой пребывала в 1917 г., накануне большевистского переворота.) В общем случае эти страны не создавали свою государственность, а получили её из рук уходящих (по разным причинам) колонизаторов — британцев, французов, бельгийцев, португальцев, русских. Иногда этот уход сопровождался чередой бунтов и повстанческих войн, но безапелляционно утверждать, будто эти действия, часто именуемые «национально-освободительным движением», и есть та самая борьба, в ходе которой родилась их государственность, по меньшей мере наивно.
В результате воздействия всей совокупности негативных факторов и тенденций т.н. страны «исламского пояса» по-прежнему находятся на периферии истории и не находят выхода из этого состояния. Вопрос — почему не находят, сложный, и вряд ли на него существует однозначный, короткий, исчерпывающий ответ. Во всяком случае, лучшие умы человечества пока такой ответ не нашли. Ищут ли они его?
Кто виноват?
Значительное число исследователей настаивают на том, что техническое превосходство «Западного проекта» обусловлено религиозными предпочтениями. Они указывают на действительно существующую корреляцию между господством т.н. «протестантской этики» и экономическим доминированием наций, эту самую этику выработавших и воспроизводящих. Однако ни один из участников обсуждения так и не дал ответа на вопрос, откуда взялась эта «протестантская этика» и почему её экспансия посредством экономических механизмов отнюдь не приводит к желаемому результату для всех остальных, изначально «непротестантских» наций? Кроме того, никто не смог пока доказать, что имеет место именно корреляция, а не что-либо иное.
Прежде, чем попытаться — нет, не ответить, но обозначить возможные пути поиска ответа на этот вопрос — попробуем понять, что такое религия, вера, и какую роль она играет в жизни народов, населяющих нашу планету.
Верить, не верить?
Существует огромный соблазн удариться в этимологию слова «религия» и объяснить не задумывающимся об этом, что religio в переводе с латыни означает «обратная связь» и указать на вполне очевидный факт отсутствия доказуемой связи обрядовой практики и предполагаемого вмешательства сверхъестественных сил с результатом в виде набора жизненных и цивилизационных благ. В то же время нелишне напомнить, что в «родном языке» всех авраамических религий, древнееврейском, слово «молиться» — «lehitpalel» — означает «судить себя». Нетрудно убедиться, что, являясь возвратным глаголом, этот термин более чем недвусмысленно указывает семантическую направленность действия вовнутрь, а не вовне. Пользуясь всего лишь пресловутой «бритвой Оккама», легко принять в качестве рабочей гипотезы идею, что в изначальном, первозданном смысле молитва — это рефлексия, осмысление собственных поступков и переоценка личного опыта в свете универсальных моральных императивов, сложившихся задолго до того, как их назвали «десятью заповедями» (воспользуемся этим определением и мы, дабы не углубляться в несусветные дебри). Но дело в том, что ничего трансцендентного в этих принципах нет: все они, будучи разделяемы большинством людей и применяемы с приемлемой частотой повторения, обеспечивают человечеству оптимум существования в рамках планетарного гомеостазиса. (О развивающемся декурсе, т.е. аберрации, «отклонении от курса» в виде консюмеризма, его причинах и следствиях, мы поговорим в другой раз.)
Критикуя религиозное мировоззрение, нельзя игнорировать тот факт, что в историческом плане оно, а точнее, его дериват — церковь, религиозная община — выполняла, да и сейчас в известной мере продолжает выполнять общественно-полезную функцию трансцендентации и сакрализации морали. Все остальные, когда-то не менее, если не более важные задачи сохранения и систематизации знаний, передачи накопленного опыта (вспомним, например, египетское жречество, регулировавшее жизненно важные для египетского социума моменты, как сроки сельскохозяйственных работ) сегодня выполняются другими институциями — научными, образовательными, государственными. Искусство также давно перестало быть «служанкой веры».
Другой важнейший аспект заключается в том, что любая критика религии и религиозности правомочна лишь с позиций научного мировоззрения. Невозможно критиковать только чужие религиозные воззрения, оставляя вне критики собственные. Сама семантическая конструкция «моя вера истинна, а твоя — ложна» неправомочна и алогична. Естественно, любой последовательный адепт любой из религиозных систем использует именно такой подход в критике, что делает его позицию априорно уязвимой и недоказуемой. Критика религий возможна лишь с высоты позитивизма, одинаково критично воспринимающего как «свою», так и «чужую» религию. Разумеется, оставаясь даже умеренным адептом той или иной религии, критиковать религиозное мировоззрение немыслимо. Именно поэтому столь смехотворно выглядят претензии к исламу со стороны христианства: «врачу, исцелися сам!» Один только факт признания вероятности сосуществования с иной системой религиозного мировоззрения уже сам по себе является источником перманентного состояния когнитивного диссонанса: верующий одним образом способен мириться с ненулевым количеством верующих иначе лишь до той поры, пока не может по объективным причинам устранить это противоречие. В этом заключается суть «религиозного инстинкта», лежащая в основе прозелитизма и религиозных войн, и тот верующий, который примется возмущённо отрицать необходимость того и другого, может быть легко уличён в неискренности, а то и в лжесвидетельстве. Прозелитизм может быть «мирным» или «воинствующим», но никакой верующий не в состоянии отрицать его как принцип. (Прозелитизм может быть инкорпорирующим, как в позднем греко-римском политеизме и митраизме, или рекреационно-адаптирующим, как в иудаизме, но суть явления остаётся прежним.)
К сожалению, все эти разглагольствования не дают ответа на один животрепещущий вопрос: откуда же берётся, из чего произрастает это самое религиозное мировоззрение? Не является ли его широчайшее, повсеместное распространение неопровержимым свидетельством бытия всемогущего бога или каких-то других сверхъестественных сил? К счастью, ответ на этот вопрос, стоивший многих бессонных ночей основоположникам Просвещения, найден современной наукой. Вот как формулирует это мой давний коллега и друг, широко известный учёный и популяризатор науки Ричард Докинз:
«Дарвиновский естественный отбор формирует детский мозг с тенденцией верить старшим, со способностью имитации и копирования и, следовательно, косвенно со способностью к распространению слухов, легенд, к религиозной вере. Но, создав такой мозг, генетический отбор порождает некоторый новый вид негенетической наследственности, которая может служить базой нового вида эпидемиологии и, возможно, даже нового негенетического дарвиновского естественного отбора. Я полагаю, что религия относится к группе явлений, объясняемых этим видом негенетической эпидемиологии с возможной примесью такого негенетического дарвиновского отбора. И если это так, религия не имеет никакой ценности для выживания человеческих особей и не даёт никаких преимуществ для их генов. Если и есть от неё какая-то польза, то только для неё самой».
Эта гипотеза, служащая основой для позитивистской теории возникновения и развития религиозного мировоззрения, привести которую здесь целиком не представляется возможным, подтверждена целым рядом научных экспериментов, задокументированных в том числе и Р. Докинзом, а также другими специалистами. Один из таких экспериментов детально описан здесь.
Судя по ряду признаков, другая важнейшая составляющая религиозного мировоззрения — ритуал — ещё древнее «мистических» переживаний. Собственно, феномен ритуала давно изучен социологами и этологами, и я не собираюсь повторять многократно пройдённые до меня «этапы большого пути». Для нас будет важно вспомнить, что ритуал в подавляющем большинстве случаев возникает из жизненной коллизии, явившей некогда ожидаемый или превосходящий ожидания результат. Коллизия параметризируется и возводится в ранг ритуала, повторяемого всякий раз в надежде получить однажды достигнутый результат, причём в параметры включаются не только целесообразные, но и явно нецелесообразные действия. Здесь люди наступают на хорошо знакомые владеющим логикой «грабли»: после этого — не обязательно вследствие этого. «Грабли»-то знакомые, но это ничуть не мешает людям снова и снова на них наступать.
Этот процесс был всесторонне исследован уже в новейшее время на примере такого явления, как «карго-культы». Не откажу себе в удовольствии ещё раз напомнить читателю, что же они из себя представляют.
«Карго-культы» возникли во время Второй Мировой войны на островах Океании и Полинезии. Местное население наблюдало необъяснимые в рамках господствовавшего среди них мировоззрения события: высадку американских войсковых десантов, сложные логистические операции снабжения войск грузами («карго»), обеспечивающими проведение боевых действий, деятельность американцев, никак (в их представлении) не связанную с производством материальных благ. Часть этих благ — одежда, консервы, простые орудия (топоры, ножи и т.д.) — перепадала также «изумлённым аборигенам» в виде «гуманитарной помощи». Качество и количество предметов и продуктов было таким, что разум полинезийцев оказался банально не в состоянии вместить возможность их земного, «посюстороннего» происхождения. Бедным дикарям пришлось придумать «теорию», согласно которой их давно умершие предки послали им все эти богатства, а «белые люди» присвоили их себе. Присвоение стало возможным (внимание!) благодаря тому, что «белые» владеют особой, ужасной магией, и для того, чтобы вернуть себе «дары» предков, необходимо внимательно изучить и тщательно повторять все магические действия, выполняемые «белыми». В результате большинство полинезийцев полностью отказались от своих прежних верований и с энтузиазмом — на протяжении десятилетий — строили «самолёты» и «взлётные полосы» из бамбука, сажали на соломенные «вышки» отважных «диспетчеров» в «наушниках» из ореховой скорлупы, маршировали с деревянными «винтовками», — словом, организовали для этологов, психологов и социологов настоящий праздник. Смех — смехом, но «магия» принесла свои плоды: специалисты, прибывшие для изучения карго-культов, привезли с собой в том числе и вожделенный «карго».
Для наблюдателя, сколько-нибудь скептически настроенного и знакомого с упомянутым выше явлением, делается вполне очевидным родство современных религий, имеющих развитую литургию, именно с карго-культами. Все остальные конфессии вообще являются дериватами этих дериватов, что в моих глазах лишает их какой-либо мировоззренческой ценности: человеку отпущено не так уж много времени на Познание, и отвлекаться от процесса ради поиска нескольких жемчужин «Древней Истины» в гигантской куче человеческих заблуждений и преступлений, возможно, найдётся тьма охотников, — я не из их числа.
Есть ещё один аспект религиозного мировоззрения, вызывающий у меня резкое неприятие. Последовательные приверженцы любых религий не являются в полной мере взрослыми и ответственными людьми. Они, словно дети, не в состоянии вместить неопределённости — состояния, привычного для любого взрослого и разумного существа. Они нуждаются в немедленном и непременно целостном объяснении, во «Всеобщей Абсолютно Истинной Теории Всего». Представитель «интеллектуального большинства» (политкорректный эквивалент того, кого следует называть, как и положено, инфантильным глупцом) не способен пережить не только состояние «не знаю», — даже «пока не знаю» для него непереносимо. Естественно, на место «не знаю» подставляется универсально-недоказуемое «так велел (устроил, создал) Господь!!!». Так глупец «решает» проблему Познания. К сожалению, кроме инфантильных глупцов, в мире полно негодяев, которые не только не задают вопросов «почему?» ни самим себе, ни окружающим, но и набрасываются с палками и пластитом на тех, кто осмелится предположить, что такой вопрос вообще можно задать. Увы, подавляющее большинство этих малоприятных господ являются приверженцами т.н. «религии», известной как «ислам».
Окончание
Преамбула
Незадолго до моего отъезда в Коста-Рику в Лондоне проходила весьма странная выставка, которая, собственно говоря, и послужила в известной мере первотолчком к написанию этих заметок. Называлась она тоже весьма странно, выдавая невежество устроителей и антинаучную сущность самой экспозиции: «1001 изобретение ислама». По курьёзной случайности, в двух кварталах от этой выставки проходила — в окружении нескольких десятков полисменов — демонстрация лондонских мусульман. Демонстранты держали плакаты с надписями: «Смерть оскорбителям ислама», «Зарубим насмешников над исламом», «Европа, ты умрёшь: гроза близится» и — по-видимому, без намеренной иронии — «Обезглавим считающих ислам религией насилия». Это очевидное противоречие выдумки, пропагандируемой организаторами выставки, и объективной реальности — «злобы дня» — могло бы вызвать у меня усмешку лет двадцать назад. Но в тот день мне стало не до смеха. Сама постановка вопроса в таком ключе — религия как источник научных открытий и технологических изобретений — отражает характерный штрих очередного рубежа тысячелетий: разочаровавшись в науке, не давшей ответа на фундаментальные вопросы бытия, человечество обратилось к испытанному и куда менее успешному методу — религии. Разочарование в науке, как и очарованность ею, распространённая в 60-е и 70-е гг. ХХ в., имеет одну и ту же природу: непонимание того, что наука — всего лишь метод Познания, а процессом Познания и целеполаганием для него руководит — человек.
Христианство и Европа
Тема эта настолько необъятна и многогранна, что претендовать на её сколько-нибудь полное освещение одним лицом, как минимум, несерьёзно. Тем более невозможно сделать это в рамках настоящего эссе. Я лишь обозначу некоторые аспекты феноменологии взаимоотношений этих двух понятий (а Европа — это именно понятие, а не только и даже не столько «часть света»).
Строго говоря, европейскую культуру нельзя называть только христианской, преимущественно христианской, иудео-христианской и т.п. Все эти определения как минимум неполны. Культура Европы возникла на могучем фундаменте эллинизма — науки и философии, политики (процесса распространения полисов — городов как торгово-военно-гражданских образований), органично слившихся с римской традицией права и экспансии, колонизации и цивилизации. Нельзя не учитывать и влияния варварского — галльского, готского, которое впоследствии, облагороженное влиянием впитавшего в себя «Рим и Элладу» христианства, так сильно отпечаталось в многоцветном витраже европейской культуры. Необходимо заметить, что христианство пришло в известной мере на «готовенькое», оно никакой культуры не создавало с нуля. Говоря о процессе становления христианства в Европе, о его роли в сохранении и приумножении культурных сокровищ, давайте не будем забывать о Тёмных Веках, об утраченных в огне фанатической религиозности документах и памятниках, ущерб от потери которых мы сегодня не в состоянии оценить даже приблизительно. Но и о том, что наука в лице основных своих дисциплин — философии, астрономии и алхимии — обрела в эту ужасную эпоху убежище не где-нибудь, а в монастырских стенах, умалчивать бессовестно.
И всё же не станем забывать важного. Начиная где-то с XV в., христианство, ещё чрезвычайно медленно, но последовательно сжимается, создавая пространство для всего остального — искусства, литературы, науки, промышленности, — того, чем, собственно, и является для нас, европейцев, Европа, того, что олицетворяет её. Христианство как таковое трансформировалось в умах европейцев в идею Прогресса — непрерывного поступательного развития общества и личности, сопровождаемого ростом материального благополучия и культуры, расцветом искусств и наук, постепенного обособления человека, превращения из единицы толпы в яркую индивидуальность, имеющую самостоятельную, в том числе и по отношению к обществу, ценность. Здесь мы имеем дело с одним из важнейших идеологических приобретений христианства, лежащего в основе идеи Прогресса — а именно идеи линейности Времени. Для европейца, в отличие от азиата или левантийца, не говоря уже о кафре или зулусе, вообще относящегося ко времени крайне утилитарно, Время — стрела, направленная вперёд и вверх. «Восточное» время совсем не похоже на «европейское» — оно движется по кругу.
Вторая заслуга христианства в формировании европейского Модерна — это идея миротворения, позволившая учёным оправдать — как в собственных глазах, так и для всех остальных — мысль о законах мироздания, которые непременно существуют и лежат в основе всего сущего. Задача хорошего христианина — как можно более полно и точно следовать духу и букве божественного замысла, и наука — инструмент познания и уточнения этого замысла. Так, можно сказать, походя, случайно, мы устраняем мнимое противоречие между христианством и наукой, противоречие, приводившее к небывало кровавым схваткам и гибели лучших европейских умов. Собственно, словосочетание «европейский Модерн» суть не что иное, как тавтология, поскольку Модерна иного, не европейского, не существует. Больше того — осмелюсь предположить, что вне европейского дискурса, вне культурного, исторического, этического нарратива Европы Модерн в принципе невозможен.
Иудаизм, из которого христианство заимствовало идею «Стрелы Времени», по целому ряду причин не смог (и не захотел) выделить из себя науку как инструмент познания божьего промысла. Возможно, злую шутку с евреями сыграло невообразимое для европейца богатство устной эзотерической традиции, часто ошибочно (и, уж во всяком случае, совершенно не полностью) соотносимого с пресловутой Каббалой, которая сама является частью этой традиции, причём далеко не самой грандиозной. Отринув и презрев эту традицию, христианство в титаническом усилии утвердить своё «первородство» создало современную науку, а вместе с нею — и основы научного мировоззрения. Иудаизм же в попытках если не приумножить, то хотя бы сохранить упомянутую выше устную традицию, не нашёл в себе сил заниматься ещё и наукой, и потому связи между иудаизмом и наукой много беднее таковых между наукой и христианством. С другой стороны, традиции иудейской школы воспитывают важнейшее для учёного умение — умение думать. Это умение после эмансипации обусловило огромный приток не только и даже не столько гениев-провидцев в науку, сколько именно научных работников, — наука, как известно, любит большие коллективы, как бог, по мнению Наполеона — большие батальоны.
Ислам и Европа
Отношения ислама с Европой никогда не складывались радужно. Единственный исторически значимый опыт взаимодействия европейцев с исламом случился более тысячи лет тому назад — эмират, а затем, халифат Кордовы просуществовал чуть меньше трёх столетий. Но даже относительно, с многочисленными оговорками, благополучный Кордовский анклав — во всяком случае, история умалчивает об антиисламских восстаниях на его территории — воспринимался в контексте европейского исторического нарратива как чуждое, подлежащее удалению образование. Столь же маргинальными выглядят сохранившиеся по сей день мусульманские государства Европы — Албания и Босния. Оба эти анклава (или, точнее, осколка некогда могучей Османской империи) никогда не принимали сколько-нибудь заметного участия в европейском процессе вообще и культурном процессе в частности, находясь на обочине европейской исторической перспективы.
Отношения христианской и постхристианской Европы с бывшей на протяжении многих веков опорой ислама — Великой Портой — также весьма далеки от идиллических. Лишь неимоверными усилиями армиям европейских монархов удалось остановить османскую экспансию в знаменитом, эпохальном и во всех отношениях судьбоносном сражении под Веной. Эта битва, которую без преувеличения можно назвать апофеозом столкновения цивилизаций, положила начало сразу двум взаимно обусловленным процессам: многотрудной, часто непоследовательной и медленной европейской интеграции — и распаду Османской империи, длившемуся без малого триста лет и завершившегося созданием антиклерикального, модернизационно ориентированного турецкого режима Мустафы Кемаля-паши (Ататюрка), решительно расправившегося со своими противниками, объединявшимися под зелёным знаменем Пророка, и даже переведшего письменность Турции на латиницу. Этот воистину величайший из рождённых в исламском мире государственных деятелей, роль которого в мировой политике до сих пор не оценена по достоинству (особенно историками Европы), создал уникальный, фантастический прецедент, продемонстрировав принципиальную возможность направления страны с мусульманским населением и соответствующими традициями в русло Модерна и европейской цивилизации. К сожалению, в настоящий момент некоторые силы в Турции пытаются повернуть время вспять, но это несколько иная тема, достойная отдельного рассмотрения.
Вторая Мировая война нанесла Европе тяжелейший демографический урон, и это послужило одной из причин появления в ней значительного количества африканцев и выходцев с Ближнего и Среднего Востока, основная масса которых исповедует ислам в той или иной его форме. Отрыв этой массы молодых мужчин (в основном это именно молодые мужчины, особенно на первом этапе их появления на нашем континенте) от привычной патерналистской, жёстко регламентированной системы социальных связей, с одной стороны, и обретение ими невиданной прежде свободы взаимоотношений индивидуумов друг с другом и с государством, с другой, породили в головах иммигрантов иллюзию вседозволенности и легкодоступности социальных благ. Однако те условия, что эту самую «легкодоступность» и мнимую вседозволенность обеспечивают, а именно — многоступенчатая и сложная система общественных договоров, лежащая в основе европейского общества с его защищённостью, социальными гарантиями, высоким правосознанием и ответственным отношением к долгу и обязанностям гражданина, — навсегда остаются для этих молодых людей «за кадром», за пределами их жизненных установок и практики. Следует заметить, что существующие в Европе институты власти и общества бессильны привить им основы внутриевропейского межличностного и общественного взаимодействия. Это возможно в лучшем случае в отношении их потомков в третьем, а то и в четвёртом поколении. Причина — в сложности и многосторонности этого взаимодействия, в том, что оно воспроизводит себя в процессе воспитания личности, начиная с семьи (христианской, преимущественно христианской и постхристианской). Эти основы необходимо впитать, что называется, «с молоком матери». Овладевшая умами плохо образованных европейских политиков как левого, так и умеренного правого лагеря идея о том, что быть европейцем можно научить буквально кого угодно на «кратких пулемётных курсах» за год-другой — вредная, подрывная для Европы идея. Долг каждого честного, сознательного европейца, последовательного сторонника европейских ценностей, прогрессиста и настоящего, а не поддельного либерала — разъяснять вредоносность и разрушительность этого модного поветрия, прикрывающегося от критики т.н. «политкорректностью».
Ислам «у себя дома»
К моему глубокому прискорбию, практически все государства, созданные народами, исповедующими ислам или автохтонные культы, относятся к категории т.н. «failed state», неудачных, провалившихся. Даже богатейшие из них, располагающие гигантскими природными ресурсами, не пошли дальше известной схемы предоставления собственным гражданам доли в доходах от продажи этих ресурсов, создав иллюзию благополучия. В историческом смысле это вполне осязаемое в виде дорогих автомобилей иностранного производства, построенных европейскими архитекторами гостиниц, управляемых американскими директорами нефтедобывающих компаний, благополучие — не более, чем иллюзия, поскольку номинальные хозяева упомянутого выше великолепия получили его в готовом виде, не вложив ни собственного труда, ни души. В тот момент, когда по каким-либо причинам, внешним или внутренним, европейские и американские менеджеры уедут, а бесправные индийские, пакистанские, индонезийские рабочие разбегутся, всё «чудо» лопнет, словно мыльный пузырь. Всё, что построено и создано за годы пребывания на нефтегазовой «игле», относится к сфере разнообразных услуг и не может составить опору суверенитета и государственности.
Ничуть не лучше обстоит дело и в прочих «исламских» странах, обладающих наряду с ресурсами многочисленным, в большинстве своём молодым, населением. Система долевого участия в доходах от распродажи ресурсов здесь не налажена, а появившаяся в последние несколько десятилетий промышленность полностью контролируется западным капиталом и западным менеджментом, являясь по отношению к этим странам и населяющим их народам элементом чуждым, внешним, зачастую — враждебным, подлежащим немедленному уничтожению в случае смены правящих режимов. Сами эти режимы балансируют на грани падения, занимаясь вовсе не тем, чем должны заниматься правительства: они поглощены сохранением шаткого баланса между интересами различных племён, кланов и этнических группировок, а не созданием эффективных систем образования, здравоохранения и социального обеспечения.
Причин столь удручающего положения дел много, но главная из них заключается в неравномерности общественно-экономического развития. Сложная совокупность причин обусловила длительное, на протяжении столетий, главенство Запада в науке, промышленности и политике. Все остальные страны и регионы планеты оказались на периферии западного политико-экономического порядка, и не смогли найти вариантов выхода из этого подчинённого, провинциального состояния. (Альтернативный путь выбрала Россия, добившись на нём выдающихся успехов, однако кризис этой альтернативы закончился не катарсисом, а крахом, в результате чего Россия оказалась в той же самой точке геополитической судьбы, в которой пребывала в 1917 г., накануне большевистского переворота.) В общем случае эти страны не создавали свою государственность, а получили её из рук уходящих (по разным причинам) колонизаторов — британцев, французов, бельгийцев, португальцев, русских. Иногда этот уход сопровождался чередой бунтов и повстанческих войн, но безапелляционно утверждать, будто эти действия, часто именуемые «национально-освободительным движением», и есть та самая борьба, в ходе которой родилась их государственность, по меньшей мере наивно.
В результате воздействия всей совокупности негативных факторов и тенденций т.н. страны «исламского пояса» по-прежнему находятся на периферии истории и не находят выхода из этого состояния. Вопрос — почему не находят, сложный, и вряд ли на него существует однозначный, короткий, исчерпывающий ответ. Во всяком случае, лучшие умы человечества пока такой ответ не нашли. Ищут ли они его?
Кто виноват?
Значительное число исследователей настаивают на том, что техническое превосходство «Западного проекта» обусловлено религиозными предпочтениями. Они указывают на действительно существующую корреляцию между господством т.н. «протестантской этики» и экономическим доминированием наций, эту самую этику выработавших и воспроизводящих. Однако ни один из участников обсуждения так и не дал ответа на вопрос, откуда взялась эта «протестантская этика» и почему её экспансия посредством экономических механизмов отнюдь не приводит к желаемому результату для всех остальных, изначально «непротестантских» наций? Кроме того, никто не смог пока доказать, что имеет место именно корреляция, а не что-либо иное.
Прежде, чем попытаться — нет, не ответить, но обозначить возможные пути поиска ответа на этот вопрос — попробуем понять, что такое религия, вера, и какую роль она играет в жизни народов, населяющих нашу планету.
Верить, не верить?
Существует огромный соблазн удариться в этимологию слова «религия» и объяснить не задумывающимся об этом, что religio в переводе с латыни означает «обратная связь» и указать на вполне очевидный факт отсутствия доказуемой связи обрядовой практики и предполагаемого вмешательства сверхъестественных сил с результатом в виде набора жизненных и цивилизационных благ. В то же время нелишне напомнить, что в «родном языке» всех авраамических религий, древнееврейском, слово «молиться» — «lehitpalel» — означает «судить себя». Нетрудно убедиться, что, являясь возвратным глаголом, этот термин более чем недвусмысленно указывает семантическую направленность действия вовнутрь, а не вовне. Пользуясь всего лишь пресловутой «бритвой Оккама», легко принять в качестве рабочей гипотезы идею, что в изначальном, первозданном смысле молитва — это рефлексия, осмысление собственных поступков и переоценка личного опыта в свете универсальных моральных императивов, сложившихся задолго до того, как их назвали «десятью заповедями» (воспользуемся этим определением и мы, дабы не углубляться в несусветные дебри). Но дело в том, что ничего трансцендентного в этих принципах нет: все они, будучи разделяемы большинством людей и применяемы с приемлемой частотой повторения, обеспечивают человечеству оптимум существования в рамках планетарного гомеостазиса. (О развивающемся декурсе, т.е. аберрации, «отклонении от курса» в виде консюмеризма, его причинах и следствиях, мы поговорим в другой раз.)
Критикуя религиозное мировоззрение, нельзя игнорировать тот факт, что в историческом плане оно, а точнее, его дериват — церковь, религиозная община — выполняла, да и сейчас в известной мере продолжает выполнять общественно-полезную функцию трансцендентации и сакрализации морали. Все остальные, когда-то не менее, если не более важные задачи сохранения и систематизации знаний, передачи накопленного опыта (вспомним, например, египетское жречество, регулировавшее жизненно важные для египетского социума моменты, как сроки сельскохозяйственных работ) сегодня выполняются другими институциями — научными, образовательными, государственными. Искусство также давно перестало быть «служанкой веры».
Другой важнейший аспект заключается в том, что любая критика религии и религиозности правомочна лишь с позиций научного мировоззрения. Невозможно критиковать только чужие религиозные воззрения, оставляя вне критики собственные. Сама семантическая конструкция «моя вера истинна, а твоя — ложна» неправомочна и алогична. Естественно, любой последовательный адепт любой из религиозных систем использует именно такой подход в критике, что делает его позицию априорно уязвимой и недоказуемой. Критика религий возможна лишь с высоты позитивизма, одинаково критично воспринимающего как «свою», так и «чужую» религию. Разумеется, оставаясь даже умеренным адептом той или иной религии, критиковать религиозное мировоззрение немыслимо. Именно поэтому столь смехотворно выглядят претензии к исламу со стороны христианства: «врачу, исцелися сам!» Один только факт признания вероятности сосуществования с иной системой религиозного мировоззрения уже сам по себе является источником перманентного состояния когнитивного диссонанса: верующий одним образом способен мириться с ненулевым количеством верующих иначе лишь до той поры, пока не может по объективным причинам устранить это противоречие. В этом заключается суть «религиозного инстинкта», лежащая в основе прозелитизма и религиозных войн, и тот верующий, который примется возмущённо отрицать необходимость того и другого, может быть легко уличён в неискренности, а то и в лжесвидетельстве. Прозелитизм может быть «мирным» или «воинствующим», но никакой верующий не в состоянии отрицать его как принцип. (Прозелитизм может быть инкорпорирующим, как в позднем греко-римском политеизме и митраизме, или рекреационно-адаптирующим, как в иудаизме, но суть явления остаётся прежним.)
К сожалению, все эти разглагольствования не дают ответа на один животрепещущий вопрос: откуда же берётся, из чего произрастает это самое религиозное мировоззрение? Не является ли его широчайшее, повсеместное распространение неопровержимым свидетельством бытия всемогущего бога или каких-то других сверхъестественных сил? К счастью, ответ на этот вопрос, стоивший многих бессонных ночей основоположникам Просвещения, найден современной наукой. Вот как формулирует это мой давний коллега и друг, широко известный учёный и популяризатор науки Ричард Докинз:
«Дарвиновский естественный отбор формирует детский мозг с тенденцией верить старшим, со способностью имитации и копирования и, следовательно, косвенно со способностью к распространению слухов, легенд, к религиозной вере. Но, создав такой мозг, генетический отбор порождает некоторый новый вид негенетической наследственности, которая может служить базой нового вида эпидемиологии и, возможно, даже нового негенетического дарвиновского естественного отбора. Я полагаю, что религия относится к группе явлений, объясняемых этим видом негенетической эпидемиологии с возможной примесью такого негенетического дарвиновского отбора. И если это так, религия не имеет никакой ценности для выживания человеческих особей и не даёт никаких преимуществ для их генов. Если и есть от неё какая-то польза, то только для неё самой».
Эта гипотеза, служащая основой для позитивистской теории возникновения и развития религиозного мировоззрения, привести которую здесь целиком не представляется возможным, подтверждена целым рядом научных экспериментов, задокументированных в том числе и Р. Докинзом, а также другими специалистами. Один из таких экспериментов детально описан здесь.
Судя по ряду признаков, другая важнейшая составляющая религиозного мировоззрения — ритуал — ещё древнее «мистических» переживаний. Собственно, феномен ритуала давно изучен социологами и этологами, и я не собираюсь повторять многократно пройдённые до меня «этапы большого пути». Для нас будет важно вспомнить, что ритуал в подавляющем большинстве случаев возникает из жизненной коллизии, явившей некогда ожидаемый или превосходящий ожидания результат. Коллизия параметризируется и возводится в ранг ритуала, повторяемого всякий раз в надежде получить однажды достигнутый результат, причём в параметры включаются не только целесообразные, но и явно нецелесообразные действия. Здесь люди наступают на хорошо знакомые владеющим логикой «грабли»: после этого — не обязательно вследствие этого. «Грабли»-то знакомые, но это ничуть не мешает людям снова и снова на них наступать.
Этот процесс был всесторонне исследован уже в новейшее время на примере такого явления, как «карго-культы». Не откажу себе в удовольствии ещё раз напомнить читателю, что же они из себя представляют.
«Карго-культы» возникли во время Второй Мировой войны на островах Океании и Полинезии. Местное население наблюдало необъяснимые в рамках господствовавшего среди них мировоззрения события: высадку американских войсковых десантов, сложные логистические операции снабжения войск грузами («карго»), обеспечивающими проведение боевых действий, деятельность американцев, никак (в их представлении) не связанную с производством материальных благ. Часть этих благ — одежда, консервы, простые орудия (топоры, ножи и т.д.) — перепадала также «изумлённым аборигенам» в виде «гуманитарной помощи». Качество и количество предметов и продуктов было таким, что разум полинезийцев оказался банально не в состоянии вместить возможность их земного, «посюстороннего» происхождения. Бедным дикарям пришлось придумать «теорию», согласно которой их давно умершие предки послали им все эти богатства, а «белые люди» присвоили их себе. Присвоение стало возможным (внимание!) благодаря тому, что «белые» владеют особой, ужасной магией, и для того, чтобы вернуть себе «дары» предков, необходимо внимательно изучить и тщательно повторять все магические действия, выполняемые «белыми». В результате большинство полинезийцев полностью отказались от своих прежних верований и с энтузиазмом — на протяжении десятилетий — строили «самолёты» и «взлётные полосы» из бамбука, сажали на соломенные «вышки» отважных «диспетчеров» в «наушниках» из ореховой скорлупы, маршировали с деревянными «винтовками», — словом, организовали для этологов, психологов и социологов настоящий праздник. Смех — смехом, но «магия» принесла свои плоды: специалисты, прибывшие для изучения карго-культов, привезли с собой в том числе и вожделенный «карго».
Для наблюдателя, сколько-нибудь скептически настроенного и знакомого с упомянутым выше явлением, делается вполне очевидным родство современных религий, имеющих развитую литургию, именно с карго-культами. Все остальные конфессии вообще являются дериватами этих дериватов, что в моих глазах лишает их какой-либо мировоззренческой ценности: человеку отпущено не так уж много времени на Познание, и отвлекаться от процесса ради поиска нескольких жемчужин «Древней Истины» в гигантской куче человеческих заблуждений и преступлений, возможно, найдётся тьма охотников, — я не из их числа.
Есть ещё один аспект религиозного мировоззрения, вызывающий у меня резкое неприятие. Последовательные приверженцы любых религий не являются в полной мере взрослыми и ответственными людьми. Они, словно дети, не в состоянии вместить неопределённости — состояния, привычного для любого взрослого и разумного существа. Они нуждаются в немедленном и непременно целостном объяснении, во «Всеобщей Абсолютно Истинной Теории Всего». Представитель «интеллектуального большинства» (политкорректный эквивалент того, кого следует называть, как и положено, инфантильным глупцом) не способен пережить не только состояние «не знаю», — даже «пока не знаю» для него непереносимо. Естественно, на место «не знаю» подставляется универсально-недоказуемое «так велел (устроил, создал) Господь!!!». Так глупец «решает» проблему Познания. К сожалению, кроме инфантильных глупцов, в мире полно негодяев, которые не только не задают вопросов «почему?» ни самим себе, ни окружающим, но и набрасываются с палками и пластитом на тех, кто осмелится предположить, что такой вопрос вообще можно задать. Увы, подавляющее большинство этих малоприятных господ являются приверженцами т.н. «религии», известной как «ислам».
Окончание
