Михаил Козловский родился в 1959 г. и большую часть жизни прожил в Москве. По основной профессии — учёный, доктор химических наук и автор многих десятков научных трудов. Как приглашённый исследователь, регулярно работал в Техническом университете г. Дармштадт, получив престижную стипендию им. Гумбольдта.
После переезда в Германию на постоянное место жительства, продолжил работу в университете, заново защитив докторскую диссертацию и получив титул приват-доцента. В последние годы, по состоянию здоровья, отошёл от научной деятельности и преподаёт химию на немецком и английском языках в одной из гимназий Дармштадта.
Литература и искусство всегда занимали значительное место в жизни Михаила Козловского. Ещё в ранней юности он сыграл главные роли в нескольких кинофильмах, самый известный из которых — «Точка, точка, запятая» (реж. А. Митта, Мосфильм, 1972). В студенческие годы Михаил поёт в академическом хоре МГУ и ансамбле русского фольклора, работает в жанрах политического театра и самодеятельной песни.
М. Козловский пишет стихи с середины 1980-х годов. Два года назад вышел его первый сборник стихов — «Ночь новолуния». Поэт активно публикуется в интернете и занимается литературной критикой, член жюри многих поэтических конкурсов, состоит в международном союзе писателей «Новый современник».
С 2006 года Михаил активно работает в литературном объединении Integroß (Groß-Gerau): он пишет стихи на немецком языке и переводит на русский произведения современных немецких поэтов. В настоящее время он создаёт собственную литературную студию в Дармштадте. Регулярно выступает с концертами авторской песни под гитару, участвует в поэтических чтениях — как русских, так и двуязычных, русско-немецких.
Как вы считаете, Михаил, творчество — это осознанная, а значит, и рациональная необходимость, или же процесс творчества несет в себе иррациональное начало? Иными словами, как сосуществуют и взаимодействуют в процессе творчества зримое конкретное и загадочным абстрактным?
— Прежде всего, второй частью своего вопроса вы уже ответили на первую: осознанная необходимость и иррациональное, а точнее, сказал бы я, спонтанное и произвольное начало — они именно что сосуществуют, как левое и правое полушария нашего мозга. Для творчества необходимо и то, и другое; и если автор полагает, что без одного или без другого можно обойтись — значит, он этой части своего творческого процесса просто не замечает. Если стих рождается на едином душевном порыве — вы можете долго править его впоследствии, подчищая и улучшая строчку за строчкой, или же править непосредственно в процессе написания, сами того не замечая, а просто подбирая наиболее точное слово. Но в любом творчестве всегда есть обе составляющих. Настоящего мастера отличает именно то, что техника и вдохновение работают у него слаженно, поддерживая и подгоняя друг друга...
... как электрическое и магнитное поле в потоке света (я всё-таки ученый, по основной профессии). И сияние рождается только в их единстве!
Как лично вы относитесь к известному, ставшему нарицательным выражению известного классика: «Если можешь не писать — не пиши». Как вы думаете, почему классик не применил этот постулат своего творческого опыта в литературе к самому себе?
— Пожалуй, рискну не согласиться с этим принципом. Я формулирую для себя по-другому: «Пиши, если тебе есть что сказать другим. Но если ты хочешь при этом, чтобы тебя ещё и услышали — изволь писать так, чтобы другим захотелось тебя прочесть!»
Это особенно справедливо в наш интернетный век неограниченных возможностей самовыражения (я постараюсь подробнее раскрыть эту тему в ответе на следующий вопрос). Ярчайший пример тому — мои мемуарные рассказы. Я прожил (и проживаю до сих пор) яркую, интересную и очень необычную жизнь — и полагаю, что мои мемуары могут высветить минувшие десятилетия (с 1970-х по 2000-е, хотя бы) в необычном свете и под новым углом зрения. Еще один принцип, если угодно: «Пиши о том, что, кроме тебя, никто не скажет — и/или так, как никто, кроме тебя, не скажет».
А «классик из цитаты» сам себе вовсе не противоречит: он не может не писать, оттого и пишет. Но ведь абсолютно точно так же поступает и любой графоман!
Известно, что в эпоху коммерциализации литературы, когда практически все издательства в мире гонят на книжный рынок так называемую «ходовую литературу», объемы поэтических изданий катастрофически сократились. Не кажется ли вам, что коммерциализация общества и культуры, ведущие к очевидной деградации и того, и другого, окончательно уничтожат поэзию? Если поэт постоянно работает «в стол» и не имеет возможности выйти «в люди», установить посредством своих отпечатанных на бумаге произведений обратную связь с читателями, не исключено, что через определенное время родник его творчества иссякнет. Тревожит ли вас такое положение вещей, когда для издателя главным критерием является не поиск таланта, а штамповка заказных полиграфических кирпичей, потакающих низменному вкусу потребителя?
— Если ответить в двух словах, на современном интернет-языке: «многабукв, ниасилил». Вы завернули в свой вопрос, как в блестящую конфетную обёртку, десяток утверждений, с которыми я категорически не могу согласиться. Давайте по порядку...
а) Эпоха коммерциализации литературы началась с возникновением литературы как таковой, а коммерциализация печатной литературы — с изобретением Гуттенбергом печатного станка, и не минутой позже. «Поэзия не продаётся, но можно рукопись продать» — это сказал ещё Пушкин. И комедии Аристофана были для своего времени «ходовой литературой», и средневековый русский лубок, и западноевропейские «шванки», и «Рассказы о майоре Пронине», если уж возвращаться по времени не так далеко. Всегда и во все времена существовало как искусство для элиты, так и искусство для плебса. На продажу выставлялось и то, и другое, только покупатели были разные: за лубочный «Трактат о трех обманщиках» можно было получить неплохой ужин с выпивкой (а можно и сожжение на костре, если в инквизицию донесут), а за «Оду самодержице Великая Государыне» — орден и поместье (или опять же ссылку в Сибирь, если государыне той не угодил).
б) Для того, чтобы перестать стенать об «окончательном уничтожении поэзии», достаточно заглянуть хотя бы на интернет-сайт www.stihi.ru, где к вашим услугам свыше десяти миллионов стихотворений двухсот семидесяти тысяч современных поэтов. И это только на одном поэтическом сайте, а я могу назвать вам еще пару десятков аналогичных интернет-площадок... Давайте просто примем реальность как таковую: отмирает именно ПЕЧАТНАЯ литература. Она переходит в разряд предметов роскоши для узкой горстки эстетов и любителей старины. Все остальные переходят на работу не «в стол», а «в интернет». И кастальскому ключу вовек не иссякнуть, покуда существують на свете неравнодушые и ранимые люди! Поэт есть обнаженный нерв Вселенной, трансформирующий свою боль в стихи. А уж боль в нашем подлунном мире не переведется никогда (ну, по крайней мере, до второго Пришествия или до построения коммунизма, на ваш выбор).
в) Единственная проблема, точно подмеченная в вашем вопросе — это «Если поэт не имеет возможности... установить посредством своих... произведений обратную связь с читателями». Только забудьте о «произведениях, напечатанных на бумаге» — сегодня это такой же анахронизм, как «тексты, каллиграфически выписанные гусиными перьями» или «высеченные клинописью на глиняной табличке». Но как поэту найти СВОЕГО читателя, как добиться, чтобы из девяти миллионов стихотворений заметили именно ваше, неповторимое? Это — вопрос вопросов, и увы — это не вопрос таланта, а вопрос маркетинга.
Именно поэтому столь велик сегодня спрос на обзоры, дайджесты, на то, что суховато именуется «рекомендательной библиографией». Из всего, что написано мной, наибольшим спросом и популярностью в сети пользуются не стихи и не проза, не мемуары и не фэнтези... Нет, востребованы именно мои сравнительные и рекомендательные обзоры литературы, «топ-десятки месяца» и тому подобные коллекции жемчужных зерен, извлеченных из куч и завалов интернет-навоза. Столь важен и нужен поэтому сегодня извечный спутник Поэта — Меценат, человек с тонким развитым вкусом, который поможет и поэту, и тому самому "массовому потребителю", сделав его вкус не столь "низменным".
Когда впервые вы стали писать стихи: в детстве, в юности или значительно позже?
— Первые рифмованные строчки в стихотворном размере я написал лет в семь-восемь, вдохновленный родителями, которые и сами очень неплохо рифмовали. Но это еще и близко не лежало к Поэзии как таковой. И мне хотелось бы назвать здесь поименно трех удивительных женщин, с которыми свела меня судьба и которые помогли мне преодолеть ту пропасть, которая отделяет «стихи в стенгазету» от собственно поэтического видения мира.
Прежде всего, это Ольга Евгеньевна Потапова — моя учительница литературы в старших классах, впоследствии Заслуженный Учитель Российской Федерации, а тогда — всего лишь молоденькая выпускница пединститута, успевшая уже вдохнуть аромат свободы в диссидентской тусовке и хлебнуть горечи общения с «литературоведами в штатском». Она открыла нам удивительный мир литературы за пределами школьной программы, и даже за пределами нынешнего джентльменского набора «пастернакомандельштаммахматовоцветаевой». «Олюшка», как мы ее ласково именовали, на своих уроках упоенно рассказывала о Северянине и Шершеневиче, читала Соллогуба и Бальмонта, цитировала Вадима Шефнера... Словом, подарила нам магию Слова во всем ее многообразии. Мы все любили и чтили нашу классную руководительницу, и продолжаем любить до сих пор (а один из моих одноклассников даже на ней женился!).
Второй я хотел бы упомянуть московскую поэтессу Виолетту Баша, которая и убедила меня поработать всерьез над своими стихами, «взмыть над суетой» и оседлать Пегаса. Это случилось где-то на рубеже 25-летия, и собственно поэтом я могу назвать себя именно с той поры. Лучшие из моих стихотворений «раннего» периода посвящены именно ей, Виолетте.
И, наконец, Майя Евгеньевна Бабичева — филолог и теоретик литературы, театральный критик и специалист по Серебряному Веку. Ее виртуозное владение словом по сию пору остается для меня идеалом и несбыточной мечтой. Но десять лет, прожитых нами в супружестве, несказанно помогли мне отточить собственное поэтическое перо — хотя и стоили немалого количества седых волос.
В каких взаимоотношениях вы находитесь со своим вдохновением?
Ну... Моя Муза — это не преданная надежная жена, а скорее капризная и взбалмошная любовница, которую требуется постоянно ублажать и соблазнять. Пожалуй, можно сказать, что за вдохновленнием я обращаюсь к системе Станиславского: вживаюсь в образ Поэта, причем такого из себя очень романтического, своеобразный гибрид Байрона, Шиллера и Блока, наверное. И уже войдя в роль — творю!
Как вы считаете, поэтическое творчество — это своеобразный, исключительно индивидуальный ответ поэта на события и явления того мира, в котором он живет и творит? Или же это уникальная попытка найти идеального собеседника, друга и слушателя в своей собственной душе?
И то, и другое, и многое сверх того.
Первое бывает, когда пишешь стихи в императиве, стихи-воззвания («Подари мне день небытия!», «Доброй полночи!», «И все же — быть! Бежать домой с работы...»)
Второе случается чаще всего, когда возникают стихотворения, так или иначе связанные с религиозными темами. Недаром говорится, что Бог есть внутренний собеседник.
Но для меня более всего характерны, наверное, стихи-анализ, стихи едва ли не в жанре научного исследования, когда смотришь на мир, на жизнь и даже на собственные эмоции в микроскоп и в телескоп одновременно. Недаром по основной профессии я ученый и естествоиспытатель.
Диалог ведется, чаще всего, с самим собой от первого лица, или происходит демонстрация себя вовне?
Думаю, что и то и другое... но демонстрация себя вовне несомненно преобладает. Поэт, писатель, актёр, композитор, певец — это всегда в той или иной степени самовлюбленный эксгибиционист. Он любуется собой (хотя бы даже и своими недостатками) и приглашает вас полюбоваться вместе с ним. Иначе — а зачем тогда вообще творить?
Сегодня через любого из нас проходит масса информации. Не возникает ли у вас опасения, что этот поток сотрёт вашу индивидуальность?
«Многознание не научает уму», как сказал когда-то Демокрит о Гераклите. Каким-то образом изменить нашу индивидуальность сможет только то, что заденет и вызовет резонанс. То, что попадет в болевую точку именно вам как творческой личности.
Процесс наблюдения за собой — это ведь тоже искусство. Согласны ли вы с этим?
И наука одновременно — я об этом уже сказал чуть выше. Да, есть красота природы, красота чувства, красота образа... Но бывает еще и красота мысли, если угодно — даже красота инженерного расчёта. «Некрасивый самолёт не полетит», говаривал один из пионеров российского самолетостроения, Николай Жуковский. «Функциональное — красиво», вторит ему Артур Хейли. И на моем поэтическом знамени начертаны не розы, не бушующий океан и не пылающее сердце, но скорее — Бруклинский мост и Эйфелева башня.
Вы — профессионал, автор нескольких поэтических сборников, и можете гордиться своим творческим вкладом в «поэтическую шкатулку» человечества. Считаете ли вы, что достигли пика своего творчества, или же мысли о той единственной книге, которую литераторы называют главной книгой своей жизни, время от времени посещают вас?
— «Нет, я еще не отгрешил, и рано приспускать знамена», как писал я в одном из своих последних стихотворений. Пока я дышу и пока пишу — я жив надеждой, что моя Главная Книга ждет меня впереди. На сегодняшний день такой книгой видится мне роман «Последняя волшба», над которым я работаю уже на протяжении четырех лет и который готов едва ли на четверть. Формально это произведение относится к жанру «фэнтези», но смею надеяться, что относится в ровно той же степени, как «Преступление и наказание» относится к детективам, а «Анна Каренина» — к женским любовным романам. И я абсолбютно уверен, что стоит мне этот роман дописать, как «главной книгой» немедленно станет что-нибудь другое, еще не написанное.
