Ознакомившись с эссе Видмара Зееланда (см. рубрику «Творческий портрет»), мы, прежде чем опубликовать его, попросили автора ответить на несколько вопросов, поскольку информация о себе, любезно предоставленная г-ном Зееландом, неимоверно разожгла наше любопытство. Г-н Зееланд дал небольшое интервью редактору Отдела прозы и публицистики Альманаха «LitCetera» Вадиму Давыдову.


— Г-н Зееланд, позвольте сначала нескромный вопрос: как Вы узнали о существовании нашего Альманаха?

— Очень просто. Мир, как известно, довольно тесен, и я, будучи накоротке со многими моими уважаемыми согражданами — костариканцами, выходцами из России, узнал сначала о Вашем блоге (мой «Живой Журнал». — В. Д.), а уже оттуда — об альманахе.

— Вы прислали нам статью, или, лучше сказать, эссе, написанное по-русски. С чем это связано?

— У этого довольно много причин, мне затруднительно назвать какую-либо одну, единственную. Безусловно, важную роль играет моя академическая деятельность в университете Сан-Хосе, где я веду курс античной и русской литературы, и нет лучшего способа совершенствоваться в языке, чем связно формулировать свои мысли на бумаге, или, вернее, как мы все теперь это делаем, на метафоре бумажного листа — экране компьютера. Я отдаю себе отчёт в известной старомодности моего русского стиля, и надеюсь, Ваши читатели извинят мне его. Мой русский язык формировался в далёком детстве, под благодатным влиянием моей бабушки. Прожившая долгую и весьма насыщенную событиями жизнь, она родилась в Петербурге, в зажиточной, глубоко эмансипированной еврейской семье, окончила классическую гимназию и в 1913 году вышла замуж за богатого еврейского коммерсанта из Дании, и спустя год покинула Россию — как оказалось, навсегда. И моя мать, и я — мне бабушка уделяла едва ли не всё своё время — воспитывались в атмосфере высочайшего пиетета, если не сказать — благоговения перед русской культурой, иногда казавшейся мне диковинным эфемерным цветком на заснеженном склоне суровой русской действительности. Это уважение и благоговение является важным элементом моего мировоззрения, пусть я и отношу себя к гражданам мира, космополитам в лучшем смысле этого слова, всю жизнь постигающих человеческую культуру во всём многообразии её форм. Другая, не менее важная, причина — то, что тема, которой я касаюсь в своём эссе, для России сегодня не менее, если не более важна, чем для всего остального Запада. Я говорю «всего остального», подразумевая неоспоримый факт принадлежности России именно и прежде всего к Западной цивилизации, кто и как бы не стремился внушить русским иные мысли.

— Почему Вы остановили свой выбор именно на «LitCetera», а не на каком-нибудь более известном ресурсе?

— Мне кажется, время для размеренного научного разговора на затронутую тему пока не пришло, поэтому я выбрал такой неакадемический жанр, как эссе, и такую неакадемическую трибуну, как ваш альманах, — полагаю, Вы не обидитесь за эту очевидную констатацию, — в надежде, что буду услышан в первую очередь неакадемической публикой. Мне хотелось попробовать себя в новом качестве — не исследователя, а публициста, что для меня, кабинетного типа, стало бы своеобразным вызовом. На роль популяризатора науки я вряд ли гожусь, но мне показалось — игра стоит свеч. А тема, затронутая моим эссе, весьма «горяча», и мне, как человеку, не понаслышке знакомому с академическим традициями, хорошо известно, как осторожны и даже трусливы редакции, как сейчас говорят, «раскрученных» изданий. Ваша же смелость — а ведь вы находитесь на Западе, поражённом вирусом т. н. «политкорректности» — внушает мне глубокое уважение.

— Как вышло, что Вы стали участником Войны Судного дня?

— Я в то время изучал материалы Кумранских экспедиций, к которым уже был открыт более или менее общий доступ, и преподавал в Иерусалимском университете. Учитывая историю моей семьи и воспитание, я не мог оставаться в стороне от происходящего, поскольку экзистенциальная ценность Израиля для меня лично — абсолютный императив. Собственно, поэтому не было ни малейших сомнений или страха. Страх пришёл позже. К сожалению, посттравматический шок для рефлексирующего интеллектуала — неизбежная плата за способность и умение думать. К счастью, я с ним достаточно успешно справился — мне, безусловно, очень помогли мои антропологические знания.

— Вы — антрополог, исследователь цивилизаций. Ислам входит в круг Ваших научных интересов?

— Я начну отвечать издалека. Антропология, как всякая область гуманитарного знания, не допускает узкой специализации, свойственной на современном этапе наукам естественным, или инженерным знаниям. Нельзя быть антропологом, не будучи историком, этологом, психологом, экономистом. Я действительно никогда не специализировался на исламе, находившемся всегда на периферии моих научных интересов. Скажу больше — ислам, как воплощение вторичности, искажения и эпигонства, меня, как исследователя, всегда стремившегося, по образному выражению Пастернака «дойти до самой сути», интересовал неизмеримо меньше античности или даже христианских культур Востока. К сожалению, за время моей довольно длинной и весьма насыщенной научной карьеры многое изменилось в научном подходе к изучению культур, и изменилось отнюдь не в лучшую сторону. Силу и вес набрали, с позволения сказать, «школы», запустившие маховик исторического ревизионизма, в частности, наряду с ревизией итогов Второй Мировой — и ревизии роли ислама в деградации Востока, превращения его, собственно, в периферию Запада. Этот апологетический ревизионизм, манифестация джихада, превратились в академический мейнстрим. Голос разума, если и раздаётся, то, к сожалению, не с академической площадки, то есть не оттуда, откуда должен, по идее, раздаваться. Вообще, современная концепция «арабов» не выдерживает никакой критики с точки зрения, прежде всего, антропологии. Но это отдельная, большая тема, к которой мы, возможно, ещё вернёмся для более пристального и детального рассмотрения. Возвращаясь к Вашему вопросу: я не рассчитываю на всеобъемлющий резонанс и даже, больше того, не желаю его сейчас, в тот момент, когда мои коллеги из академических кругов не готовы к обстоятельному учёному разговору. В то же время я не люблю и не умею, как прежде в советской России говорили, писать «в стол», ибо нет ничего унизительнее.

— Благодарю Вас, г-н Зееланд, за Вашу откровенность, и с удовольствием представляю нашим читателям Ваше эссе «Эра Водолея», которое мы публикуем в разделе «Закат Европы».