После столь пространного отклонения от мемуарного  жанра следует вновь  вернуться в февраль 1968 года. Цепочка причин и следствий ряда  событий, произошедших в тот период моей  жизни,  выглядит довольно замысловатой. Михаил Таль  как финалист предыдущего отборочного цикла борьбы за шахматную корону   имел  право на участие в матчах претендентов 1968 года. В соперники по жребию достался  один из лучших знатоков дебютной теории того времени, опытный югославский гроссмейстер Светозар Глигорич. Белыми он предпочитал избирать закрытые дебюты, но самым грозным оружием в его арсенале была староиндийская защита, которую он виртуозно разыгрывал черными. В качестве заочного оппонента в предстоящем теоретическом споре на тренировочный сбор экс-чемпиона мира был приглашен специалист по закрытым началам – мой друг и тезка ленинградский мастер  Геннадий  Сосонко.

В те давние уже времена ныне известный голландский гроссмейстер и  литератор - эссеист работал в скромной должности методиста Ленинградского шахматного клуба имени М.И. Чигорина  под началом полковника в отставке Наума Антоновича Ходорова. Директор клуба -большой любитель шахмат и мастер устного рассказа, библиофил и коллекционер галстуков,- был человеком мягко говоря своеобразным. Он мог часами просиживать в своем кабинете с вечно распахнутой настежь дверью,  азартно играть легкие партии со своими сверстниками или делятся со всеми присутствующими былями и небылицами из своей боевой биографии. Начитавшись многочисленных военных мемуаров, он  вплетал в  канву воспоминаний  прославленных полководцев свою собственную персону, и делал это так ярко и живописно,  с такими бытовыми подробностями, что  отличить правду от вымысла бывало не так-то и просто.

Не могу не процитировать фрагмент  из "cвидетельских показаний”  самого Генны  Сосонко:

"У Наума Антоновича был сын Геннадий и, я думаю, что при моем поступлении на работу этот факт сыграл решающую роль: дома - Геннадий и на работе - Геннадий, здесь и запоминать ничего не надо.

Я уезжал тогда время от времени на соревнования или сборы и, конечно, Ходоров не был доволен моим отсутствием на работе. «Да ты только что целый месяц где-то пропадал, как я тебя могу снова отпустить?» - качал головой Наум Антонович, читая официальное приглашение из Латвийского Спорткомитета на сбор с гроссмейстером Талем М.Н.

«Так ведь Таль, - говорил я, - к тому же я и замену подыскал: хоть и кандидат в мастера, но исполнительный, добросовестный, да и зовут – Геннадий, так что вам и привыкать не надо будет». При этих словах я вводил в директорский кабинет приятеля, жившего в доме напротив в Басковом переулке. Он стал заменять меня во время моих частых отлучек, поэтому было логично, что когда я летом 1972 года уехал в вечную как тогда казалось командировку, Геннадий Ефимович Несис окончательно вступил на пост тренера-методиста.”

Уточню, что "вступил я на пост” значительно позднее – лишь в феврале 1975 года, но первые опыты профессиональной шахматной деятельности , приобретенные мной в качестве "запасного игрока”  несомненно сыграли решающую роль при выборе мной жизненного пути.

Во время студенческих каникул стартовал отборочный турнир очередного чемпионата Ленинграда по швейцарской системе. В первых двух турах  в соперники мне достались  опытные и сильные кандидаты в мастера Коледа и Отман. Оба они давно уже играли в силу приличных мастеров, но в профессиональные шахматы никогда не стремились. Наши поединки проходили в Городском шахматном клубе  два раза в неделю по вечерам, а утром сцену видавшего виды зала заполняли совсем иные персонажи – участницы Всесоюзного первенства студенческого общества "Буревестник”. Кажется, именно в этом девичьем цветнике дебютировал я в роли шахматного судьи. Прохаживаясь с важным видом между столиками, я чаще всего останавливался около партий двух представительниц Белоруссии.  Каждая из них была хороша по-своему. Эльмира обращала на себя внимание какой-то экзотической восточной внешностью, и напоминала героинь  иллюстраций  восьмитомного   издания "Тысячи и одной ночи”, в очереди за которым ленинградские библиофилы  провели ни одну бессонную ночь у магазина подписных изданий на Литейном проспекте. Марина – типичная представительница провинциальной еврейской интеллигенции ( помнится, ее отец был журналистом в каком-то минской газете) – неброская, но обаятельная   брюнетка с высоким открытым лбом и красивыми, но генетически печальными глазами, что впрочем, никак не диссонировало с ее прекрасным чувством юмора и милой улыбкой.   

Турнир уже подходил к концу, когда я , собравшись с духом,  пригласил одну из них на свидание  у газетного киоска, располагавшегося в те года почти на углу  Невского и  улицы Восстания. Марина предложила  встретиться в шесть часов вечера. Я, не задумываясь, согласился, и лишь, спустя некоторое время, вспомнил, что  именно в это время мне предстоит сражаться в очередном туре первенства города. Имея черные фигуры, заранее предлагать ничью, даже не очень удачно выступавшему сверстнику, было бы просто неприлично. Итак , 6 февраля 1968 года ровно в 17-00 в нашей партии были включены часы. Я молниеносно разыграл излюбленный вариант французской защиты, пытаясь создать как можно больший запас времени. К счастью, мой соперник  отвечал также довольно быстро. За полчаса мы отшлепали семнадцать ходов, теория закончилась, и я избрал довольный неожиданный ход конем, предлагая белым разменять на него своего перспективного слона, но при этом, сдваивая мои пешки на ферзевом фланге. Партнер впервые задумался и я понял, что пришел мой час. Осторожно отойдя от доски, я стремглав помчался вниз  по старинной лестнице в гардероб, схватил пальто и, нахлабучив шапку,  выскочил на улицу. Добежав до Невского, не обращая внимания на красный свет,  ринулся через дорогу и успел вскочить в троллейбус, уже отходивший от остановки у Казанского собора. Теперь  можно было немного  передохнуть и отдышаться.

Ближайший к площади Восстания пешеходный переход находился у Пушкинской улицы, так что, выпрыгнув из последней двери троллейбуса, мне пришлось пробежать  квартал в сторону, противоположную моей цели, но, преодолев все эти технические трудности,  у газетного киоска я оказался вовремя. Марина появилась с опозданием на пару минут. Кажется, ей польстило, что я вырвался  на эту встречу буквально  под тикание шахматных часов, неумолимо, съедавших мое  время, оставшееся на обдумывание до контрольного 40-го хода. Конечно, здесь, вдали от турнирного зала, на  продуваемом питерским февральским ветром, шумном проспекте, этот, волнующий душу любого шахматиста звук, был виртуален, но мы оба хорошо знали ему цену и, потому  ощущали его  почти физически.

В нашем распоряжении было всего несколько минут. Мы зашли погреться в ближайшую парадную. Здесь, прямо на первом пролете лестницы еще доживала свой век  довоенная  круглая печка, которую в последний раз растапливали, видимо, в годы блокады. В наших прерывистых, гулко звеневших  фразах,  срывавшихся с потрескавшихся  губ и,  тут же, взлетавших к  высокому потолку в виде белых облачков пара, было мало  смысла, но в такие моменты он и не требуется. Я, украдкой поглядывая на часы, говорил какие-то банальности  о нашем будущем, она, кажется, тоже была взволнована и отвечала рассеянно и невпопад. И здесь, как часто бывает в цейтноте, потеряв контроль над собой, я  резко поцеловал ее в губы,  и, словно испугавшись собственного неожиданного  поступка,  ринулся доигрывать свою "отложенную” партию.

В начале 80-х годов в этом доме на втором этаже располагалось региональное отделение ВААПа – святая святых   ленинградских авторов , особенно тех, кто удостаивался  права озвучивать или опубликовывать  свои опусы за рубежом. Проходя подписывать очередной договор в кабинет руководителя этой структуры –  брата известного писателя и драматурга Александра Житинского – Сергея Николаевича, я неизменно оглядывался  на знакомую  старую печку, и меня на мгновение охватывало ощущение  чего-то очень важного, но  в моей жизни несостоявшегося ...

Мой приятель  утешал меня в привычной для него философско - иронической манере: ” Представь себе , лет через пятьдесят  мы с тобой, прихрамывая, опираясь на палки,  прогуливаемся по Баскову переулку и , навстречу нам идет согбенная старушенка. Ты всматриваешься в  ее лицо и неожиданно узнаешь свою Марину. Она подслеповато взглянет на тебя, и, конечно, не узнав, пройдет мимо. Как, впрочем, и вся наша жизнь…”       

Вскоре участницы студенческого первенства покинули наш город. Марину ни в Минске , ни в другой точке мира, больше  встретить мне  так и не довелось.  Что же до пророчества Геннадия Сосонко, то  осталось ждать не так уж и долго – каких-то шесть лет…

А, ту, прерванную в разгар сражения, партию, я выиграл. Часто разыгрываю ее на доске. Вот и сейчас передо мной  потертый   блокнот, в котором   карандаш запечатлел  нервную запись кардиограммы  моих  ходов.