Присутствие сестер Лейкиных на очередных годовщинах свадьбы моих дедушки и бабушки ( 11 марта – по новому стилю) стало семейной традицией, длившейся более пятидесяти лет. Только, трагические события прошлого века, которых, к несчастью, было немало, приводили к ее нарушению.
Попробую составить хронологию несоблюдения этой традиции.
Может быть, какие-то даты я упущу, но Берта Павловна точно отсутствовала в 1918-1922, 1929-1930, 1937-1938 и 1942- 1945годах.
По этим критическим точкам легко восстановить драматические катаклизмы нашей истории.
Первая зима после Октябрьского переворота выдалась в Питере суровой. Вместе с диктатурой пролетариата в столицу бывшей Российской Империи пришли голод, разруха, нехватка топлива и сыпной тиф. Стало не до консерваторий. Берта Лейкина вслед за своим учителем – профессором Кобылянским отправилась в столицу только что провозглашенной Донецко- Криворожской советской республики – Харьков. 3 марта 1918 года был подписан Брестский мирный договор, на основании которого в город вошли немецкие войска. Вскоре харьковская дума фактически признала в качестве главы всей Украины гетмана П. Скоропадского. Несмотря на скоропалительную смену властей, учебные заведения в городе работали, и Берта продолжила свое музыкальное образование. Немецкая оккупация не причиняла рядовым обывателям заметных неудобств. Приведу фрагмент из воспоминаний офицера добровольческого корпуса :
” Харьков, где в те дни ( май 1918 года ) жизнь била ключом, представлял собой разительный контраст умирающей Москве. Бросалось в глаза обилие офицеров всех рангов и всех родов войск, фланирующих в блестящих формах по улицам и наполнявших кафе и рестораны.”
Однако через полгода революция грянула в Германии, немецкие войска были отозваны на родину, а Харьков стал переходить из рук в руки…
Лишь в 1922 году дипломированная пианистка Берта Француз ( такая необычная фамилия досталась ей от мужа ) вернулась вместе с семьей в Петроград.
Поселились бывшие харьковчане неподалеку от Греческого проспекта на одной из Рождественских улиц, вскоре переименованных в Советские. Стоило только пересечь сквер "Прудки” , перейти через улицу Некрасова и оказаться рядом с домом по Баскову переулку, в который еще в 1918 году переехали с Большого проспекта мои дедушка и бабушка. В квартире на третьем этаже 7 января 1920 года родилась моя мама – Наташа
Альтшулер. Через два года у Елены Яковлевны родилась вторая дочь – Марина. Прожила она всего чуть больше года. Воспаление легких до открытия пенициллина и антибиотиков уносило в те времена множество детских жизней. На эту тему в нашей семье было наложено негласное "табу”. От деда я ни разу не слышал о постигшем его горе. Бабушка очень тяжело перенесла эту утрату. Целый год была она в трауре, и уже на склоне лет с ощутимой болью, как молитву, произносила: "Не дай вам Бог узнать, что значит потерять ребенка.”
Период военного коммунизма, когда полученную по карточкам водку, мой дед менял на сахар, куски которого красноармейцы вытаскивали из грязных карманов своих шинелей, сменился сытым и относительно благополучным НЭПом. По рассказам моих близких, жизнь в Петрограде – Ленинграде, словно по мановению волшебника ( ныне оболганного "свободного рынка”), мгновенно преобразилась. Вернулись в город извозчики и молочницы, разносчики мороженого и гувернантки, модные портнихи и врачи частной практики. Продуктовые магазины заполнились давно забытыми деликатесами. Брошенные прежними хозяевами, сожженные и разоренные в Гражданскую войну дачи сдавались бесплатно, (но с условием их восстановления), в бессрочную аренду. Вскоре маленькие шедевры дореволюционной архитектуры возродились, в буквальном смысле слова, из пепла. Большинство друзей и родственников моих дедушки и бабушки с большим энтузиазмом взялись за реставрацию домов и участков на территории Сестрорецкого курорта, знакомого по незабываемым дачным сезонам "мирного времени”. "Белая дача”– двухэтажный дом на набережной Сестры-реки с площадками для игры в популярный в начале века крокет и замечательным розарием
собирала на своих верандах не только три поколения семей Финкельштейнов и Альтшулеров, но и весь местный "бомонд”.
Друзья деда по Политехническому институту – инженеры Барштак, Жестянников, Оксман. Самые близкие подруги бабушки, которых я хорошо помню, – Ольга Моргенштерн, Цицилия Лунц (дочь старосты французской колонии в Петрограде, кавалера ордена Почетного легиона Мориса Лунца) и, конечно, Берта Француз. Впервые увидел я дачу, о которой часто вспоминали в нашей семье, летом 1959 года. Тогда мы снимали комнату с верандой в небольшом деревянном домике на улице, окаймляющей берег Сестры-реки. Мама подвела меня к неогороженному участку, на котором располагалась "Белая дача”, давно превращенная в коммунальный дом, обезображенный до неузнаваемости и окруженный какими – то халупами и сарайчиками. От забетонированной крокетной площадки остались лишь отдельные разбитые плитки, а на месте розария росли лопухи. Тот светлый рай маминого детства запомнили лишь две гордые, прямые сосны, пережившие все лихолетья. На их мощных стволах, вознесших золотистые хвойные лапы высоко над домами, виднелись два железных крюка, на которых крепился гамак с вышитыми розами и цветными шелковыми кистями. Спустя тридцать пять лет, эти последние артефакты НЭПа, можно было увидеть, лишь запрокинув голову, – за эти годы они оказались на высоте 4-5 метров, поднявшись, словно на созданном природой, живом лифте.
Пожалуй, на всей земле не сыщется места, в котором чувство "déjà vu” было бы во мне так ощутимо, как здесь, на этой тенистой дорожке, отделенной от крутого спуска к реке солнечным сосновым перелеском. Как тут не процитировать удивительные строки Владимира Набокова, обладавшего не только уникальным даром воссоздания рая детства, но и замечательным умением делиться с читателями этим богатством: " Загадочно болезненное блаженство не изошло за полвека, если и ныне возвращаюсь к этим первичным чувствам. Они принадлежат гармонии моего совершеннейшего, счастливейшего детства, и в силу этой гармонии, они , с волшебной легкостью, сами по себе, без поэтического участия, откладываются в памяти сразу перебеленными черновиками.”
Как же сложилась судьба "Белой дачи”? Зимой 1929 года моего деда пригласили в одно государственное учреждение. Говорили вежливо, но убедительно:
-"Как же так, вы гражданин Альтшулер – наш советский инженер живете в квартире площадью 170 квадратных метров в Ленинграде, да еще занимаете большой дом в курортной зоне? А вы знаете, что детям рабочих Сестрорецкого оружейного завода отдыхать негде?”
- "Но вы сами предложили мне восстановить разрушенную дачу с правом бессрочной аренды – попытался возразить мой дед.
- Взамен мы дадим вам сруб, и вы сможете там построить новый дом.-
По тону хозяина кабинета стало ясно, что от его предложения нельзя отказаться.
- "Разрешите , хотя бы отложить перевоз вещей до лета, Вы же понимаете, что сейчас в морозы это сделать очень трудно?”
- Помещение должно быть освобождено до Нового Года! – разговор был окончен. Пришлось нанимать подводы и выгружать ажурную летнюю мебель прямо в глубокий снег, а предложенный сруб так и остался невостребованным. История с "Белой дачой” на долгие шестьдесят лет отбила у моей семьи охоту владеть какой-либо недвижимостью.
Через несколько дней "объект”, как теперь официально именовался дом на берегу Сестры-реки, был обнесен высоким забором, по периметру, которого круглосуточно прогуливался человек с ружьем. На въезде были установлены мощные металлические ворота. Иногда, они открывались и, на предварительно очищенную от снега и наледи, территорию, заезжали какие-то черные автомобили. Все происходящее никак не напоминало процесс подготовки пионерского лагеря к летнему сезону.
Лишь весной по Сестрорецкому курорту пронесся слух о новом хозяине "Белой дачи”. Им стал новый полномочный представитель ОГПУ по Ленинградскому военному округу Ф.Д. Медведь. На эту должность он был переведен из Особого отдела Отдельной Краснознаменной Дальне-Восточной Армии 8 января1930 года. Вот почему "помещение надо было освободить до Нового Года”!
Биография у Филиппа Демьяновича к тому времени была уже богатая. В нашем городе его помнили по недолгой, но энергичной деятельности на посту председателя Петроградского губернского ЧК в 1919 году. Именно он стал одним из организаторов "красного террора”, непосредственно руководил подавлением восстаний матросов на береговых фортах Красная лошадь и Серая горка. Его патрон – Ф.Э.Дзержинский, давший семнадцатилетнему Филиппу рекомендацию при вступлении в социал-демократическую партию Королевства Польского и Литвы еще в далеком 1907 году, впоследствии прекрасно охарактеризовал своего "крестника”:
под руководством Ф.Д.Медведя в Петрограде "было арестовано и расстреляно большое количество лиц”. Также достойно проявил он себя и в Москве (1922-23г.г.) и в Белоруссии(1924-25г.г.), где возглавлял региональные отделения ГПУ.
При этом по рассказам современников, в быту он был веселым, компанейским человеком, часто устраивал приемы, куда приглашал и популярных артистов. Так на его "журфиксах” выступал и специально приезжавший из Москвы Леонид Утесов.
Ближайший друг С.М. Кирова, с которым, как вспоминал Н.С.Хрущев, "они вместе ходили на охоту, дружили семьями”, чувствовал себя в Ленинграде абсолютно неуязвимым. Но, как известно, "Революция пожирает своих детей”. Эти слова Жоржа Дантона, произнесенные им перед казнью, и тысячекратно получившие чудовищные подтверждения в нашей истории, коснулись и Филиппа Демьяновича. Могущественный начальник Ленинградского управления НКВД, при котором был построен печально известный на всю страну Большой дом на Литейном , организатор высылки из города в Сибирь десятков тысяч "лиц непролетарского происхождения”, после убийства Кирова, удостоился оплеухи от самого товарища Сталина. Иосиф Виссарионович оперативно прибыл в ненавидимый им Ленинград 2 декабря 1934 года уже на другой день после гибели "любимца партии”. Еще через день Медведь за преступную халатность был отстранен от должности, отозван в Москву и вскоре арестован.
23 января 1935 года был оглашен приговор, удививший многих своею мягкостью – три года исправительно – трудовых работ. Более того, на Колыму он отправился не заключенным, а начальником Южного горно-промышленного управления, входившего в систему Дальстроя НКВД СССР. Правда об истинных причинах и организаторах странного убийства в Смольном до сих пор скрыта за семью печатями. Известно, что Медведь до приезда Сталина успел лично допросить исполнителя преступления- Леонида Николаева. Видимо, начальник городского НКВД знал больше, чем следовало, и в ноябре 1937 года Особым совещанием своего родного ведомства он был обвинен в принадлежности к некоей "польской военной организации” и в тот же день расстрелян. Уничтожены были и его жена Раиса Михайловна и 14-летний сын Михаил.
Не дай Бог, если читатель заподозрит в этом фрагменте текста, чувство мстительной радости. Нет! Каким-либо положительным эмоциям здесь не место. Я поделился лишь еще одним страшным эпизодом из трагической истории моей страны, которая так и не прошла своего катарсиса.
******************

В годы НЭПа семейные праздники: Новый год, дни рождения, домашние детские елки и годовщины свадеб были пышными и многолюдными. На них дружно веселились представители двух и даже трех поколений. Такие регулярные встречи и застолья сплачивали и друзей и родственников, помогали выстоять в трудные времена. К сожалению, эта прекрасная традиция исчезла, причем не только в России, но и практически во всей Европе. Вряд ли мы увидим сегодня за одним столом тусующихся тинейджеров и их бабушек и дедушек!
Однако вернемся к своеобразному хронологическому графику. который напоминает кардиограмму больного, страдающего мерцательной аритмией.
В 1929 году Сталин выдвинул лозунг "Пятилетку в четыре года!"
Индустриализацию страны было решено проводить привычными "революционными методами”. Широкая компания против "буржуазных специалистов”, начавшаяся еще в 1928 году с "Шахтинского дела” привела к отстранению их от занимаемых должностей, лишению гражданских прав и прямым репрессиям.
Для исполнения намеченных грандиозных планов необходимо было закупать западное оборудование. Валюты и золота для осуществления "Большого скачка” явно не хватало. Началась распродажа национальных ценностей – уникальных икон, шедевров художественного и прикладного искусства из музеев Кремля, Эрмитажа и других сокровищниц, доставшихся советскому руководству. Но этого оказалось недостаточно. И тогда великий вождь и учитель вспомнил свою боевую молодость. Лучший способ для решения любой финансовой проблемы – это разбой. Причем на сей раз не локальный, а тотальный. Начали с деревни – коллективизация, экспроприация, раскулачивание. Потом добрались до городов, вспомнили и о "бывших”. Даже после неоднократных грабежей, изъятий и уплотнений у них должно было что-то остаться.
Удивительная операция, проведенная чекистами в конце 20-х годов в обеих столицах, получила хлесткое название ”Золотуха”. Методы ее проведения мало известны. Не встречал я описания "Золотухи” ни на страницах учебников по истории, ни в мемуарной литературе. Даже такой дотошный исследователь как А.И. Солженицын, по-моему, не рассказал об этих фантасмагорических событиях.
Мне, как обычно, придется основываться на семейной хронике. Утром в квартире советского научного работника Иосифа Федоровича Альтшулера раздался непривычно долгий и резкий звонок. На пороге стояла зловещая фигура дворника и парочка сотрудников в форме. В тот день моя девятилетняя мама осталась на попечении преданной няни. Ее родители, а также все взрослые родственники, включая представителей старшего поколения – бабушек и дедушек были одновременно арестованы.
Основанием для такой согласованной акции стал донос, фигурантом которого был Яков Финкельштейн. Фамилию автора пасквиля я почему-то не запомнил. Знаю только, что он прибыл вместе с женой из украинского местечка, втерся в доверие к чете Финкельштейнов и те, поддавшись на его уговоры и клятвенные обещания помогать им в старости, да и просто, по доброте душевной, прописали единоверцев в своей квартире на Гороховой улице. Это была роковая ошибка.
Поначалу новые жильцы претендовали лишь на одну комнату, но затем, в них взыграло чувство пролетарской справедливости.
"Я – рррабочий, а вы – буржуи” – заорал гегемон, и в одной комнате вскоре очутились наивные "бывшие”.
Все это прекрасно известно по "Собачьему сердцу” М.А. Булгакова, с той только разницей, что у моего прадеда не было такого высокого покровителя, как у профессора Преображенского, да и вернуть новых хозяев жизни в исходную форму существования
не смог бы и доктор Блюменталь.
В подметном письме, поступившем в ГПУ, утверждалось, что "у граждан Финкельштейн в комнате хранится окованный и запертый сундук, полный золота и брильянтов”. Автор, хорошо знакомый с веянием времени, был убежден, что органы оперативно отреагируют на эту чушь, и вся "буржуйская” квартира, наконец -то, достанется его семье.
Дед мой воспринимался следователем лишь, как зять бывшего купца первой гильдии, а ныне "лишенца”( так именовались лица непролетарского происхождения, лишенные в советской России гражданских прав)Я.Д. Финкельштейна. От гражданина Альтшулера требовалось только указать, где его тесть скрывает свои несметные сокровища, по праву принадлежащие трудовому народу. После допроса дед был отправлен в "Кресты”, где встретил немало знакомых. Об этом нелепом аресте он вспоминал с привычной для него иронией:
- "В тюрьме я сидел с комфортом, даже брился с одеколоном. Со мной в камере сидел напуганный парикмахер. Все его богатства состояли из обручального кольца и жениного дешевого браслета. Но боялся он не чекистов, а собственной супруги, и потому, решил держаться до конца.”
Тяжелее пришлось бабушке. Ее направили в печально знакомый многим петербуржцам дом номер два по все той же Гороховой улице. В этом особняке с 1918 года располагалась Всероссийская чрезвычайная комиссия Совета народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем во главе с железным Феликсом. С 1927 года улица уже именовалась Дзержинской. Поместили ее в небольшую комнату, кормили селедкой, воды не давали. Это была пытка физическая. Но еще страшнее оказалась пытка психологическая. После нескольких дней допросов бабушку неожиданно привезли на Московский вокзал, и указали на отходящий от платформы поезд:
- "Смотрите, гражданка Альтшулер, этим эшелоном мы отправили вашу дочь в детский дом в Сибирь!”- конечно, это был подлый шантаж. Ната в это время находилась дома. Но кто мог знать, на что способны эти нелюди.
-"Предоставьте мне очную ставку с мужем”- срывающимся голосом потребовала арестованная.
На другой день, услышав рассказ жены о вчерашнем происшествии, дед внешне спокойно сказал:
- "Лена, отдай им все!”
- "Давно бы так! "- радостно воскликнул следователь.
Обыска не потребовалось. Все, что не было обменено и продано во время голодных лет Гражданской войны, хранилось в небольшом тайнике в стене, на который бабушка и указала. Служивые, удовлетворенно переглянувшись, выгребли содержимое сейфа, и, не погнушавшись даже обычными обручальными кольцами, отбыли восвояси. На следующий день все арестованные по этому делу были освобождены. Дед вернулся на свою работу, и лишь изредка вспоминая этот эпизод своей биографии, с усмешкой приговаривал: "интересно, какой бабе подарил мой перстень тот ГПУшник”. Он имел в виду свадебный подарок тестя – маркиз, в овальную оправу которого был вставлен редкий ангольский алмаз размером в четыре карата.
Моя мама запомнила те страшные дни навсегда и, спустя пятьдесят лет спрашивала бабушку: ”Как же можно было ИМ ЭТО простить?”, и не получала ответа.

***************************
Думаю, что произошедшие события можно признать уважительными причинами для нарушения семейной традиции в 1929 и 1930 годах. Для Берты Павловны тридцатые годы также начались несчастливо. Неудачное падение на обледеневшем тротуаре привело к перелому кисти правой руки. С карьерой профессиональной пианистки пришлось расстаться .
Но случившаяся беда не сказалась на ее природном оптимизме. Она нашла в себе силы переквалифицироваться и стать прекрасным учителем. Ее педагогический талант раскрылся на работе в знаменитой немецкой школе -St. Petri-Schule, основанной еще при Петре I. Это старейшее учебное заведение ,обычно именуемое просто "Петершуле”, расположено в самом центре города на Невском проспекте. Прославилось оно не только прекрасными педагогами, но и выдающимися выпускниками. Достаточно назвать несколько имен Карл Росси, Модест Мусоргский, Карл Раухфус, Петр Лесгафт, Даниил Хармс, Юрий Лотман…
В начале тридцатых годов занялась педагогической деятельностью и моя бабушка. Но ученики у нее были совсем другие. Она преподавала немецкий язык в Промышленной Академии, где получало образование, признававшееся высшим, поколение большевиков, чья молодость прошла на фронтах Гражданской войны. На самом деле, великовозрастные студенты получали знания лишь в объеме средней школы, дополненные техническими сведениями, необходимыми для руководителей промышленных предприятий. Но даже , несмотря на подобную "адаптацию”, гуманитарные предметы, а тем более, иностранные языки давались новой советской номенклатуре, мягко говоря, с трудом. Хозяева кабинетов, заседавшие теперь в бывшем Институте благородных девиц, привыкли командовать, размахивая шашкой, а на чиновничьих должностях им уже потребовались и дипломы. Занятия проходили без отрыва от производства - прямо на рабочих местах. В тот памятный декабрьский вечер 1934 года, когда был убит Киров, моя бабушка возвращалась домой из Смольного. Резиденция партийного руководства Ленинграда, возведенная явно не для подобной цели великим Джакомо Кваренги, была оцеплена взвинченными и обескураженными милиционерами и чекистами. Паника и ужас явственно ощущались в морозном воздухе темного зимнего города. Было страшно, но до Баскова переулка бабушка добралась благополучно. Кто мог тогда предвидеть, какими чудовищными трагедиями отзовется тот роковой выстрел в гулком коридоре Смольного…
У меня хранится выпускной альбом Ленинградского филиала Промакадемии имени И.В. Сталина, располагавшегося в Мариинском дворце. Множество фотопортретов в нем замазаны чернилами. И преподавателей, и слушателей этого учебного заведения ждала одинаковая судьба. Большинство из них стали жертвами бессмысленного и изуверского сталинских террора, которому нет и не может быть никаких оправданий.

Репрессии 1937-38 годов коснулись и семьи Лейкиных. Арестован был как "бывший” отец Берты Павловны. В застенках НКВД оказались и три ее брата - "буржуазные специалисты”, получившие высшее образование еще до революции. Правда , двое из них вскоре вышли на свободу и получили почетное право погибнуть за свою родину на фронтах Великой Отечественной войны.

11 марта 1941 года в квартире Альтшулеров по традиции - многолюдно. Казалось, после всего пережитого, судьба дала передышку. Иосиф Федорович – доцент престижного Ленинградского ВУЗа, эксперт Всесоюзной Торговой Палаты, Елена Яковлевна – преподавательница Промышленной Академии имени Сталина. Их дочь – Ната – студентка юридического факультета ЛГУ - готовится к свадьбе со своим школьным другом – будущим историком – Осей Воркуновым.
Во главе семейного торжества в старинном вольтеровском кресле, обитом черной сафьяновой кожей, уже потертой на подлокотниках, восседал гордый старик - единственный представитель старшего поколения – Яков Давидович Финкельштейн. Это был последний в его жизни праздник. Овдовев, он переехал в квартиру на Басковом. Несмотря на уговоры дочери, в эвакуацию, в далекий сибирский Омск он не поехал, и навсегда остался вместе с преданной ему , в прямом смысле до гроба, няней Надей, воспитавшей мою маму и давно ставшей членом семьи. Оба они были похоронены в братской могиле лютой зимой 1942 года. Характерный парадокс той эпохи – человек, кормивший Петербург – Петроград заморскими овощами и фруктами, умер от голода в замерзающем блокированном Ленинграде.
Среди гостей на той, предвоенной годовщине были и родственники, и друзья и, как всегда, если вспоминать об относительно благополучных годах, сестры Лейкины. Обсуждались планы на лето. Кто-то уже по старой памяти снял дачу в Сестрорецком курорте, кто-то купил путевку в крымский санаторий. Берта Павловна собиралась поехать в качестве воспитателя в пионерский лагерь в Литву, совсем недавно присоединенную к Советскому Союзу. Новые советские республики вызывали огромный интерес. Побывать "почти заграницей” мечтали многие. О секретных протоколах, позорно дополнивших и без того аморальный пакт Молотова – Риббентропа, стало известно значительно позднее – лишь в конце 40-х годов.
В середине июня торжественно открылся первый в Литве многонациональный детский оздоровительный лагерь. Его начальником был назначен молодой ленинградец Самуил Певзнер. Но летний сезон 41-го оказался даже для прибалтийского климата чересчур коротким. Всего неделю отпустила история для веселого детского отдыха. Наступление германских войск на Литву было стремительным. Лишь благодаря колоссальной энергии начальника лагеря с последним эшелоном уже под обстрелами вражеских самолетов удалось вывести всех 400 детей. Воспитатели пытались успокоить ребят. Говорили, что это лишь игра, и они едут на экскурсию. Но путь от Друскининкая до удмуртского села Каракулино был не близкий, и даже самые маленькие дети, очутившись холодной осенью в летних платьицах и маечках, в незнакомых местах, не поверили в красивую легенду. Один из спасенных - еврейский мальчик из литовского местечка – Эммануил Белостоцкий – Захир, давно проживающий на Земле обетованной, вспоминал, как Берта Павловна в 1942 году в заснеженной Удмуртии обучала мальчиков бальным танцам:
"Не сутультесь! Выше голову! Обнимите крепче свою даму! И – раз. И - два”.
После таких занятий настроение, у измученных тяжелой дорогой детей, хотя бы на время, улучшалось, и далекая война казалась не такой страшной. Представьте, что творилось при этом в душе их педагога. Ее пожилые родители остались в блокадном городе, а в начале зимы она получила похоронку. Муж Берты Павловны скончался после тяжелого ранения в ленинградском госпитале. Глядя на своих учеников, она старалась сдерживать слезы. Ребята тосковали по родителям, и надеялись на скорую встречу с ними. К счастью, они не догадывались, что большинство их близких уже приняли мученическую смерть от нацистских извергов.
Спустя немного – немало шестьдесят лет, Берта Павловна вспоминала:
- "Этих перепуганных, раздетых, голодных детей нужно было отмыть, накормить, одеть – прежде, чем учить их бальным танцам. Но сначала – наколоть дров и наносить воды. С баней были проблемы. Мы водили их мыться в больницу, далеко от дома. Представляете ? Суровая зима, а мы этих ослабевших детей ведем мыться в такую даль. И мыть их надо было быстро , чтобы они не простудились, да и лимит на горячую воду был скудным. Потом надо было переодеть их во все чистое и вести по морозу назад. Но постепенно все наладилось. И баню построили, и теплый туалет, и кухню”.
Внимательный читатель вправе усомниться в моих познаниях в элементарной арифметике. Должен его успокоить. Это интервью героическая подруга моей бабушки давала корреспондентке журнала "Вестник” накануне своего 105- летнего юбилея!

Берта Павловна, вернувшись из эвакуации, наконец - то смогла обнять своего сына Александра Француза. Впоследствии он защитил докторскую диссертацию, стал профессором. Возвращение моих близких в Ленинград происходило как бы в два этапа. Сначала из Омска они перебрались в Москву, где прожили почти год, а затем, с большими сложностями вернулись в родной город.
В трудные послевоенные годы семейные традиции постепенно возродились. К несчастью, многие привычные места за огромным дубовым столом, оказались вакантными. Но жизнь, даже в мрачные годы борьбы с "безродными космополитами”, вопреки всем тревогам и потерям, продолжалась.
На золотой свадьбе в 1967 году Берта Павловна была, пожалуй, самой желанной и почетной гостьей. Насколько я помню, последний раз она побывала в нашем доме 13 октября 1985 года. В тот день ее подруге Леночке исполнилось девяносто лет. Через полгода, в ночь чернобыльской катастрофы, скорая помощь на Басков переулок добиралась слишком долго. Но и после ухода из жизни бабушки, Берта Павловна постоянно интересовалась моей жизнью. Мы иногда перезванивались. В конце 80-х годов она оступилась, и как это часто бывает у пожилых людей, сломала шейку бедра. Помню. Я навестил ее в уютной квартире у Парка Победы. Боялся увидеть несчастную старушку, но дверь мне открыла, хотя и опиравшаяся на костыли, но подтянутая розовощекая дама с ниткой жемчуга на шее, сережками в ушах и подведенными модной помадой губами. В то время я сотрудничал с будущим чемпионом мира ФИДЕ Сашей Халифманом. Берта Павловна скрупулезно следила за его растущими успехами. Первым ее вопросом был: "Генечка! Ну как там твой Халифман ?”
Удивительно, но в ее лице Александр, конечно, не догадываясь об этом, нашел самую искреннюю болельщицу.
В середине 90-х годов Берта Павловна пригласила меня к себе и сообщила, что собирается переехать в США, куда за несколько лет до этого перебрался ее сын и невестка. Сопровождать ее должен был внук – рослый молодой человек лет двадцати пяти. Проблема состояла в том, что, несмотря на солидный возраст и последствие перелома ноги, будущей эмигрантке предстояло пройти собеседование в американском посольстве в Москве. Конечно, я предложил бабушкиной подруге свою помощь. Моим водителем на вместительной и, казавшейся тогда вполне комфортабельной "Волге”, работал очень доброжелательный и физически крепкий мужчина Николай Иванович, кстати, рекомендованный мне Халифманом. В назначенный час мы с женой подъехали к дому на Московском проспекте. Николай Иванович легко поднял Берту Павловну на руки и бережно отнес в машину. Вместе с внуком, уже ожидавшим нас на платформе Московского вокзала, мы устроили необычную пассажирку в купе спального вагона "Красной стрелы” и на прощание пожелали ей успеха на экзамене, у неподверженных сантиментам, американских дипломатов.
В конце 1995 года Берта Павловна впервые в жизни оказалась на борту самолета. К тому времени ей исполнилось 97 лет. Уже находясь в Германии, мы со Светланой часто вспоминали эту оптимистичную пожилую даму, которую никто бы не осмелился назвать старухой. Не имея никакой информации, мы гадали, сумела ли она добраться до Нью-Йорка, и сколько времени ей было отпущено для жизни на новой родине. Однажды, кажется осенью 2003 года, открыв популярный сайт sem40, я даже вскрикнул от радостной неожиданности. Статья про старейшую эмигрантку Америки!
Выяснилось, что в день столетнего юбилея Берту Француз поздравил президент Билл Клинтон, но мало этого, оказалось, что Берта Павловна не только жива, но еще и весело отметила в ресторане "Пастораль” 105-й день своего рождения!
Появившись на свет в конце XIX-го века, она и в начале XXI-го сохранила любознательный ум и природное чувство юмора:
-"Я ехала сюда с мыслью открыть Америку, но оказалась, что Америка открыла меня!”
С большим достоинством и мудростью ответила юбилярша на сакраментальный, но, с моей точки зрения, не очень тактичный вопрос интервьюера : " Боитесь ли Вы смерти?”
-" Нет, я к ней отношусь совершенно спокойно. Сознательно. Все, что рождается, должно умереть – это закон жизни. В загробную жизнь я не верю. Еще никто не подавал сигнал оттуда. Я знаю, что в свое время уйду, как ушли мои родители, мои братья… Это естественно”.
Прошло еще три года. В виртуальном журнале "Чайка” с восторгом прочитал рассказ Берты Павловны о ребятах из того литовского лагеря:
-" Эти дети – теперь уже бабушки и дедушки – до сих пор относятся ко мне как к своей матери. Многие из них, особенно живущие в Израиле, меня помнят, звонят, пишут, навещают. Их отношение согревают жизнь, не слишком простую в моем возрасте. Ведь я на год старше Владимира Набокова. Мне 108 лет!”