Может показаться, что мы жили только политическими новостями. На самом деле у каждого из нас были свои проблемы и радости. Во второй половине июня наша семья переехала на съемную квартиру в Зеленогорск.  Уже в первые пляжные дни я познакомился с Верой Михалевич. Пышная брюнетка с кокетливой челкой выглядела явно старше своих двадцати лет. Поначалу она показалась мне чересчур полноватой, и особенного интереса у меня не вызвала. К тому же,   расположилась незнакомка   вместе со своим спутником – Борисом Волчком, сыном популярного в городе профессора – отоларинголога, у второй бетонированной дорожки,  то - есть,   непосредственно на том участке "Золотого пляжа”, который, по  неписанной традиции, еще со школьных каникулярных времен  занимало наше  шумное и многочисленное сообщество.  Если бы кто-нибудь свыше  шепнул мне в тот момент, что ровно через два года – мы с Верой  окажемся рядом во Дворце бракосочетаний на улице Петра Лаврова, да еще в ролях жениха и невесты, я бы очень удивился. Но пути господни неисповедимы…

Анализируя прошедшие годы, можно сделать вывод, что это было мое последнее беззаботное лето. Уже к началу июля у нас образовалась веселая студенческая компания. Как всегда рядом был Витя Лисняк, затем я встретил старого знакомого – Сашу Шмуйловича, с которым мы сдружились еще в 1959 году в Сестрорецком курорте. Вскоре к нам присоединились  Таня Абарбанель, ее подруга  Самойлович и моя будущая первая жена – Вера Михалевич. В августе появился и Игорь Блехцин. В тот период, несмотря на его значительные успехи в юношеских соревнованиях, от шахмат он отошел, работал над кандидатской диссертацией, а в отпуске предпочитал играть в карты. Наряду с повальным увлечением авторской или бардовской песней, основным нашим занятием и на пляже и после обеда за садовыми столиками был преферанс, или очень популярный в те годы кинг. Играли некрупно, но азартно. Главным завсегдатаем нашего послеобеденного "префа” был высокий, сутулый весельчак Яша Савулькин, а главной противницей карточной игры была его мамаша – типичная одесситка с необъятной талией, хорошо знакомая всем ленинградским  театралам, заведующая буфетом  в Акимовском Театре Комедии,- тетя Роза. Стоило нам пристроиться где-нибудь в парке  и расчертить желанную пульку, как вскоре раздавался зычный голос, более подходящий для торговки рыбой  на Привозе: " Яшка, паршивец! Ты опять хочешь спустить все деньги!” Испуганный Яша прятал карты, виновато улыбался, и нам приходилось для продолжения игры искать новое, более надежное пристанище. Иногда, мы выставляли часового, который, заметив приближающуюся угрозу, кричал: "Атас! Савулькина мать идет !”, и тем самым спасал близорукого Яшу от облавы. В отличие от шахматистов, карточные игроки не подпускают к себе советчиков и болельщиков. Мой дед, в молодости увлекавшийся азартными играми, с уважением отзывался о классическом  преференсе: "Это игра – коммерческая. Если карта не идет, – пиши висты и терпеливо дожидайся удачи". Игроки – народ суеверный и боятся чужого глаза. Единственной,  кому разрешалось наблюдать за нашей пулькой, была соседка Яши по улице Рубинштейна в Ленинграде  миниатюрная красавица Стела, снимавшая со своей  мамой двухэтажный сарайчик где-то неподалеку. Савулькин считал , что она приносит ему счастье. Бывало, что и мы сами становились скромными наблюдателями. С восторгом следили мы за игрой настоящих профессионалов. Игра там шла  покрупнее. За одним столом сходились корифеи преферанса журналист Борис Гуревич,  Вилли Дозорцев, Хотимлер. Все они были преданными болельщиками и друзьями юности  Виктора Корчного, и в своих рассказах часто упоминали имя выдающегося гроссмейстера. Иногда удавалось сразиться с ними  в блиц. Надо сказать, что  и за  шахматной доской выглядели  они вполне профессионально, и обыграть их удавалось нечасто. Лет через десять от этих пляжных и карточных компаний не осталось и следа. Как сложились судьбы моих тогдашних товарищей и партнеров, разметенных эмиграционным потоком от Мельбурна до Монреаля  и от Тель Авива до  Гамбурга ? Об этом стоит написать отдельную книгу. А летом 1967 года о подобной перспективе мало кто задумывался.

Летним солнечным утром, пока мама и бабушка еще спали, мы с моим восьмидесятилетним дедом бодро отправлялись в близлежащую булочную. Там справа находился небольшой кондитерский отдел с тремя стандартными  общепитовскими столиками. Наш завтрак состоял из кофе, сваренного в большом чане, и сдобренного двумя ложками сгущенки из жестяной банки с синей наклейкой,  знакомой  старшим поколениям наших соотечественников по продуктовым праздничным наборам, а также из  рассыпчатой сдобной  "Свердловской” слойки, почему-то исчезнувшей вместе с одноименным названием города. Иногда мы разнообразили наше мужское пиршество сочными ромовыми бабами, щедро утыканными  изюмом и увенчанными перламутровыми, тающими во рту, шапками  из  сладкой помадки.  Ромбабу можно купить и сейчас, но  того  ароматного запаха рома, вы уже не ощутите. Напичканная красителями шапка с неровными краями и сухое тесто с прожилками, и шапка, с неровными краями, надетая, словно специально,  набекрень  могут вызвать лишь  непредусмотренную  собственным мировоззрением, ностальгию  по советским временам. Отоварившись свежими хлебобулочными изделиями, мы, с чувством исполненного долга, возвращались домой, где  уже  за накрытым столом нас ожидала женская половина нашего семейного коллектива. На душе было уютно и радостно.

 Обедали мы , как правило, в ресторане, выбор был невелик: на веранде полуразвалившейся, построенной еще до финской войны  "Жемчужины”, в главном зале которой функционировала столовая самообслуживания, или   в  пансионате с экзотическим названием "Ривьера”, до которого мы с мамой от пляжа  добирались автобусом минут за пятнадцать – всего несколько  остановок  в сторону Комарово. Бабушка с дедушкой поджидали нас на тенистой аллее  небольшого, прилегающего к пансионату, зеленого массива. Рядом с ними на скамейке располагались их друзья – сверстники.  Многим из них в далеком  детстве посчастливилось воочию увидеть  ту, настоящую, средиземноморскую Ривьеру, которая для нашего поколения воспринималась, как романтический недостижимый образ, а не реально существующее географическое понятие. Впрочем, недоступность сказочных курортов нас не угнетала, к тому же,   в местном небольшом заведении, кормили вполне прилично и, мой  излюбленный панированный в сухарях ромштекс и неизменный дедушкин  судак по-польски были вполне съедобными.

После обеда все вместе отправлялись на автобусе домой. Выходили на остановке у центральной почты. Иногда, тут же переходили на противоположную сторону улицы Ленина, и занимали  очередь в билетную кассу кинотеатра "Победа”, разместившимся в явно не приспособленном  для подобной функции, маленьком  кирпичном здании бывшей лютеранской кирхи.

Ужинали поздно после вечернего купания или просмотра нового фильма. К счастью, телевизоров на дачах еще не было, и за столом можно было нормально общаться, рассказывать байки и анекдоты,  не боясь пропустить  важную реплику  из очередного детективного сериала. Игорь, ставший на август нашим соседом, держался очень скромно и деликатно, питался на собственный кошт. Однако мой дед, относившийся к Блехцину с явной симпатией, в первый же совместный вечер, когда мы приготовились к  трапезе, тихим, но уверенным голосом сказал мне: " Что же, твой приятель будет ужинать в своей комнате один? Это неправильно. Пригласи Игоря к столу!” Пару раз Игоря навещала его мама –  Елизавета Яковлевна. Несмотря на прожитую непростую жизнь,  она было очень гостеприимным и доброжелательным человеком. Внутренняя интеллигентность и сила характера выдавала в ней одновременно  коренную петербурженку  и ленинградскую блокадницу. Все вместе садились пить чай. Пожилая гостья незаметно выкладывала на стол скромные гостинцы, привезенные сыночку из города- пачку индийского чая, сладкую сдобу, кусковой сахар…Игорь накидывался на Елизавету Яковлевну с напускной строгостью: " Мать! Мать! Ты что, с ума сошла! Масло, булочки, сахир! Люди же подумают, что мы миллионеры какие!”

Конечно, это была игра, но в какой-то момент будущий профессор заигрался, и над ним стали подтрунивать даже его ближайшие друзья. На полках, расположенных в проеме между  входными дверьми в  квартире на Литейном проспекте,   семья Блехциных хранила   продукты, припасенные на зиму. Зная  о трепетном  отношении  хозяина к своему имуществу, Геннадий Сосонко, после посещения  приятеля, прихватывал с полки пару яиц или морковок, и мы стремглав сбегали с лестницы. Заметив пропажу, Игорь с  истошным криком: "Что же вы делаете? Отдайте  мои яйца!”  пускался за нами вдогонку. Лишь внизу у парадной, похищенная снедь со смехом возвращалась владельцу. Быть участником этого, почти ритуального, действия было уморительно весело.

Короткое ленинградское лето пролетело быстро и нам было пора возвращаться "на зимние квартиры”, а еще через  несколько дней, точнее  30 августа 1967 года  на  Басковом переулке произошла встреча, во многом повлиявшая на судьбы ее участников. В комнате Геннадия Сосонко собрались его ближайшие друзья той поры Григорий Лейнов, Вадим Файбисович и автор этих строк. На столе, заранее заботливо накрытом мамой хозяина Розой Романовной на шесть персон– красовались спелые груши и гроздья  винограда, недавно еще служившие приманкой для покупателей на Мальцевском рынке, и пара бутылок сухого грузинского вина. В ожидании знаменитого гостя мы негромко  шутили и без привычного трепа  играли в блиц.

Наконец, раздался длинный звонок.  Геннадий метнулся в коридор  встречать гостей. В сопровождении организатора и идеолога встречи Алика Баха на пороге появился  молодой человек, чья открытая  располагающая улыбка явно диссонировала с его грозным мефистофильским профилем. Это был Михаил Таль. Поначалу присутствие в замкнутом пространстве живого  гения  сказывалось на нашем поведении. Чувствовалась какая-то внутренняя зажатость, да и голоса звучали непривычно тихо. Но, после пары бокалов "сухача”, к тому же приправленных веселыми байками экс-чемпиона мира, мы расслабились. Таль предложил сыграть в "блицок”. Разумеется, для уравнения шансов, -  с  гандикапом по времени. Кажется, гость вместо обычных пяти  минут,  оставлял  себе на обдумывание на  пару минут меньше. Время фиксировалось с помощью громоздких шахматных часов  в деревянном корпусе. Для молодого поколения следует разъяснить, что  электронные часы  появились в нашем обиходе лишь  лет тридцать  спустя.

 В разгар мероприятия я позволил себе маленький розыгрыш. Воспроизведя на доске партию, в которой была разыграна  моя излюбленная французская защита, я спросил у Михаила Нехемьевича, не встречался ли в его практике разыгранный вариант. Таль немного подумал, и ответил: "Вы знаете, что-то подобное я видел, но где именно не помню”. Тогда я не без удовольствия раскрыл свой маленький секрет: "Эта партия была сыграна Вами в сеансе одновременной игры против  сборной команды Ленинградского Дворца пионеров в 1961 году.”   В качестве подтверждения ничейного исхода в той, памятной для меня, партии , сохранились два вещественных доказательства - подаренная  книга с автографом великого шахматиста и заметка из газеты "Ленинские искры”.

Конечно,  задумка Алика , заключалась  ни просто  в обычном  знакомстве своих ленинградских приятелей с великим земляком. Такая задача даже для молодого Баха, показалась бы слишком мелкой. Его стратегической целью было рекомендовать Геннадия Сосонко, обладавшего обширными теоретическими знаниями и продуцирующего оригинальные дебютные идеи, в качестве возможного  тренера – секунданта экс-чемпиона мира. Своеобразные смотрины, организованные  будущим руководителем  шахматного театра теней, прошли весьма успешно. Геннадий явно понравился  Талю, и  вся компания направилась проводить почетного гостя в аэропорт. После чего,  решили  отметить принципиально достигнутое соглашение в ресторане "Чайка” на канале Грибоедова, кстати, пользовавшимся  в те годы сомнительной репутацией. Должен уточнить, что я сразу же после веселого застолья у Геннадия,  отправился к себе домой, и в дальнейших событиях участия не принимал.

 На следующее утро у меня в квартире раздался телефонный звонок. Обычно бодрый голос моего  vis-a- vis , на этот раз показался мне каким-то глуховатым, словно надтреснутым. Вместо традиционного продолжительного разговора, Геннадий предложил мне выйти прогуляться. Я выскочил на улицу в приподнятом  настроении. Мягкое августовское солнце  и, сохранившиеся  приятные впечатления  от  вчерашней  встречи, полностью компенсировали негативные мысли  о    предстоящем  уже на следующий день   начале  учебного года . 

Сосонко , обычно гордо возвышавшийся  в ожидании меня, на каменном  крыльце , если  такое понятие применимо к петербургской  архитектуре, на сей раз встретил меня почти у моего дома, поспешно перейдя на четную сторону  Баскова переулка. Выглядел он весьма странно. Бледный, помятый,  без привычной  улыбки на лице. К тому же,  рукой он прикрывал оторванный кусок брючины, открывавший вид на разбитое колено. 

" Ты знаешь, звоню Людвигу. Он не подходит к телефону. Не знаю, добрался ли он вчера до дому” – озабоченно начал мой тезка. "Наверно, стоит к нему подъехать, но сначала надо где-то заштопать штаны” . Здесь я вспомнил, что как-то укорачивал брюки  у частника – портного, принимавшего клиентов в подсобке при  нашей бане на улице Некрасова. Туда, по моему совету, мы и отправились. Геннадию пришлось минут двадцать посидеть в неглиже,  зато его  видавшие виды брюки обрели новую жизнь.

Что же произошло  с моими друзьями накануне в ресторане "Чайка”?. Об этом обычно словоохотливый Геннадий особенно подробно не распространялся. Скорее всего, воспоминания о вчерашнем   вечере  не вызывали у него приятных  ассоциаций. Боясь быть неточным, приведу лишь основную фабулу событий, восстановленную из отрывочных  и достаточно противоречивых рассказов действующих лиц.

Итак,   приятели  на радостях "приняли на грудь” непозволительное,   учитывая специфику коллектива,  количество горячительных напитков. К моменту закрытия ресторана за столиком  оставались лишь двое – Алик и Геннадий. Уже направляясь к выходу,  Бах  столкнулся в дверях с входившей в заведение эффектной девицей, и при этом,  раззадорившись,   дал припозднившейся посетительнице  соответствующую характеристику. На его беду, незнакомка оказалась подругой одного из оркестрантов. Благородные служители Эвтерпы, также успевшие принять на посошок, решили продемонстрировать солидарность со своим коллегой,   и после хука справа, человек, чья фамилия должна была вызывать у музыкантов священный трепет, оказался на тротуаре.  Да, и  более физически подготовленному дембелю из спортроты, судя по порванной штанине, также довелось испытать профессионализм искушенных   лабухов.  "Ничего, ничего - и им тоже досталось” – приговаривал Геннадий, сжимая кулаки, и с гордостью  демонстрируя мне глубокие ссадины   на костяшках интеллигентных  пальцев.

Наконец, добрались до Ординарной улицы на Петроградской, где снимал комнатку за кухней будущий вершитель шахматной истории. В длинном махровом халате с огромным фонарем под глазом, наш друг выглядел очень жалким. Он еле шевелил языком и, умирающим голосом, которым обычно излагают свою последнюю просьбу, произнес " принесите мне большие черные очки и, главное, сочный  арбуз”. Первое пожелание было выполнено с легкостью – галантерейная лавка находилась за углом, а вот за арбузом пришлось постоять в медленно двигающейся очереди. Но зато после нашего возвращения, Алик сразу ожил, и с юмором стал вспоминать вчерашнее приключение. Эта история нас как-то особенно сдружила, что , впрочем, не помешало  продолжить наш  тренировочный матч , стартовавший еще в конце  июня. После пережитого Бах  был явно не в лучшей спортивной форме. В партии, игранной 9 сентября, он белыми  допустил грубый зевок, и сдался уже на 23-ем ходу, но на другой день, разыграв  черными защиту Грюнфельда, потерпел поражение только после упорного сопротивления. Наконец,  11 сентября в защите Тарраша  ничьей  уже пришлось добиваться автору этих строк.

Надо сказать, что осенью - зимой 1967 года, у меня был,  пожалуй, самый насыщенный в жизни  календарь  очных соревнований. В октябре – декабре по выходным дням я выступал за сборную Технологического института в традиционных командных соревнованиях ВУЗов  и параллельно – два раза в неделю играл в финале  Ленинградского Совета ДСО "Буревестник”.

По воскресеньям в Городском шахматном клубе было много зрителей. Вузовские соревнования, где бок о бок сражались, и профессора, и абитуриенты было очень демократичным и популярным. Принимать участие в таком шахматном празднике было и престижно и радостно. Может поэтому,  игралось в командных соревнованиях с особым творческим подъемом. Выступая, то на первой, то на второй доске против сильных соперников, среди которых были мастер Сергей Королев, сильнейшие кандидаты тех лет Исаак Радашкович, Александр Найштейн, Евгений Силаков , мне удалось набрать пять очков в семи встречах и пройти  все матчи без поражений. Зато, в личном первенстве "Буревестника”, со вполне сравнимым по квалификации   составом  участников, дела сложились менее удачно.

Относительно спокойный и, потому, счастливый юбилейный год подходил к концу. Завершился он странным  для 20-летнего студента  четверостишием:

              "Я знаю так же, как и вы :                                           

               Покой – единственная вера!

               И чья прекраснее карьера,

               Чем сфинксов на брегах Невы?”

     Геннадий Несис, доктор наук, профессор.