Хотел поведать о радостном
дне золотой свадьбе, а воспоминания получаются
невеселыми. Впрочем, даже самая счастливая жизнь трагична по своей сути, ибо и
она конечна. Эта банальная истина преследует меня давно, но ее жестокую
реальность я ощутил лишь после смерти
мамы весной 93- го года. Уже в юности меня удивляла несправедливость Природы,
подарившей человеку разум, но при этом не обеспечившей ему бессмертия.
Все животные инстинктивно
боятся смерти, но только несчастный homo sapiens осознает ее неизбежность. Хитрое человечество решило
обмануть Природу и создало для себя странные химеры в виде различных религий и суеверий
– от примитивных первобытных верований до высокой философии буддизма. Счастлив тот, кто с молоком матери усвоил этот
своеобразный успокоительный наркотик – веру
в загробную жизнь, в переселение душ или в многократное их преображение.
Но как же трудно было во все времена существовать разумному материалистическому
меньшинству!
В школьные годы я часто задумывался о будущем развитии человеческой цивилизации и
пришёл к трем выводам. Сразу скажу, что два из них были
опровергнуты в конце прошлого века, а для
подтверждения или опровержения третьего потребуются ещё долгие десятилетия, а возможно и
столетия. Начнем с последнего, основанного на моём тогдашнем понимании точных наук.
Схематически моя детская гипотеза выглядела следующим образом. Набор
физических параметров ( температура,
давление и т.д.), также как и стабильно существующих химических соединений – ограничен
и дискретен. Учитывая бесконечность Вселенной, неизбежно должны
существовать небесные тела с характеристиками, совпадающими или очень близкими к привычным,
земным. Возникновение биологической жизни не могло быть случайным,
исключительным явлением в истории мироздания. Таким образом, при сходных
условиях появление подобной субстанции становится неизбежным. Другой вопрос,
что при этих схоластических рассуждениях я не учитывал ещё одного важнейшего
параметра – времени. Жизнь могла возникать на других небесных объектах в иные исторические эпохи и не совпадать по
фазе со сравнительно коротким по космическим меркам временем существования нашей цивилизации. И все же, принцип бесконечности
пространства по теории вероятности оставлял, по моему мнению, надежду на
встречу с внеземной жизнью. Конечно, эти
соображения ученика пятого – шестого класса, высказанные друзьям накануне первого полета человека в космос,
выглядели наивно. Впрочем, и современная наука пока не разрешила эту загадку.
Два других моих "постулата” из
области социальных наук, оказались в
последние два десятилетия весьма актуальными. Более того, их концептуальность стала
объектом ожесточенной борьбы не только в
дискуссионных клубах, но, к несчастью, и
на полях сражений. Речь идет о демографической практике "плавильного
котла” и роли религии в современном обществе.
В юности мне казалось, что в границах
единой страны в результате добровольной или принудительной миграции населения, процент смешанных браков
будет постоянно увеличиваться, и, в конечном итоге, приведет к слиянию
бесчисленных народов и народностей, проживавших на бескрайних просторах СССР в
одну единую общность.
Так , по мнению В.И.Ленина , подобная ассимиляция
малых народов и народностей могла бы
стать "прогрессивным явлением” при решении так называемого "еврейского вопроса”
в России. Надо сказать, что Владимир Ульянов не считал себя, в отличие от
своего преемника, крупным специалистом по национальным проблемам, хотя и опубликовал по этой, весьма болезненной
для нашей страны тематике, ряд противоречивых работ.
Будучи прекрасным тактиком,
он гибко менял свои взгляды в соответствии с интересами политической борьбы. Такой
вывод можно сделать и, знакомясь с его статьями
и выступлениями по еврейскому вопросу. Все же стоит отметить, что вождь
пролетариата всю свою жизнь последовательно выступал против антисемитизма. Характерно,
что брошюра Ленина "О еврейском вопросе в России”(1924г.), в которой он гневно
осуждал погромы, не была впоследствии включена
в полное собрание его сочинений. По свидетельству Максима Горького, Владимир Ильич позволял себе, правда, в частной беседе, даже такие
рискованные высказывания, как, например: " Мы [ русские] – народ , по преимуществу
талантливый, но крайне ленивого ума. Русский умник почти всегда еврей или
человек с примесью еврейской крови” . Более того, Ленин отказался, несмотря на
опасения своих соратников, изъять явно чересчур филосемитскую прокламацию
М.Горького " О евреях", выпущенную во
время гражданской войны массовым тиражом.
С другой стороны, Ульянов, вслед за К. Марксом и младогегельянцами,
отказывался рассматривать еврейский народ, как отдельную нацию, основываясь на
определении К. Каутского: "нацией можно признать только такую группу людей,
которая обладает общностью языка и территории”. Ведя до революции жесткую
полемику с представителями Бунда, которые
отстаивали идею О. Бауэра, о том, что главным признаком нации является "общность
характера на почве общности судьбы”, он в работе "Критические заметки по
национальному вопросу” ( 1913г.) позволил себе совершенно недопустимое для
интернационалиста высказывание : ” кто прямо или косвенно ставит лозунг "еврейской
национальной культуры” [обратите внимание
на эти ленинские кавычки!], тот ( каковы бы ни были его благие намерения) –
враг пролетариата, сторонник кастового в еврействе, пособник раввинов и буржуа".
Подобный вывод органичнее смотрелся
бы на страницах советских газет начала 50-х годов в
приснопамятное время борьбы с "безродными космополитами”. Впрочем, внук раввина
Карл Маркс позволял себя в отношении своих соплеменников и более нелицеприятные
оценки и характеристики.
После прихода к власти
ленинская риторика в национальном вопросе резко изменилась. Он признал, что из "чисто
тактических соображений”, необходимо поддержать еврейскую культуру на языке
идиш, который стал восприниматься большевиками в качестве национального языка
российских евреев. Как подметил крупный специалист по истории евреев России, почетный доктор Сорбонны
Валерий Энгель, в некоторых статьях этого периода Ленин называет евреев "нацией”.
Так в работе "Пункт программы в области национальных отношений” ( 1919), он уже
утверждал, что "со стороны рабочих тех наций, которые были при капитализме
угнетателями , требуется особая осторожность к национальному чувству наций
угнетенных( например, со стороны великороссов, украинцев и поляков по отношению
к евреям…).содействие не только фактическому равноправию, но развитию языка,
литературы…” В этот период был отвергнута и идея о неизбежной и естественной
ассимиляции евреев в ближайшем будущем. Более того, фактически был признан
тезис о национально – культурной автономии евреев в России. В рамках общей
классовой политики – евреям ( также как и любым народам нашей страны)
дозволялось строить "культуру национальную по форме и социалистическую по
содержанию”. С другой стороны, ивритская культура была объявлена буржуазной,
сионистской и чуждой российскому еврейству, а ее развитие преследовалось.
Иудаизм, впрочем, как и всякая другая религия, был признан орудием свергнутых эксплуататорских
классов и "опиумом для народа”.
Я никогда не был приверженцем
полной ассимиляции, но в 60-ые годы прошлого века подобный интеграционный
процесс в исторической перспективе представлялся мне практически неизбежным. При этом я учитывал два важнейших обстоятельства –
наличие в стране железного занавеса и повсеместное падение интереса к
религии. Хрущевские реформы, общенародные стройки большой химии,
восстановление целинных земель, грандиозные космические проекты, распределение
выпускников ВУЗов в различные регионы СССР и, наконец, отказ от крепостной
системы для жителей сельской местности (
до 1970 года паспорта колхозникам выдавались лишь "в виде исключения”, и с
разрешения председателя колхоза) - все
это невольно должно было привести к отрыву молодого поколения от
национальных корней и к постепенной утрате специфической для каждой этнической
группы ментальности. Кроме того, мощным объединяющим фактором должен был стать
и уже становился русский язык,- важнейшее средство межнациональных
коммуникаций и бытового общения. Официально провозглашенное весной 1971 года на 24-м
съезде КПСС название новой исторической общности – "советский народ” мне явно
не нравилось, ибо не содержало в себе ни географической, ни этнической
характеристики, но появление такого понятия как "российский народ”, по примеру, хотя бы,
народа американского,
представлялось мне вполне естественным.
История, как это чаще всего и
случается, пошла по другому, непредвиденному пути. Волна эмиграции, взметнувшаяся в начале 70-х, всплеск
националистических и сепаратистских
настроений по мере освобождения от жестких вожжей
коммунистического режима во второй половине 80-х и, наконец, что стало
для меня полной неожиданностью, естественно или искусственно возникший интерес к религии, в насквозь пропитанной
атеистической пропагандой Стране Советов, опровергли все мои теоретические рассуждения.
Распад огромного государства не оставил камня на камне от теории "плавильного
котла” на
территории бывшей Империи.
Не менее крупное фиаско
потерпел и мой третий юношеский постулат о превращении религии из
социо-идеологического феномена в явление, имеющее чисто культурологическое значение. Мне казалось, что научно-
техническая революция, повышение общеобразовательного уровня в странах третьего мира, космические
достижения, повсеместное проникновение новых информационных технологий и
коммуникаций уже при жизни нашего
поколения неизбежно вытеснят религиозное мировоззрение на обочину общественной
жизни человечества, и христианство, а
затем и более молодой ислам, войдут в историю цивилизации, как античное
язычество по типу мифов Древней Греции
или, говоря о Востоке, в виде сказок "Тысяча
и одной ночи”. Принимая пассионарную теорию этноса, предложенную Львом
Гумилевым, я не мог предположить, что она применима не только к народам,
но и к религиям.
Первый мощный удар по моей
концепции быстрого отмирания религии нанесла исламская революция, произошедшая
в 1978-79 годах в прозападном монархическом Иране. Поначалу казалось, что
стихийные выступления молодежи носят чисто политический характер и являются
формой протеста против господства коррумпированного аппарата государственной
власти и жесткого преследования оппозиции спецслужбой САВАК. Однако вскоре
идейным руководителем народного недовольства становится фанатичный пассионарий
аятолла Хомейни. Непримиримый противник режима шаха Мохаммеда Реза Пехлеви он
был выслан из страны в соседнюю Турцию
еще в 1964 году. В эмиграции Хомейни издает
свой основополагающий труд "Исламское государство”, в котором излагает
принципы государственного устройства, так называемой, "исламской республики”. Его
книги, а также аудиокассеты выступлений с призывами экспорта шиитской революции в страны
региона, контрабандным путем доставляются в Иран, зачитываются в мечетях и получают широкое распространение не только
среди духовенства, но и среди оппозиционно настроенной интеллигенции.
Экстремистские идеи опального священнослужителя быстро овладевают недавно еще светскими и внешне вестернизированными массами студенчества. После свержения шаха и провозглашения
Хомейни высшим руководителем Ирана, цивилизованная страна буквально за
несколько месяцев возвращается во времена средневекового шариатского
судопроизводства и становится идеологическим центром религиозного мракобесия на
Ближнем и Среднем Востоке.
Меньше всего мне бы хотелось цитировать такого
агрессивного и реакционного идеолога российского ислама как Гейдара Джемаля, но
нельзя не согласиться с его оценкой событий, произошедших в конце 70-х годов в
Иране : " Исламская революция – одна из немногих истинных революций, которые,
подобно цепи взрывов потрясли привычный ход человеческой истории”. Могу
добавить, что сейсмическая волна от этих "взрывов” и поныне ощущается по всему
миру. Она, подобно последствию мощного
тектонического сдвига, привела и, к
несчастью, еще приведет к страшным человеческим жертвам на огромной территории от
Филиппин до Нью-Йорка и от Норвегии до Судана. Залогом тому речь, произнесенная совсем недавно
преемником имама – нынешним духовным лидером Ирана – аятоллой Хаменеи:
"Американский президент Обама
сказал, что "красная черта" – это личная безопасность еврейских
колонизаторов… Наша цель, цель исламской революции, начавшейся в 1979 году
здесь, в Тегеране – пробить и разрушить эту красную черту, освободить всю
Палестину, мы не согласны ни на какие соглашения о разделе – соглашение о
разделе – это предательство. Палестинцы, избрав достойное правительство,
победоносно завершат джихад и освободят свои земли от сионистского чудовища
".
После цитат из подобных персонажей хочется поскорее
вернуться к нормальным человеческим чувствам и отношениям.
Вспоминая имена и лица многочисленных гостей яркого
семейного торжества, с грустью
приходится констатировать, что лишь четверо из них смогут сегодня подтвердить
мой рассказ. Для отстраненного читателя
такая печальная статистика покажется вполне естественной. Что же
удивительного, если с того праздничного вечера минуло уже почти сорок пять лет?
Но в том то все и дело, что для меня эти
годы пролетели почти незаметно. Как сейчас вижу огромный обеденный стол,
раздвинутый от стенки до стенки с
помощью хитроумного немецкого механизма и накрытый белой кружевной скатертью,
сохранившейся еще от бабушкиного богатого приданого. Плотно заставленный
разнообразными закусками, эффектно расположившимися на бесчисленных фигурных
блюдах, салатницах, селедочницах,
вазочках и прочих атрибутах старинного, отливавшего кобальтом и позолоченной росписью
кузнецовского сервиза, производил он
неизгладимое впечатление.
И даже воспитанные люди, ведя
интеллектуальные беседы нет-нет, да и невольно поглядывали на живописный натюрморт, с нетерпением ожидая
приглашения к предстоящему пиршеству. Первым не выдержал испытания большой
поклонник бабушкиного кулинарного искусства наш сосед с верхнего этажа
известный филолог и переводчик Ахилл Левинтон. Некоторые припозднившиеся гости
еще разоблачались в передней, а темпераментный одессит уже заняв за столом удобную позицию , приступил к дегустации одного
из фирменных блюд – фаршированного карпа, аппетитные куски которого утопали в
прозрачном желе ,застывшем между окнами
и искрящемся под лучами холодного
мартовского солнца.
Перегнувшись через стол, стянул что-то с тарелки и мой дядя профессор
искусствоведения Анатолий Альтшуллер.
Наконец, в столовой появилась мамина подруга Фира Барштак. Жила она на
расстоянии одного квартала от нас –на улице Некрасова, но приходила на любое
торжество последней , чем вызывала неудовольствие застоявшейся перед стартом компанией.
Оглядев стол, и заметив свой любимый форшмак под лимонным соусом, она
чувственно поглаживая себя по бедрам, и с наигранной аффектацией, медленно растягивая слова произносила свою
коронную фразу : " Елена Яковлевна! Какая селедочка!”. Лишь после этого
обязательного ритуала, гости шумно и
энергично занимали давно уже закрепленные за каждым привычные
места, и проголодавшаяся интеллигенция торопила друг друга с очередным
тостом.
Слово по очереди брали проверенные ораторы- Яков Цапах и , к
счастью, здравствующие и поныне мамины подруги - ее одноклассница, старший
научный сотрудник Всесоюзного института
алюминиевой и магниевой промышленности ( ВАМИ), высокая, и всегда не по возрасту броско одетая,
экзальтированная Зоя Александровна Рабинович и коллега по работе в консультации Невского района, юридический
советник великого Г.А. Товстоногова,
блестящий адвокат и умница Элла Моисеевна Калманович. Затем выступали родственники – племянницы юбиляров - младшая из Альтшулеров – Тамара Яковлевна
Паперно, доцент химического факультета Педагогического института имени А. И.
Герцена, теперь уже давно проживающая со своей семьей в далеком Далласе, сестры
Лапковские – с детства застенчивая и нежная, что, впрочем не помешало ей стать
врачом- патологоанатомом, – Лидия Абрамовна ( тетя Лида) и полная
противоположность ей – жизнелюбивая, эгоистичная, блестяще образованная
Валентина Абрамовна ( тетя Ляля) – филолог, преподавательница иностранных языков в ряде
ленинградских вузов. Племянники Георгий и
Анатолий были немногословны. Первый,-
вследствие своей служебной деятельности,
а также и желания поскорее опрокинуть очередную рюмку водки, до которой он смолоду
был охоч. Второй,- в силу генетического скептицизма, присущего всей
мужской половине семейства Альтшулеров.
Ахилл Левинтон провозгласил
тост за самую элегантную даму вечера – прелестную "золотую” невесту – Елену
Яковлевну. Бабушка в тот вечер была удивительно хороша. Хлопотливая и хлебосольная, стараясь как
всегда держаться в тени, она была
поистине королевой бала, да, и с прекрасно уложенными серебряными буклями, она
и внешне была удивительно похожа на
Елизавету Английскую. Дед, с иронией относившийся к любым официальным
мероприятиям, разбавлял прочувственные речи гостей веселыми байками из своей
жизни.
"С чем вы меня поздравляете?”
– шутливо вопрошал он. "Подумайте сами, я прожил с одной женой пятьдесят лет!
Да мне за это надо присвоить звание
Героя Советского Союза, или, по меньшей мере, вручить орден!”
Еще одна одноклассница моей
мамы – Спевакова, серьезная дама, занимавшаяся
проблемами атомной физики, так и осталась в моей памяти Лелей, как ее называли все друзья. Именно от этой маминой
подруги услышал я впервые научные и
человеческие характеристики таких знаковых фигур нашей истории , как Курчатов,
Сахаров, Орлов. В конце пятидесятых
годов муж Спеваковой – Михаил, которого мой дед за глаза называл "губошлепом”,
на несколько лет исчез из нашей жизни. Мудрая и волевая женщина, не забывая о научной карьере, поднимала двух дочек, дала им прекрасное образование, и,
когда ее супруг вновь возвратился в семью,
даже самые близкие друзья не осмелились расспросить Лелю об этом странном эпизоде ее жизни. Именно Михаилу
было поручено парировать несколько рискованную шутку моего деда.
"Уважаемый Иосиф Федорович!
Что же Вы говорите, рядом с Вами всю жизнь была такая замечательная жена как
Елена Яковлевна”,- патетически начал он, но его слова были встречены дружным
смехом. У нас за столом все прекрасно чувствовали юмор, и не любили высокопарных речей. Смущенный
оратор быстро свернул свое выступление и
вновь присел на краешек стула.
Пора было переходить к десерту.
Кузнецовский сервиз сменился ажурными венскими тарелочками, а фаршированная
рыба, от которой остались лишь капли растаявшего желе, уступила место
знаменитым бабушкиным пирогам с брусничным вареньем и яблоками. Они
пользовались у гостей явно большим
спросом, чем эффектные, но перенасыщенные кремом "торты от Норда”, как по
старой привычке именовали коренные петербуржцы, громоздкие изделия кондитерской
"Север” в картонных коробках с фирменным белым медведем на крышке. После
традиционного чая, первыми заторопились домой сестры Сохор – Циля и Густа Григорьевны. Эти две маленькие старушки
всегда были неразлучны. Одна из них была коллегой моей бабушки по кафедре
иностранных языков в Ленинградском Стоматологическом институте, другая - зубным
врачом. Говорили они всегда дуэтом, постоянно перебивая друг друга: "Густа! Дай
мне сказать! – " Подожди, Циля, дай же
мне сказать!” Мой дед называл их "сороками”.
Родом были они с Украины, знали мою бабушку по отцу Анну Ефимовну, и
очень гордились, тем, что когда-то сосватали моих родителей. „Какой жених! "Какой
жених!”- верещали они наперебой на все лады, и моя бабушка не выдержала такого
натиска, о чем в последствии часто жалела.
Но главным объектом гордости сестер Сохор был
Арик, приходившийся Циле – сыном и, соответственно Густе – племянником.
Арнольд Наумович был в те годы известным
в городе музыковедом, профессором Ленинградской консерватории. Его имя стало регулярно появляться в печати после защиты в 1954 году диссертации на
идеологически выигрышную тему: " Массовая песня в период Великой Отечественной
войны”. Он постоянно выступал по радио и на концертных площадках, популяризируя
патриотические песни советских композиторов М.И. Блантера, И.О. Дунаевского и ,
особенно, В.П. Соловьева – Седого, биографом и другом которого он был всю
жизнь. В научной же среде Сохор приобрел авторитет после классической
монографии, посвященной творчеству А. П. Бородина, и ставшей основой его докторской
диссертации.
..Вслед за представителями
старшего поколения, засобирались домой и
все остальные. Кто - то дожидался вызванного по телефону такси, но
большинство гостей, проживавших в нынешнем Центральном районе, предпочли
добираться до дома пешком. Задержалась только Циля Павловна, вызвавшаяся как
всегда помочь хозяйкам – бабушке и маме убрать со стола и помыть посуду. А мы с дедом изучали полученные подарки и
расставляли уже тщательно протертые
хрустальные рюмки и фужеры, покинувшие по такому важному случаю свои привычные места на полках старинных
буфетов и горок. Пожалуй, в тот вечер я в последний раз в жизни испытал то чувство
безмятежного счастья, которое посещает нас только
в детстве.
Если бы можно было тогда
крикнуть: " Остановись, мгновение! ", но праздники проходят быстро. Еще не
отошедший от юбилейного торжества, я бысро и легкомысленно разыграл дебют в
партии против сильного кандидата в мастера, практика и блицера Царькова, и потерпел
сокрушительное поражение. Затем последовало пару ничьих с будущими коллегами –
тренерами Михаилом Пукшанским, долгое время опекавшим юного Валерия Салова, и
Николаем Яковлевым, моим хорошим знакомым еще по чемпионатам "Динамо”. Честолюбивые
замыслы, связанные с выходом в круговой полуфинал с нормой мастера спорта
пришлось отложить до лучших времен. В тот год весна в Ленинград пришла рано и,
глядя на стремительно оседающие сугробы,
мечталось уже о лете и приближающемся дачном сезоне. Этот романтический настрой
отразился и в моем первом опубликованном тексте:
Я люблю это серо-коричневый снег.
Как он рано стареет в апрельскую
слякоть,
Может быть, он жалеет свой маленький
век
И слезами проталин старается плакать.
А мне кажется, это и вовсе не плач,-
Просто грязь человечью с собой он
уносит,
Чтобы первый домой возвратившийся грач
Не боялся рогаток , как в прошлую
осень.
Как прекрасен его утомительный труд-
Очищать наши души от подлости страшной,
И, затем, уходя в прилегающий грунт,
Возрождать красоту в яркой зелени
пашен!
В это период я особенно
подружился со старшими по возрасту, но близкими по интересам,
шахматными мастерами Игорем Блехциным, Вадимом Файбисовичем и, особенно, с Геннадием Сосонко. Именно общение с ними определило, в конечном счете, мое решение о
переходе на профессиональную шахматную работу. Примером для меня прежде всего по-
служил мой тезка и сосед по Баскову переулку. Сосонко, будучи человеком ,многогранно одаренным, пожалуй,
первым из нашего поколения, избрал
шахматную деятельность в качестве своего основного занятия. Выпускник географического факультета ЛГУ после года обязательной, хотя и достаточно формальной
для спортсменов высокой квалификации, службы в Спортивной роте
Ленинградского военного округа, был приглашен на работу в качестве методиста
Городского шахматного клуба имени М.И. Чигорина. Так как и мне, как шахматисту
полагались определенные льготы в виде свободного посещения занятий в институте, у нас сложилась приятная традиция
– созвониться где- то около десяти часов поутру и, как говаривал, мой старший
друг, "отправиться по первой пороше пешеходным порядком” от Баскова переулка до Невского, затем на углу
Владимирского проспекта зайти в ныне легендарный , давно уже несуществующий "Сайгон”, выпить по чашечке
двойного черного кофе, к которому я любил присовокупить покрытое слоем
глазированного шоколада "александровское”
пирожное ценою в 22 копейки и, переименованное в советское время в пролетарскую "полоску песочную”, и ,
наконец, около полудня явиться под строгие очи директора клуба полковника
Ходорова, чьи байки давно уже разошлись на цитаты и кочуют по странам рассеяния представителей отечественной шахматной школы. Прослушав в очередной
раз какую-нибудь поучительную историю из
боевой юности Наума Антоновича, можно было под благовидным предлогом ,
например, с целью получения заказанного с явным опозданием плана-
календаря мероприятий на текущий, а иногда уже и истекающий месяц, отправиться в Горспорткомитет на улицу
Халтурина и исчезнуть на своеобразную сиесту. Требовалось выполнения лишь
единственного условия - не опоздать ко времени "Х” – установленного раз и
навсегда момента включения шахматных часов в соревнованиях всех рангов, проводившихся в клубе,- от
квалификационных турниров безразрядников
до
полуфиналов первенства города. Столь длительный антракт
можно было использовать по разному: добраться
до станции метро "Технологический институт”, с тем, чтобы отметиться на последней паре в своей "альма матер”,
направиться обедать домой на Басков
переулок, или –
перекусить вместе с Геннадием в популярной у центровых ленинградцев пирожковой „Минутка”, в названии которой, с легкой руки моего тезки,
неизменно заменялась корневая
гласная.
Иногда к нашей компании присоединялся и выпускник
Ленинградского Университета Алик Бах, ставший Александром Григорьевичем
значительно позднее. Уроженец Риги впервые появился в городе на Неве в самом
начале 60—х годов. После первой неудачной попытки поступить в престижный по тем временам ЛЭТИ имени Ульянова ( Ленина), он не оставил
свою мечту – стать физиком – ядерщиком и, несмотря на блокирующий пятый пункт в анкете, на следующий год был зачислен на дневное
отделение прославленного физического факультета ЛГУ. Для людей нашего поколения
это факт, даже в относительно либеральные времена хрущевской оттепели, уже
говорил о многом. Помню, с каким трудом в 1964 году
далось поступление на физфак моему другу, очень одаренному человеку
Михаилу Васильевичу Круглову, только лишь потому, что его мать носила
подозрительную фамилию - Вайнштейн. Кстати, по настоятельному совету М. М.
Ботвинника, точно такую же фамилию сменил
– на более нейтральную, материнскую, его
великий ученик Гарри Каспаров.
Земляк и товарищ Михаила Таля по
кружку Рижского Дворца пионеров Алик Бах впервые был замечен шахматными кругами Ленинграда еще в 1962 году, во время проведения командного чемпионата СССР.
Грандиозный турнир проходил в памятном
для всех любителей шахмат старшего
поколения Дворце Культуры имени Первой Пятилетки со соседству с Мариинским театром, носившем тогда имя С.М.
Кирова. Сборную команду Латвии возглавлял еще совсем молодой, но уже успевший
добавить к своему высокому званию
чемпиона мира приставку экс, кудесник
комбинационной игры с берегов Даугавы.
Потерпев поражение с крупным счетом в
матч-реванше против Патриарха, он не растерял огромную армию почитателей и болельщиков, сопровождавших его всю жизнь. Скорее,
напротив, драматические перипетии судьбы Михаила Таля , придавали этому обыкновенному гению, жившему рядом с нами, особый романтический ореол.
После очередного тура экс-чемпион
мира пешком отправлялся в гостиницу. Его постоянным спутником был молодой
человек интеллигентного вида, который с
огромным вниманием прислушивался к эмоциональному рассказу Таля о только что
сыгранной партии. Этот загадочный персонаж несомненно привлекал внимание
многочисленных почитателей таланта рижанина, провожавших своего кумира
заинтересованными взглядами. Рассекретил неизвестного - студент географического
факультета ЛГУ Геннадий Сосонко. По рассказам
Вадима Файбисовича, именно мой тезка первым из заметных шахматных фигур
города познакомился с Аликом Бахом.
Произошло это важное для истории шахмат событие во время командного первенства
Университета среди факультетов. Впоследствии именно Сосонко впервые привел
рижанина в Городской шахматный клуб имени М. И. Чигорина. Сейчас, по прошествии почти пятидесяти лет, готов доказать, что не появись тогда в нашем клубе
эта бесспорно незаурядная личность, драматургия шахмат второй половины ХХ-го века
развивалась бы по совершенно иному сценарию. Высокохудожественное описание карьерного пути Александра Григорьевича требует
появления на отечественном
литературном небосклоне русского
Теодора Драйзера, впрочем, мне кажется, что
литературная работа над его биографией
уже началась…
ГЕННАДИЙ НЕСИС, ДОКТОР НАУК,ПРОФЕССОР.
|
