СЧАСТЛИВЫЙ ГОД

 Перебирая в памяти события прошедших лет, все чаще прихожу к выводу, что в моей взрослой жизни одним из самых спокойных и благополучных был юбилейный   1967 год.

Идеологическая шумиха, поднятая в связи с предстоящей 50-летней годовщиной Октябрьской революции,   не затронула привычного ритма  жизни нашей семьи, и отразилась лишь на необычном изобилии новых почтовых марок и блоков, которые в тот год быстро пополняли мою коллекцию. У нас были свои радости и свои юбилеи. Уже в начале года мы начали подготовку  к золотой свадьбе дедушки и бабушки. В январе, успешно сдав зимнюю сессию за третий курс на факультете технологии производств неорганических веществ, я отправился во Дворец бракосочетаний за талонами для молодоженов. Хотя во времена раннего Брежнева, особенных проблем с продовольствием в Ленинграде не было, деликатесы на семейное торжество можно было приобрести только по специальным свадебным приглашениям в гастрономе  "Стрела” на  Измайловском  проспекте. Пары, дожившие до золотого юбилея, приравнивались к молодоженам. Заветные талоны обеспечивали им  доступ в специальный зал гастронома, где можно было приобрести пару банок икры, красную рыбу, карбонат, твердокопченую колбасу, селедку иваси,  и еще какие – то, недоступные не брачующимся гражданам, закуски к праздничному столу. Бабушка где-то достала  платье нежно-сиреневого цвета из модного тогда кримплена. Что касается моего  дедушки, который терпеть не мог ходить за покупками, то его,  общими усилиями,  удалось уговорить на приобретение нового серого костюма в ближайшем промтоварном магазине.

 Последний раз увидел я своего деда в этом костюме в конце июня 1970 года в Зеленогорске. В свои почти восемьдесят четыре года с неизменной тонкой тросточкой  черного дерева, увенчанной ручкой из пожелтевшей от многочисленных прикосновений слоновой кости, он выглядел удивительно моложавым и элегантным. Таким и  остался он  в  памяти моей  навсегда.

Зимние студенческие каникулы 1967 года я посвятил шахматам. Находясь в ожидании  звания, или точнее, разряда кандидата в мастера спорта, я записался в четвертьфинал первенства города. Отборочный турнир на пути к чемпионату Ленинграда выглядел тогда весьма внушительно. Большой игровой зал, вместительный балкон и даже учебные комнаты Шахматного клуба имени М, И. Чигорина, расположенного в  здании бывшей Французской реформаторской церкви  на улице, носившей тогда имя  известного русского  террориста Андрея Желябова, были заполнены под завязку. В гардеробе  не хватало вешалок, и  чьи-то пальто были  просто разбросаны по старым потертым диванам и креслам, сохранившимся в прихожей и в "предбаннике”, еще со времен Дома атеистической пропаганды, который функционировал в этом историческом помещении.

В соревновании, проходившем по швейцарской системе в восемь туров ,приняло участие более полутораста шахматистов – перворазрядников всех поколений – от ветеранов, следивших еще за ходом матча на первенство мира между Капабланкой и Алехиным,  до студентов и школьников – представителей знаменитой секции Дворца пионеров имени А.А. Жданова.

В пяти стартовых турах я набрал четыре очка, и, казалось, уже обеспечил себе путевку в полуфинал. Однако, как часто бывает в подобных массовых соревнованиях с неровным составом, после серии побед, поднявшись в верхние слои турнирной атмосферы, едва оперившийся лидер  быстро сгорает в борьбе с сильнейшими соперниками. Все же победа в последнем туре позволила пройти в следующий этап первенства города. Интересно, что моим соперником в этой решающей партии был – студент Театрального института Георгий Трабский, ставший  в перестроечные времена  директором студенческого клуба "Буревестник”, а ныне – владелец и руководитель издательства "Левша”,  в котором было опубликовано первое русскоязычное творение Генны Сосонко под интригующим названием "Я знал Капабланку”, затем небольшая книжка моего друга Леонида Шульмана, посвященная шахматной биографии автора этих строк и, наконец, мои собственные автобиографические эссе "Вернуться в прожитую жизнь”. Круг интеллигенции, ныне скукоженный , как шагреневая кожа, и в те времена был достаточно узок. Символично, что отец моего партнера Анатолий Яковлевич Трабский и мой дядя Анатолий Яковлевич Альтшуллер были не только тезками,  и однокашниками по театроведческому факультету, но и всю жизнь проработали вместе в Институте искусствоведения на Исаакиевской площади.

Старт полуфинала как раз пришелся на разгар подготовки к празднованию золотой свадьбы деда и бабушки. До 11 марта удалось набрать полтора очка в двух партиях против опытных кандидатов в мастера Григория Лейнова и старшего тренера общества "Водник” Анатолия Мохова, что радостно дополняло и без того приподнятое настроение на семейном торжестве.

Так повелось с детства, что  право первому встречать гостей, а значит,  и получать подарки  предоставлялось  мне. Каждый новый звонок в дверь вызывал веселое оживление. Мы с мамой уже  поднаторели в умении определять прибывшего гостя по длительности и силе  звонка, и интуиция нас редко подводила. Кроме того, нам в помощь была ничем и никем нерегламентированная. но, странным образом, неизменно соблюдавшаяся очередность появления действующих лиц на любом праздничном действе в нашем доме.

Первой появлялась всеобщая любимица Циля Павловна – наш доктор Айболит. Некогда моя патронажная сестра,  давно уже ставшая членом нашей семьи, жила от нас неподалеку - на Саперном переулке, в хорошо  известном каждому  коренному петербуржцу доме с атлантами. Она почти ежедневно заходила к нам после приема в кабинете  уха, горла, носа, как называли тогда отделение отоларингологии в широко  популярной у  двух послевоенных поколений нашего района,  детской поликлинике, располагавшейся в уютном особняке на улице Петра Лаврова ( ныне вновь именуемой Фурштатской). Работа для Цили находилась всегда – померить давление  деду, помочь бабушке по хозяйству, поставить простуженной маме горчичники или банки, смазать мое вечно саднящее, поистине "ленинградское”, горло сладковато-жгучим люголем, привкус которого сопровождал меня долгие годы. Потом все вместе ужинали, смотрели соревнования по фигурному катанию, преданной поклонницей которого была наша целительница. Когда-то и она блистала на аренах, правда цирковых. В этой полной женщине со следами былой красоты трудно было узнать тонкую и гибкую как тростинка, ассистентку  знаменитых на всю страну  иллюзионистов. Под гром аплодисментов и  восторги  пораженных зрителей, появлялась она, из только что казавшихся полыми,  ящиков и ларцов с потайными зеркалами и двойными стенками.

Было у Цили  Павловны и еще одно увлечение, которое она пронесла через всю жизнь. В блокадном Ленинграде ей удалось пройти  курс музыкального училища по классу вокала. Позднее она совершенствовалась под руководством известного  педагога М. М. Матвеевой. Роль Марии Михайловны в становлении таких оперных звезд как Софья Преображенская , Евгений Нестеренко, Сергей Лейферкус трудно переоценить. Дебютировавшая в партии Антониды  ("Жизнь за царя”) у Солиста Его Величества выдающегося русского тенора и антрепренера  Николая Фигнера еще в далеком 1910 году,  она,  и спустя пятьдесят пять лет, несмотря на нелегкое существование пожилого одинокого человека,  оставалась гранд - дамой.  После каждого визита к ней, благо Мария Михайловна жила от нас по соседству, словоохотливая Циля Павловна могла  с восторгом и  большим чувством юмора  рассказывать о привычках и причудах своей  учительницы, которую она просто боготворила.

 Иногда, уже поздним вечером,  за ней заходила дочь – яркая,  разговорчивая и контактная Алла  Капустина. Пойдя по стопам  мамы, она работала медсестрой, но параллельно  увлекалась театром, философией, психологией. В ее комнатке в коммунальной квартире чуть ли ни ежедневно собирались  представители молодой ленинградской богемы- начинающие поэты и художники, студенты - гуманитарии и студийцы модных в те годы коллективов народного творчества.   У нее было масса друзей и поклонников. Два ее бывших  мужа – персоны интересные и неординарные  также появлялись в нашем доме. Первый из них Николай Обозов стал известным психологом, доктором наук, профессором, а в конце 90-х годов и ректором  Академии психологии, предпринимательства и менеджмента. Второй - Лев Сундстрем, инженер – связист по образованию, прошел путь от артиста любительского театра до престижного  поста ректора  Санкт- Петербургской Театральной академии.  К сожалению,  оба брака Саши были недолговечны. Видимо, сказался авторитарный характер  мамы, да  и ее собственная излишняя открытость и доверчивость. Впрочем,  богемный образ жизни  не помешал Александре Николаевне  стать серьезным научным работником- доцентом кафедры социальной психологии Петербургского Университета, автором интереснейших работ по социально-психологическим аспектам творчески одаренных личностей.                     

Явление Цили Павловны становилось прологом к последующему спектаклю. Затем, на сцену последовательно выходили первые действующие лица –  Яков Николаевич Цапах с супругой Ниной Абрамовной. Яша до войны жил с родителями в нашем доме на Басковом переулке, и воспринимался моими близкими скорее родственником, чем бывшим соседом. Выпускник юридического факультета смолоду был известен как острослов, гуляка, любивший  красиво выпить и плотно закусить.

С его юношескими похождениями была связана и наша семейная байка. В конце тридцатых годов моя прабабушка, проверяя готовность обеденного меню, зашла на кухню, и, приподняв крышку большой кастрюли с  бульоном, к своему удивлению не обнаружила там сваренной курицы. Пришлось обратиться за разъяснениями к домработнице – няне Наде. Ответ последовал незамедлительно:

"Так к нам недавно заходил Яшка Цапах. Видно, пока я убиралась в спальнях, он заглянул и на кухню”.

Вся семья в тот день осталась без второго блюда.

В 60-ые годы Цапах, несмотря на отсутствие партийного билета, занял престижную, по тем, дефицитным временам, должность заместителя директора Ленинградского мебельного объединения.

Некогда вечно голодный и худенький Яша резко преобразился. Располнел, обзавелся солидной лысиной, новой квартирой на Малой Охте, и,  что особенно тешило его самолюбие, - персональным служебным  "Москвичем” с личным водителем. На летний сезон  снимал дачу в Тарховке, неподалеку от озера Разлив, а отпуск проводил вместе  с женой в Паланге. Будучи компанейским и добрым по натуре человеком, чувствовал он себя в любой компании уверенно и вольготно. Единственно, что, как  мне кажется, угнетало Якова Николаевича – это отсутствие детей. Причиной тому,   была профессиональная специализация  Нины Абрамовны,  – ухоженной молодящейся  дамы,   по -  прежнему,  ревновавшей своего Яшеньку ко всем,  находящимся поблизости, особам женского пола.  Она была врачом – рентгенологом. Надо сказать, что карьера ее сложилась удачно. Заведующая отделением в крупной заводской больнице, она пользовалась уважением и у своих коллег, и у пациентов. Однажды мне довелось  обследоваться в этой клинике, и я был удивлен  преображению избалованной Ниночки.  В своем затемненном кабинете она была строга и сосредоточена, и в ее голосе слышались командные нотки.

Благополучную и размеренную жизнь четы Цапахов чуть было не сломал, по нынешним временам, нелепый случай. Пройдя кучу собеседований и комиссий, Нина Абрамовна, наконец-то, проникла по туристической путевке  за железный занавес – в капиталистическую Норвегию. Ощущение безмятежной свободы, охватившее профессора Плейшнера в нейтральном и уютном  Берне, сыграло злую шуткой и с  нашим  рентгенологом.  Туристка забыла про  строгую инструкцию, согласно которой, советские граждане должны были передвигаться по "вражеской территории” только в составе троек, и отправилась на прогулку одна. Как-то незаметно стемнело.  Плутая по незнакомым тропинкам, Нина поняла что заблудилась. На ее счастье ( а, как выяснилось по возвращении на родину, – на ее беду), на сельской дороге появился шикарный автомобиль с  представительным джентльменом за рулем. С трудом продираясь сквозь французский лепет испуганной дамы, он разобрал лишь интернациональное  название ее  отеля и, конечно, любезно предложил доставить иностранку по назначению. Через минут двадцать благодарная пассажирка увидела знакомую вывеску. Быстро выскочив из машины, она ощутила осуждающий  взгляд  неусыпного ока родного КГБ. На ступенях лестницы ее уже поджидал руководитель делегации.

" Что же вы, товарищ Миркина опаздываете на ужин? Мы уже начали  волноваться, а  оказывается, у вас здесь и  друзья имеются.”

Внешне участливо, но с трудно скрываемыми  нотками  угрозы в голосе, приветствовал свою подопечную гид в штатском. Нина Абрамовна попыталась отшутиться, но настроение было испорчено.

Через несколько дней по прибытии в Ленинград  доктор Миркина была приглашена на беседу в первый отдел завода. Судя по всему, ее показания  по поводу странной поездки в машине норвежского подданного, выглядели с точки зрения сотрудников органов не  очень  убедительными. Вскоре последовала повестка с настоятельной просьбой посетить  знакомый всем ленинградцам  Большой дом  на Литейном проспекте. Отдельно был вызван для дачи пояснений по поводу  "моральной устойчивости и политической грамотности” жены, и Яков Цапах, занимавший, хоть и  хозяйственную, но все же,  номенклатурную должность.  Обоим пришлось  писать покаянные и унизительные  объяснительные записки. Думаю, именно тогда у них возникла мысль при первой же  возможности покинуть пределы Советского Союза.  Эта эпопея, длившаяся почти полгода и отнявшая у супругов немало нервов и здоровья, произошла все-таки в относительно вегетарианские времена и не имела серьезных последствий.

Невольно на память пришел более анекдотический по форме, но трагический по содержанию эпизод из жизни маминого одноклассника и ближайшего друга  Давида  Гурвича. В начале 50-х годов, несмотря на все препоны, связанные с пресловутым "пятым пунктом”, ему удалось защитить кандидатскую диссертацию на тему, посвященную  истории славянских племен.

 Мой дед, вообще скептически относившийся к гуманитарным дисциплинам, добродушно  подшучивал над новоиспеченным научным работником: " Неужели в России некому кроме Гурвича разобраться во взаимоотношениях вятичей и кривичей?!”

Любил он подтрунивать и над литературоведами : " Что имел в виду Пушкин, когда сочинил :

"Птичка Божия не знает  ни заботы , ни труда”?  

Да ничего особенного  он не имел в виду! Гений! Выпил да и написал! А пушкиноведы будут над этим вопросом корпеть годами. То ли дело металлургия! Как выплавить качественную сталь - вот это проблема!”

В разгар масштабной борьбы с "низкопоклонством перед Западом” сотрудник Ленинградской Публичной библиотеки Давид Гурвич, выйдя из читального зала, столкнулся в коридоре с итальянским профессором, которому  был представлен накануне. Пожилой подслеповатый  гость узнал своего молодого коллегу, и ничтоже  сумняшеся, осведомился  у него, как пройти в туалет. Вежливый ленинградец довел гостя до желанной двери, по дороге обменявшись парой ничего не значащих фраз.

На другой день Гурвич был изгнан из всемирно известного учреждения культуры. Был даже поставлен вопрос о лишении историка научной степени кандидата наук. После предварительной беседы в соответствующих органах, стало ясно, что арест за неосторожную встречу не за горами. Давид принял, как выяснилось единственно правильное решение – он просто уехал из родного города на Украину. Там его не искали, а вскоре и вовсе стало не до таких "космополитов”, как Гурвич – после смерти  кремлевского тирана началась смертельная драка за его наследство. Но восстановить свой статус Давиду Михайловичу так и не удалось. Впрочем, он стал прекрасным педагогом. Ярко, с полной самоотдачей преподавал  историю в одной из лучших ленинградских школ. Также увлеченно    играл он  в шахматы, был страстным грибником, коллекционировал марки. Кстати, мне приятно сознавать, что не без моего участия,  редкие довоенные марки СССР из собрания Гурвича  теперь находятся в одной из лучших коллекций  мира –  у филателиста высшей квалификации – Анатолия Карпова.  Когда-то на даче в Зеленогорске я сыграл с Додом, как называли его все близкие, тренировочный матч с часами. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы были с ним на "ты”, и могли  отчаянно спорить, меняясь почтовыми марками или определяя у кого из нас, раньше  упал флаг в блиц-партии. Именно в квартире его матери на 5-ой Советской улице впервые услышал я  записанные на толстые виниловые пластинки и поразившие меня на всю жизнь виртуозные песенки Александра Вертинского. Особенно влюбился я в "Маленькую балерину” и в "Желтого ангела”. Закрываю глаза и вижу тот старый заводной патефон на широком  диване в столовой. Иногда Давид менял пластинку и звучало популярное танго "Брызги шампанского”. Тогда хозяин приглашал на танец свою Женю  - смуглую восточную красавицу с тонкими чертами лица. Танцевал он смешно и весело. Мне кажется, в такие моменты он был счастлив. Но пережитое не  прошло для него даром, легло,  в прямом смысле,  рубцом на сердце. Тяжелый инфаркт сорвал уже намеченный пятидесятилетний юбилей этого жизнерадостного человека.  Помню прощание с ним в  Куйбышевской больнице. Столько прекрасных печальных молодых лиц больше я не видел никогда.  Казалось, вся школа пришла отдать последний долг своему любимому Учителю.

Вскоре вдова Гурвича – Евгения Львовна с дочерью Любой и сыном Михаилом эмигрировали за океан. У моего друга – уже взрослые внуки-американцы, а мне слышится удивленная и берущая за душу  фраза,  оброненная в том самом больничном дворе каким-то   подвыпившим  дядькой: " Господи! Какой красивый мужик помер! "

Как это искренне и как по-русски!         

Что же касается Цапахов, - им удалось осуществить свою мечту. К отъезду в Израиль Яков Николаевич  готовился очень тщательно. Взамен проданной квартиры и антикварного тещиного сервиза приобрел разборную яхту, которую отправил на Землю Обетованную морским путем. Он даже обменял свой роскошный, но слишком громоздкий  видеомагнитофон - на мой, – весьма скромный, но зато портативный и легкий. На отвальной, организованной в только что открывшимся частном  кафе "Петрович”, собрались не только близкие друзья и родственники, но и  руководители предприятий – смежников и даже представители городской администрации. Горбачевская перестройка набирала обороты, и  чиновники, уже не опасаясь за свои кресла, с удовольствием выпивали, поочередно желая  своему бывшему коллеге счастья на новой родине.

Перевалочным пунктом для многих еврейских  репатриантов из Ленинграда стала соседняя Финляндия. До отлета в Тель - Авив  опеку над ними брала на себя  баптистская община Хельсинки. Яков, впервые в жизни оказавшийся за границей, был потрясен тем, с каким вниманием и теплотой отнеслись к ним финны. "Мне там было  так хорошо и уютно, что дальше уже ехать никуда не хотелось” -   вспоминал он потом с улыбкой. Прошло пару недель после отъезда Нины и Якова, и через его брата – Леонида, до нас дошла весточка о том, что новоприбывшие устроились в курортном городе Натания на берегу Средиземного моря. В 1992 году я впервые побывал в Израиле и  на неделю остановился у Нины и Якова, снимавших в то время приличную трехкомнатную квартиру в центре города. В древнееврейском языке отсутствовало местоимение "вы”. Нет его и в современном иврите. Поначалу обращение на "ты”  и просто  по имени,   без привычного отчества, услышанное от малознакомого человека,   режет слух, но через несколько дней пребывания в этой удивительной стране,  к подобной  форме общения привыкаешь.  Впрочем, как и ко многому другому.

Принимали меня очень радушно. Делились своим житьем – бытьем. Как и почти все представители "большой”  советской  алии,  работали они много и тяжело. Эмигранты первого поколения в любой стране мира не могут уповать на свои былые звания и достижения. Как правило, жизнь приходится начинать заново. А в условиях жесткой конкуренции найти нишу для применения своих знаний  и умений весьма нелегко. Кроме всего прочего, возникает еще проблема языка. Если в сегодняшнем  Израиле в быту можно  обойтись русским или  английским, то для поступления на престижную  работу иврит необходим.

Нина устроилась помощницей врача-стоматолога, а Яков с его опытом и  деловой хваткой создал и возглавил клуб партии "Авода” для новых репатриантов и потенциальных избирателей. Пробил помещение в центральном районе, открыл там библиотеку, лекционный  и кино – зал, стал проводить встречи с интересными людьми, и даже  организовал маленькое туристическое бюро. Автобусные экскурсии с высококвалифицированными русскоязычными гидами пользовались большой популярностью. Однажды, где-то в середине 90-х годов, я под руководством Цапаха   совершил прекрасную  поездку на Мертвое море. Особенно запомнился мне белоснежный город  Арад,  расположенный непосредственно над уникальной природной впадиной. Абсолютно сухой воздух,  насыщенный солевыми испарениями, заполняя бронхи и легкие, обеспечивает  естественную ингаляцию и чудесным образом излечивает от астмы и  других болезней дыхательного аппарата без всяких лекарств. Недаром предусмотрительные японцы охотно скупают здесь недвижимость. Вскоре волшебный воздух библейского  Арада станет бесценным.

Свое "культуртрегерство” Яков не гнушался совмещать с менее престижным занятием. Рано утром  он отправлялся в близлежащую школу и  помогал своей  Ниночке  мыть полы перед началом занятий.

"Я ни о чем не жалею” – часто повторяла некогда изнеженная ленинградская дама. "Да, я много работаю, но зато я каждый день вижу солнце и море!”  

 Весь год они жили очень скромно, старались экономить, но зато летом становились белыми людьми и, убегая от непривычной для северян жары, совершали турне по Европе. Маршрут намечался заранее. Сначала пару недель они проводили в Лондоне, Париже или Амстердаме. Потом отправлялись в родной город. Договаривались на это время с каким-нибудь владельцем автотранспорта, который возил их по друзьям и родственникам, посещали могилы своих родителей на Преображенском кладбище, и с нетерпением ждали хорошего ленинградского ливня. Отпуск завершался поездкой в  Палангу, кстати, давно облюбованную израильскими  пенсионерами. Во время таких визитов навещали они и дом на Басковом, в котором Яков провел свое детство.

 Последний раз я встретился с ним на окраине Натании в социальном доме для пожилых людей. На машине моего кузена Виталия Сумина ( сына маминой двоюродной сестры Валентины Лапковской), эмигрировавшего в Израиль еще в 1971 году,  мы с трудом добрались до  указанного  Цапахом адреса.  Жизнь обитателей  пансионата ни в коей мере не напоминала, убогое существование российских стариков в домах престарелых. Каждой паре была предоставлена отдельная квартира с кухней и  всеми удобствами. И все же,  видеть некогда энергичных и уверенных в себе Ниночку и Яшу, окруженных   любопытными до зрелищ соседями  с потухшим глазами,  было как-то грустно и неловко. Нас пригласили  подняться и отужинать, но разговор почему-то не клеился. За последние годы Яков Николаевич сильно сдал, стал плохо слышать, а мне вспоминался тот веселый  бонвиван, который после пары рюмок водки грубовато , но с любовью, обращаясь ко мне, пятнадцатилетнему приговаривал: "Эх, Генька, вот подрастешь  , и мы еще  c тобой вместе по бабам пойдем  !”

Через несколько месяцев из Натании пришла печальная  весть, - Яши Цапаха,  не стало. Нина Абрамовна Миркина, крещенная еще в детстве своей русской матерью, не смогла  оставаться  одна без любимого мужа  в этом доме, и ушла в православный монастырь.            

ГЕННАДИЙ НЕСИС, ДОКТОР НАУК,ПРОФЕССОР.