«Все предопределено, но свобода  дана…”

                                                                                    Из   книги  Мишна.      

         ………………………………………………………………………………….

                                 «Fata volemtem ducunt, nolentem trahunt» -

                                      «Желающих судьба ведёт, а не желающих — тащит».

Первый месяц 1968 года не предвещал особых изменений  в моей жизни:  Новый год в семейном кругу, зимняя сессия на 4-ом курсе института, сбор гостей 7 января - в день рождения моей мамы, странным образом совпадавший с Православным Рождеством, официально не отмечаемым  в советское время, и, наконец, неудачный старт в отборочном турнире первенства города – вот и все , что сумел я выудить со дна своей взбаламученной памяти… Но наступивший февраль принес новые незабываемые впечатления и эмоции.

Большинство событий нашей жизни  выглядят абсолютно не детерминированными, а проще говоря, случайными. Основной постулат рационалистического фатализма о неумолимом сцеплении причин и следствий в рамках замкнутой системы  выглядит для нас чересчур схоластично. Читаем ли мы  мемуары  полководцев  или  прислушиваемся к воспоминаниям бабушек на лавочке у подъезда, - вывод, как правило, будет одинаков, все они, по сути дела,   являются последователями  философа Эпикура или его адепта,-  поэта Лукреция, хотя, как правило, понятия не имеют ни  об этих   персонажах античного мира, ни об их теории казуальности, согласно которой в нашем мире господствует "Его Величество” случай. 

И все же, должен признаться, что  беседы с убежденными фаталистами, да и некоторые удивительные кульбиты собственной биографии, поневоле заставляют задуматься о предначертанности нашей судьбы, в которую верила даже моя мама, весьма далекая от религиозных предрассудков.

Невольно приходят на память беседы с  двумя великими  гроссмейстерами  и оригинальными мыслителями, чьи имена вышли далеко за границы шахматного мира. Василий Смыслов и Юрий Авербах – сверстники, друзья, коллеги и …оба – фаталисты. Встречи с этими незаурядными, многосторонними личностями, хотя  и не изменили моих представлений о закономерностях миропорядка, но заставили размышлять о них, а это уже немало.

Прежде всего, процитирую фрагмент из интервью Юрия Львовича Авербаха, состоявшегося незадолго до  90-летия легендарного шахматиста:

"Вы знаете, я фаталист. И пришел к этому убеждению очень давно. В 1929 году, когда началась коллективизация, и положение в стране резко ухудшилось, выяснилось, что отец не может обеспечить семью. Нас было двое детей. Тогда мама пошла  работать учителем русского языка и литературы в школу, а меня отправила в первый класс, просто чтобы я не болтался на улице. Мне было семь лет, а в школу брали с восьми. Это определило мою судьбу, потому что в 1939 году, когда я окончил школу, мне было семнадцать лет, а всем было по восемнадцать. 1 сентября 1939 года вышел закон о всеобщей воинской повинности граждан, достигших восемнадцати лет, и всех школьников забрали в армию, а демобилизовали уже после войны. Выживших. Я успел поступить в Бауманский институт, а со второго курса уже не забирали. Сейчас мы знаем, что 93% мальчишек 1922 года рождения погибли на фронте…”         

Может быть, говоря о фатализме, гроссмейстер  вспоминает и  эпизод из жизни своего отца.
 Лев Авербах работал в тресте "Экспортлес", который заготавливал целлюлозу для бумажной промышленности.  В 1937-м его арестовали, но в этот момент как раз произошла смена руководства НКВД — Ежова заменили Берией. И Авербаха, после почти года отсидки,  отпустили, не определив  никакого срока. Это, конечно, в те страшные времена репрессий,  было редким везением.  Кстати, все это   Юрий Львович узнал случайно,  отец никогда  не вспоминал при нем этот  факт из  своей биографии.

Девяностолетний гроссмейстер  верит в  возложенную на него миссию, – исследователя тайн, связанных с  феноменом интеллектуальных игр. Его мечта - создание капитальной монографии по истории шахмат. Он продолжает свою трудовую деятельность в качестве заведующего Кабинета шахматной информации Государственной публичной научно-технической библиотеки России, выступает с лекциями, публикует научно-исследовательские и популярные статьи по  библиографии, участвует в Конгрессах Международного общества коллекционеров и историков древней игры.

Да и в самом факте собственного появления на свет, обусловленного необычным знакомством еврейского паренька и дочки калужского чиновника, происходившего из семьи православных  священнослужителей, мягко говоря, негативно относившихся к иудейскому племени,  Юрий Львович видит какой-то рациональный  замысел природы. Работая над своей автобиографией, он вспоминал:

"Родился я в Калуге. Мой дед, - Михаил Васильевич Виноградов  работал в казенной палате . Его жена, моя бабушка, умерла в 1915 году, и дед остался с тремя детьми. Фактически,  моя мама выполняла роль хозяйки дома, дед не женился больше. И вдруг появился на дрожках смазливый мальчик, мой отец. Моя мама увлеклась и вышла за него замуж. Дед это очень плохо воспринял по двум причинам: у него сразу возникли трудности в быту — ушла хозяйка. А второе — это национальный вопрос, который тогда очень остро стоял. И вот эта русская часть моих предков воспринимала отца враждебно, особенно потому, что там много было сельских дьячков и так далее. Кстати, Павел Гаврилович Виноградов, академик, знаменитый историк средневековой Англии, который потом стал лордом  и жил в Англии, он тоже был из этих дьячков, и приходится мне родственником.

Отец работал помощником лесничего в калужских лесах князя Голицына, а после революции стал просто лесничим. Наверное, натянутые отношения с маминой родней и стали одной из причин переезда в Москву. Отец не заходил в дедов дом. По-моему, первое время в Москве отец занимался поставкой дров из Калужской губернии, а  в Калугу мы стали приезжать на лето только после смерти деда в середине 1930-х годов. Мама же, напротив, была человеком особенно толерантным и легко сошлась с отцовской родней.”

  В ноябре 2011года  мне довелось пообщаться с Юрием Львовичем на открытии крупнейшего международного турнира – Мемориала Михаила Таля в Москве.

Увидев меня, уважаемый гроссмейстер ловко подхватил левой рукой бокал красного вина и тарелочку с тарталетками, и освободил правую для крепкого  рукопожатия.

-"Очень рад, что встретил Вас” – энергично начал разговор мой легендарный собеседник.

"Вы, как коренной петербуржец, должны помочь мне в разрешении двух вопросов, которые меня сейчас волнуют. Во  первых, не знаете ли Вы когда и при каких обстоятельствах ушел из жизни профессор Смирнов?”

-Простите, речь идет об  Александре Александровиче Смирнове, авторе брошюры "Красота в шахматной партии ”с недоумением уточнил я.

- "Да, именно о нем”- , как о само собой разумеющемся, спокойно ответствовал мэтр.

- "Но позвольте, Юрий Львович, эта работа вышла в свет в 1925 году! Именно на нее ссылался в своем "Опыте современной эстетики” Владимир  Волькенштейн еще в начале тридцатых годов. Боюсь, что автора нет на свете уже более полувека.

"Это не имеет значения! Я нигде не смог обнаружить некролога о Смирнове, и это ничем не могу для себя объяснить.”

По возвращении в Петербург я обещал помочь в разрешении этой загадки. Выяснилось, что большой знаток шахмат и известный литературовед, а также  переводчик  трудов чемпионов мира А. Алехина, Эм. Ласкера , Х.-Р. Капабланки и  М.Эйве   профессор Ленинградского Университета А.А.Смирнов ушел из жизни  в 1962 году.

-"Во- вторых,” по  академически четко, продолжил мой собеседник,  "я бы хотел уточнить играли ли в шахматы в знаменитом Английском клубе, где часто бывал и А.С. Пушкин.”

Эта удивительная кропотливость и любознательность была присуща Авербаху – исследователю всю жизнь. Только дотошный и целеустремленный подвижник  смог бы, без помощи  компьютеров, "вручную”  проанализировать более 4000 (!) эндшпильных позиций, и создать энциклопедический труд по теории шахматных окончаний в пяти томах. Именно Юрия Львовича приглашал в качестве своего спарринг-партнера и консультанта  умудренный опытом и мало кому доверявший  шахматный Патриарх Михаил Моисеевич Ботвинник. Конечно, все эти качества пригодились  юбиляру и  как выдающемуся специалисту в области истории шахмат, также  родственных им, интеллектуальных табельных игр.

Эта сфера интересов Авербаха особенно важна для тех, кто воспринимает шахматы  как явление мировой культуры. Надо отметить, что Юрий Львович возглавил общество коллекционеров и историков шахмат России.  Будучи  компетентным специалистом в области  шахматных раритетов, он  не равнодушен и  к произведениям художественного творчества. Он эмоционально делится своими эстетическими пристрастиями, в которых тоже проявилась склонность к философии фатализма:

"Путешествуя по странам мира, я всегда старался посетить музеи современного искус­ства, интересовался русским авангардом. В первую очередь мне хотелось его понять, и я понял и полюбил. Вот многие говорят: «Черный квадрат» не искусство, а для меня это предчувствие мировой войны. Именно предчувствие. И в искусстве ХХ века много такого предчувствия, подсознания. Но много, конечно, и попыток чистого самовыражения вместо искусства. Впрочем, так было всегда.

Через живопись я подружился со многими современными художниками. Приходил к ним , смотрел рабо­ты, а потом давал сеанс одновременной игры. У меня большая привязанность именно к живописи. Один из моих любимых художников — Беато Анджелико, он меня просто поразил. Это был простой монах Фра Анджелико, то есть брат Анджелико, а он красками владел виртуозно. Джотто мне очень нравился, то есть Возрождение меня очень притягивало. Мне очень повезло в том, что я ездил много, и если я был в Голландии, то в Музей Ван Гога я как на работу ходил. И Ван Гог действитель­но открылся. И Франса Халса очень любил. И вообще к Голландии я очень хорошо отношусь, и к народу, его трудолюбию и независимости. А у нас с восторгом побывал в Пскове, а потом в Боровске на меня очень большое впечатление произвели фрески Дионисия.”

Себя Юрий Львович не считает профессиональным коллекционером, Больше его интересует история древней игры, но и в его собрании  есть редкие экземпляры:

" В общей сложности у меня двадцать комплектов. Все - ручной работы. Началось увлечение с того, что в 1961-м году я выиграл турнир в Вене, посвященный памяти Карла Шлехтера. В качестве первого приза мне были вручен комплект шахмат, сделанный в Тироле. Как сказали организаторы: "Jede Figur hat ihr  eigenes  Gesicht”, то-есть у каждой фигуры –свое лицо. Такой изобразительный комплект. Я смотрю на него и вспоминаю, как я хорошо играл в Вене… Есть шахматы в форме викингов, сделанные из рыбьей кости. Позже с Бали привез оригинальный комплект. Каждая фигура - это разные местные божки.”

Об отдельных экспонатах чужих коллекций он рассказывает с восторгом:

" Есть два комплекта шахмат Фаберже. Об одном я написал в журнале "Русское искусство". Шахматы из полудрагоценных уральских камней, серебряная доска. Когда-то принадлежали генералу Куропаткину, который командовал нашими войсками в Маньчжурии. Сейчас эти шахматы в Америке в частной коллекции, но выставлены на продажу. Цена - 12 миллионов долларов.

Потрясающий коллекционер живет в Мексике - в его доме две тысячи комплектов шахмат. Я дружу с президентом международного общества коллекционеров и историков шахмат доктором Томсоном. У него - тысяча комплектов. Один из них уникальный - раньше принадлежал великому князю Михаилу Романову, брату Николая II.”

С гордостью, как всякий истинный собиратель, Юрий Львович похвастался, что приобрел шахматы Мао Цзедуна :  "Всего за две тысячи долларов! Сразу передал их в музей нашей федерации. Там они сейчас и хранятся.”    

Как-то наш разговор зашел о дальних и близких родственниках шахматной игры. Я поделился с Юрием Львовичем новым изобретением американского любителя – игрой  с дополнительными фигурами – монстрами. Носит она  вполне современное название " Tensor Chess” и ведется на 80-ти клеточной доске. Внимательно выслушав мои соображения по этому поводу, гроссмейстер заметил, что возможно это новшество и интересно, так как развивает фантазию и пространственное представление, но, тут же, со скрытым скепсисом все повидавшего мудреца, сообщил: " Вы знаете,  мне известно более шестисот разновидностей шахмат, и все же мир , в основном, играет по давно устоявшимся правилам.”

В Авербахе – мыслителе удивительным образом сочетаются твердый  атеизм и  вера  в предначертанность  собственной судьбы. Юрий Львович  мудро распорядился энергией, данной ему от природы,  и остался оптимистом:

 "Человеческая особенность состоит в том, что не только физическая энергия тела строго ограничена, но и нервная. Я очень ясно это понял и в сорок лет ушел из профессиональных шахмат. А противоречие состоит в том, что разум-то продолжает развиваться! И можно продолжать постигать мир. Я продолжаю работать и не жалуюсь на одиночество…”

Совершенно иную оригинальную форму фатализма исповедовал Василий Васильевич Смыслов. Будучи человеком глубоко религиозным, он  в своей вере  не был ограничен строгими догмами Православия и в глубине души  оставался самобытным мыслителем и философом. В его взглядах ощущалось влияние дохристианских,  языческих суеверий  или старозаветных  пророчеств. Может быть, этим и объяснялся  уникальный дар интуиции и предвидения, которым славился Смыслов и в жизни  и за шахматной доской.

В начале 80-х годов мне несколько раз довелось ассистировать Василию Васильевичу на занятиях его знаменитой шахматной школы. Сессии проходили и под Москвой и в Кисловодске и на Черном море. Во время длительных прогулок и , особенно, вечером на тренерских посиделках, Смыслов любил обстоятельно и искренне делиться с молодыми коллегами различными  событиями жизни, которым он , порой придавал почти фатальный  характер.   

Помню  монолог седьмого чемпиона мира, прозвучавший под аккомпанемент первой мартовской капели на парковой дорожке пансионата в Подольске.

"  Геннадий Ефимович,” -  несмотря на большую разницу в возрасте, великий шахматист и настоящий московский интеллигент,   обращался к нам – юным коллегам, учтиво -  только  на Вы, и по имени - отчеству,

 - "Вы же знаете, с какой симпатией я отношусь к Борису Васильевичу. Так вот, однажды Борис привез мне из Парижа такой странный сувенир – фигурку пирата с перевязанным глазом и перебинтованной левой рукой . И , понимаете, этот пират мне сразу не понравился. Я сказал Надежде Андреевне, выбрось ты этого чертового пирата куда подальше.

-Ну, как же так, Вася, это же подарок от Бореньки Спасского. Неудобно, он ведь от всего сердца, а ты хочешь выбросить.

 Я не стал спорить, но на душе стало как-то  скверно. И, что Вы думаете, на другой день сажусь в машину, а она не заводится. Пришлось заводить по старинке. Начал крутить энергично тяжелой металлической ручкой, а она , возьми и сорвись, и прямо мне по левому предплечью. Перелом. Пришлось гипс накладывать. Надо было этого пирата выбросить, а я не прислушался к подсказке свыше! "

В те годы, я участвовал одновременно в нескольких ответственных соревнованиях по переписке – личных и командных чемпионатах мира и Европы. Как-то в одной из моих заочных партий возник сложный  обоюдоострый ладейный эндшпиль. Даже после многочасового анализа, я не смог достоверно оценить ситуацию и найти правильное решение. Компьютера тогда  у меня еще  не было, и я рискнул показать позицию – самому Смыслову – непревзойденному  классику  подобных окончаний. К моему удивлению, гроссмейстер не стал считать длинные форсированные варианты, и после непродолжительного обдумывания, поднял моего короля над доской и словно на ковре- самолете перенес его на противоположный фланг: " Мне кажется, на это поле  должен прийти Ваш король, и тогда  белые получат  хорошие шансы на победу.”  Для меня такой подход к  оценке острого эндшпиля был сродни сеансу магии. И этот обаятельный , мягкий человек действительно обладал магическим даром интуиции, граничащей с провидением. Излагая свои философские воззрения,  Василий Васильевич использовал несколько иную терминологию: "Фатальность определенная, несомненно , существует. Но я предпочитаю понятию "фатализм” понятие более тонкое: "предопределение”. У меня на это счет совершенно ясное ощущение все события на земле связаны с определенными космическими силами и, в значительной мере, предопределены. И когда говорят: вот если бы тому-то или тому-то повезло там-то или там- то  -это недопустимо! В данном случае нет никаких "если”. Дается один шанс в жизни – и нужно победить! Иначе не чемпион”.

Вера в предопределенность судьбы, как это ни странно, позволяет сохранять спокойствие и  принимать  разумные  решения в критические моменты жизни.

Первый советский фильм – катастрофа "Экипаж " произвел на наших зрителей,  неискушенных  еще  нынешним обилием голливудских компьютерных  страшилок, потрясающее впечатление. Достаточно сказать, что в год Московской Олимпиады его посмотрело более семидесяти миллионов человек. И все же, в такое нагромождение  природных и  техногенных катаклизмов, произошедших одновременно в одной географической точке, было трудно поверить. Скептики объясняли безудержную фантазию авторов  сценария Юлия Дунского и Валерия Фрида  лишь  желанием  обеспечить своей ленте крупный  кассовый успех. И он был достигнут. Блистательный ансамбль  актеров - Георгий Жженов, Леонид Филатов, Анатолий Васильев, Александра Яковлева, Елена Коренева, Екатерина Васильева под руководством  выдающегося режиссера Александра Митты, несмотря на колоссальные организационные и технические трудности и более чем скромный бюджет,  сумели  создать настоящий блокбастер с любовной  мелодрамой, героями – летчиками и  эффектным хеппи-эндом.   

Спустя десять лет после оглушительного успеха "Экипажа”, летом 1990 года я оказался в  Маниле в качестве тренера Александра Халифмана на межзональном турнире первенства мира. О препонах и сложностях, которые пришлось преодолеть  перед тем, как удалось оказаться в столице Филиппин и совершить  путешествие по маршруту Ленинград-Москва-Ленинград- Москва-Дубаи-Сингапур –Куала-Лумпур- Манила,   стоит когда-нибудь рассказать отдельно.

Ранним утром в день предстоящего отлета на родину мы встретились с четой Смысловых  у стойки администратора роскошного по тем временам отеля "Шератон” – предстояло рассчитаться за телефонные переговоры и прохладительные напитки, заимствованные из мини-бара. Неожиданно у меня закружилась голова, а потолок в холле показался непривычно низким. Я поделился своими ощущениями с Василием Васильевичем. Всегда участливый и сопереживающий собеседнику Смыслов  неожиданно замолк, словно прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, и вдруг, энергично схватив за руки свою супругу- Надежду Андреевну и меня,  быстро потащил нас к выходу.

"Это у вас - не головокружение”- уверенно заявил Смыслов. "Это землетрясение!”

Мы выскочили на улицу. Там уже царила паника. Гудели клаксоны, скрипели тормоза, кричали  дети. Мы, перейдя полосу автомобильного движения, выбрали в этом хаосе , казалось бы, наиболее надежную позицию – бетонный островок,   возвышавшийся над уже  неуправляемой трассой и   служивший  в обычных обстоятельствах рабочим местом  для полицейского регулировщика. Однако, даже в такой напряженный момент  фантастическая интуиция гроссмейстера не дала сбоя и мгновенно оповестила о грозящей нам опасности. Над нашими головами перекрестными струнами нависли провода высокого напряжения, и,  разрушение любого из  неподалеку расположенных многоэтажных зданий, неизбежно привело бы к их обрыву.

Лавируя между мчащимися машинами, мы перебежали на противоположную сторону улицы и углубились в небольшой прибрежный парк. За ним раскинулся широкий песчаный пляж. Куда я и устремился. Тогда еще о таком грозном природном катаклизме как цунами мало кто слышал, и  свободное от зданий и атрибутов технического прогресса девственное пространство, наполненное лишь дыханием океана, представлялось надежным убежищем для маленьких человечков, оказавшихся посреди  обезумевшей природной стихии. В сочном и богатом русском языке существует  образное описание ужаса,  когда "поджилки трясутся”. До того манильского землетрясения я не воспринимал  это выражение буквально, и, лишь тогда, на океанском пляже  физиологически ощутил  его абсолютную точность. Во время очередного подземного толчка по икрам  ног словно пробежали судороги,  мышцы ослабли и, в ответ на нарушение привычного гравитационного поля,  в буквальном смысле, "затряслись”, да так, что невольно захотелось опуститься на колени.

К счастью, Посейдон не поддержал своего римского  коллегу – разбушевавшегося  Плутона, и океан остался спокойным. Некоторое время, в растерянности  побродив по пляжу, я понял, что оказался в сложной ситуации. До намеченного отлета по маршруту Манила – Куала-Лумпур оставались считанные часы, а судьба моих  вещей, и, главное, документов, брошенных в номере отеля, была мне неизвестна. Интуитивно я начал двигаться в обратном направлении от безмятежной водной глади к  запруженной всеми видами транспорта асфальтированной магистрали. Лавина допотопных  грузовичков и автобусов, под завязку набитых испуганными людьми, стремилась вырваться из центра огромного города в деревни и предместья, подальше от многоэтажных зданий, в считанные минуты ставших источником смертельных опасности. Путь к возвращению был отрезан. Вдруг, как это бывает при решении замысловатого шахматного этюда с  парадоксальным заданием – сделать ничью в, казалось бы, совершенно безнадежном положении, пришло неожиданное спасение. Сквозь  окружавшую меня какофонию звуков прорвался  чей - то незнакомый  голос явно выкрикивающий мою фамилию. Мне показалось , что этот голос прозвучал откуда – то сверху. Я поднял глаза, но небо было пустынно и безоблачно.

"Mister Nesis! Look at the road!”- Я взглянул на дорогу и увидел взволнованного, размахивавшего руками   Флоренсио Кампаманеса, который проезжал мимо пляжа на открытом автобусе и , о чудо, сумел заметить меня в этом бедламе. Я бросился к  президенту ФИДЕ, как к ближайшему родственнику, мы радостно  обнялись и, вскоре, я очутился в устоявшем перед разгулом стихии двадцатидвухэтажном "Шератоне”, надежно построенном американскими специалистами.  Лифт был отключен. Во время возникшей паники постояльцы верхних этажей ринулись вниз по  аварийной лестнице, и один наш коллега, поскользнувшись на очередном повороте, упал и сломал руку. Кажется, других пострадавших среди гостей отеля не было. Молодые гроссмейстеры, как ни в чем не бывало, резались в карты, и, пользуюсь возникшей неразберихой, опустошали спиртные запасы мини баров. Руководитель нашей делегации Александр Бах принял решение не откладывать вылет на родину и немедленно отправиться в аэропорт. Я быстро схватил собранный еще накануне чемодан, проверил наличие паспорта и билета, и спустился по уже обезлюдевшей лестнице к автобусу, благо мой номер располагался не так уж и высоко на пятом или шестом этаже. Моему подопечному - Александру Халифману, которого с трудом удалось оторвать от его веселой компании,   пришлось совершить  пешую прогулку с тяжелой сумкой на плече с двадцать первого этажа. Автобус был еще пуст, лишь на последнем сидении безмятежно спал Михаил Таль. Через несколько часов  шахматный кудесник, узнав от меня о произошедшем стихийном бедствии, был крайне удивлен этой новостью, и долго отказывался в нее поверить. 

 Наконец,  наш перегруженный автобус двинулся в путь. Сумками и пакетами были забиты все проходы и багажные полки. По пути  в Манилу участники нашей огромной делегации пару часов провели в сингапурском аэропорту и отоварились в отделе электроники  "Dute Free” по полной программе. Напомню, что все эти  события происходили  в 1990 году, когда в Советском Союзе в дефиците были не только видеомагнитофоны, но и простые портативные транзисторные приемники,  и прилавки магазина в этом азиатском городе- государстве  казались нам фантастическим миражем.

Гидом по этой  ярмарке технического тщеславия  выступил виртуозный специалист по рыночной экономике и торговле остроумный и неутомимый Эдуард Гуфельд. Подружились мы с ним еще в 1978 году, когда совместно освещали в газете "64 " Всесоюзный отборочный турнир в Даугавпилсе, где впервые блеснул своим уникальным дарованием 15- летний Гарри Каспаров. По итогам этого интересного соревнования мы с Гуфельдом опубликовали первый творческий портрет будущего тринадцатого чемпиона мира в журнале "Шахматы в СССР”.

В аэропорту Сингапура мне приглянулся маленький японский транзистор SONY, с коротковолновым диапазоном частот стоимостью смехотворными по нынешним временам девятнадцатью долларами. Я уже открыл бумажник,  но ко мне, заметив мое намерение расплатиться за покупку, подскочил многоопытный  Эдуард: " Не торопись! Надо поторговаться!”

Я попытался возразить: " Это же "Dute Free”, –здесь  всегда фиксированные цены!”  Но куда там. Мой коллега уже перешел на свой коронный и известный во всем  мире   "Gufeld-English”. Он предложил изумленному и вышколенному продавцу – хороший бизнес: "все члены многочисленной советской делегации покупают по такому приемнику, но зато со скидкой на 25%.” Зная фантастические способности Гуфельда, продемонстрированные им на рынках пяти континентов, аппетит его, на сей раз, выглядел весьма скромным. К сожалению, сингапурец был непоколебим. А "японец” верой и правдой служил мне долгие годы. Именно он информировал меня о московских событиях октября 1993 года, когда я, к удивлению посетителей франкфуртской книжной ярмарки, переходил из павильона в павильон, плотно прижимая к уху черный аппарат с торчащей из него антенной. Сейчас старый транзистор отправлен на заслуженную  пенсию и доживает свой век в книжном шкафу моего кабинета в Саарбрюкене.

Как ни старался водитель нашего автобуса, мы застряли в неимоверной пробке и опоздали на запланированный рейс. По указанию хозяина поля Кампаманеса  нас  разместили  на ночь в маленьких одноместных номерах невзрачной  пригородной  гостиницы, но зато расположенной неподалеку от аэропорта и  не столь сейсмически опасной, как высотные здания. Спал я в пол уха, опасаясь нового удара подземной стихии. После легкого завтрака наша команда вновь погрузилась в автобус с твердым желанием улететь первым же рейсом подальше от сотрясающегося филиппинского архипелага.

В аэровокзале  и пассажиры, и служащие находились в напряженном состоянии. Неожиданно громко закричал, невесть откуда взявшийся в здании, петух. Тревожно замяукали кошки. Как тут же пояснил нам знаток каббалы и мистических предсказаний, автор уникальной монографии "Тысячелетний миф шахмат” гроссмейстер Леонид Юдасин, подобные явления явно – не к добру, и надо опасаться новых природных катаклизмов. И он оказался прав: хотя взлетная полоса при мощных толчках почти не пострадала, но нас предостерегала новая неприятность – резко испортилась погода, небо заволокло темными облаками, к Маниле подошел грозовой фронт. К тому же  число желающих покинуть столицу Филиппин  явно превосходило возможности местного аэропорта. В таких критических случаях решение о взлете и посадке принимает командир воздушного корабля. Объявили посадку. Я вновь оказался рядом со Смысловым, интуиции которого  безмерно доверял: " Что будем делать, Василий Васильевич? При новом толчке бетонная дорожка может расколоться , и мы застрянем здесь надолго, но и лететь на грозу крайне опасно.”

"Ах, дорогой Геннадий Ефимович, все уже предопределено без нас. Но, думаю, что отсюда  надо побыстрее выбираться!”

Наши кресла оказались рядом. Мы успели набрать высоту до очередного удара, исходящего из бездны. В иллюминаторах, то и дело сверкали устрашающие молнии, самолет содрогался от электрических разрядов, но мой великий сосед - фаталист был  спокоен, и с интересом наблюдал за каверзными выходками Природы. Через пару часов мы благополучно приземлились в безмятежной Малайзии. Спустя несколько дней,  уже оказавшись  в Москве, мы узнали, что еще один сильнейший подземный толчок потряс Филиппины через пару часов после нашего взлета. Интуиция не подвела Смыслова и в тот тревожный момент.