Встречи с Окуджавой.

" Der Mensch ist erst wirklich tot, wenn niemand mehr an ihn denkt…”
Bertolt Brecht

Хрестоматийную строчку Н.А.Некрасова я счел чересчур банальной для эпиграфа, но относительно героя этой главы она была бы вполне уместной. Булат Шалвович Окуджава отвечал обоим условиям – и необходимому, и достаточному: он был и Поэтом и Гражданином с большой буквы.
Впервые его завораживающий негромкий голос услышал я летом 1962 года в семье наших друзей Барштаков на даче в Зеленогорске под Ленинградом.
У маминой подруги - преподавательницы истории Земфиры Барштак появилось чудо техники, своеобразный символ хрущёвской оттепели- ленточный магнитофон с огромными бобинами ,на которых и были записаны входившие в моду (пока правда только среди интеллигенции двух столиц) песни Окуджавы. В нашу жизнь сразу вошли и Ванька Морозов ,который циркачку полюбил, и комсомольская богиня, и бумажный солдат, и троллейбус –последний случайный, и надежды маленький оркестр, и шарик голубой.
Даже на фоне обожаемого в моей семье грассирующего Александра Вертинского и шального и вольного Петра Лещенко, чьи пластинки неведомым образом проникали в СССР, миниатюры провинциального учителя литературы с необычной для России фамилией стали совершенно уникальным явлением. Они интонационно и идеологически резко отличались от официального репертуара нашего радио и телевидения. Хотя не буду лукавить ,и до "революции бардов” ,которую возвестил Булат ,мы с удовольствием слушали песни и песенки в исполнении Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко, Эдди Рознера и Лидии Руслановой. Но пришло , как многим казалось, новое время, и потребовались новые песни.
Огромную роль в популяризации и становлении авторской песни сыграли неукротимый , мятущийся и дьявольски талантливый Владимир Высоцкий и, рассчитанный на более узкую аудиторию, тонкий и саркастичный Александр Галич, превращавший свои песни-баллады в законченные по глубине и трагизму ,драматические произведения.
Удивительно, но романтичный и гордый Булат Окуджава даже на фоне таких, ярких личностей ( а были еще любимые многими Визбор, Ким, Кукин, Клячкин, Городницкий, Матвеева ) был воспринят абсолютно своим и доступным в широкой и социально неоднородной массе поклонников городского романса.

Спустя год после той, первой аудио виртуальной встречи с Окуджавой , я уже знал практически все его стихотворные тексты наизусть, старательно занося их в ученическую тетрадь.
Дачные компании 60-х годов по образовательному цензу, да и по этническому составу, были прекрасной аудиторией для распространения шутливых, и ,особенно, официально непризнанных, песен с политическим подтекстом. Записи переписывались с магнитофона на магнитофон и звучали из каждого оконца, а осенью добирались и до городских кухонь и квартир.
Главным моим увлечением ,конечно, в то время, были шахматы. Заинтересовался я этим культурным феноменом (термин "игра” представляется мне для столь разнопланового явления ,- слишком узким) даже по тем временам, очень поздно – в тринадцать лет, и, неудивительно, что в школьные годы, постоянного тренера-педагога у меня не было. Дебютные варианты я изучал дома самостоятельно, на уроках в девятом классе играл легкие партии со своим одноклассником Юрием Горским ( карманные шахматы всегда были у меня с собой в портфеле), а по вечерам участвовал в турнирах спортивного общества "Динамо”.
Руководителем нашей секции был человек легендарный- Вячеслав Александрович Домбровский. Крупнейший коллекционер шахматных раритетов и владелец уникальной библиотеки, он создал в своей квартире на улице Желябова ( ныне вновь Большой Конюшенной) частный музей, посвященный любимой игре. Камин, выложенный метлахскими плитками с изображением шахматной задачи на клетчатой доске. На потолке - фарфоровая доска и прикрепленные к ней фигуры, преображенные изысканной фантазией и мастерством художников мейсенской мануфактуры в морских чудовищ, шахматы Наполеона, афиши исторических шахматных соревнований и , главное, бесконечные шкафы с книгами и журналами, старинными фолиантами и подшивками газет. Здесь все дышало шахматами. Хозяин охотно демонстрировал нам свои сокровища. К сожалению, после смерти коллекционера, руководству нашего города не пришло в голову сохранить это собрание целиком, часть его уехало в Москву, а библиотеку приобрел Таллиннский Дом шахмат.

Помещение для проведения чемпионатов ФСО "Динамо” нам выделил
печально известный в Ленинграде Большой дом. В сталинские времена любители черного юмора шутили, что из окон этого дома "хорошо виден Магадан”. Правда, играли мы не в кабинетах следователей, а в соседнем здании - Зале пропусков. После окончания рабочего дня наш тренер доставал откуда-то из- под лестницы, до времени, спящие там шахматные столы и деревянные фигуры, и мрачный зал преображался. В нем начинался спектакль совсем другого жанра. Хотя, и на шахматной доске, подчас, разыгрывались драмы, а иногда и истинные трагедии.

Партии в силу специфики учреждения, которое нас приютило, начинались очень поздно и завершались иногда далеко за полночь. Для ученика девятого класса такой режим был явно непривычен. Среди соперников были и опытные шахматисты. Больше полувека я дружу со своим первым партнёром по "взрослым” соревнованиям Марком Григорьевичем Гордеевым. В активе этого талантливого шахматиста, автора криминальных рассказов и полковника милиции было немало громких побед в поединках с известными мастерами и гроссмейстерами, в том числе и над лидером динамовцев Давидом Ионовичем Бронштейном.
Особенно врезалась в память решающая партия турнира против моего товарища Бориса Гобермана ,ныне старшего тренера шахматной школы Дворца творчества юных ( бывшего Ленинградского Дворца пионеров имени А.Жданова)- знаменитой кузницы советской шахматной школы . Получив в трудном варианте французской защиты материальный перевес, я уже предвкушал скорую победу. Но мой хитрый соперник напоследок поставил несложную ловушку .Шел уже первый час ночи и я просмотрел притаившегося в засаде вражеского ферзя. На 45-ходу последовал смертельный вскрытый шах, и мат моему королю стал неизбежен. Как охарактеризовать мое состояние в этот момент ? Ступор? Шок? Как я добрался той мартовской ночью до дома, не знаю.
После двух дней забытья все-таки пришлось идти в школу. Постепенно боль прошла. За полувековую жизнь в шахматах были и удачи и разочарования, но досада от того страшного зевка удивительным образом жива во мне и поныне. Такова эта жестокая и прекрасная игра.

Трудно сказать, неудачный результат в чемпионате "Динамо” или приближающееся последнее , и, полное каких-то смутных ожиданий, школьное лето, все больше затягивали меня в богемно-поэтическую компанию другого моего одноклассника – Владимира Горбунова, ныне известного в литературных кругах под псевдонимом Эрль. Он прожил странную жизнь, работал продавцом в газетном киоске, но всегда был вольным художником. Он внес большой вклад в изучение близкого ему по духу загадочного Хармса, собрал и сохранил стихи малоизвестных поэтов времен, легендарного ленинградского "Сайгона” или кафе на Малой Садовой. Его подвижническая деятельность еще мало оценена, но достаточно посмотреть капитальный труд "У Голубой лагуны” ( Антология новейшей русской поэзии), чтобы понять сколько литературных имен от спас от забвения. Третьим основателем нашего поэтического объединения "New Пегас”, созданного по примеру поэтов Серебряного века, стал Андрей Гайваронский ( Черный)- высокий и эффектный молодой человек с романтической шевелюрой и такими же романтическими текстами. Новые друзья приводили ко мне на Басков переулок модных, хотя и в узком кругу, начинающих поэтов, чаще всего просто графоманов, которых на излете оттепели стало видимо-невидимо. Они выступали в молодежных кафе, на институтских вечерах, но печатались крайне редко. Политические и этические взгляды этой разношерстной публики были весьма эклектичны. Были среди них и русские националисты, и религиозные идеалисты, и эпикурейцы, и будущие диссиденты, и подающие надежды алкоголики. Этот странный и жесткий мир был мне интересен, но я был в нем инородным элементом - для него я был слишком домашним и, пожалуй, чересчур рассудительным.
Конечно, и наша дружная троица выступала на различных молодежных сборищах, но с большим удовольствием мы читали свои опусы друг другу в моей "детской” , оборудованной из дедушкиного кабинета. Во время одной из таких встреч вездесущий Эрль сообщил, что наш кумир –Булат Окуджава женился на ленинградке Ольге Арцимович- племяннице выдающегося советского физика, и поселился где-то в районе Политехнического института. Новостройка находилась на Ольгинской улице. Честно говоря, я сомневался в точности этого адреса, но только до того момента, пока мне в руки не попал новый капитальный ( объёмом почти в 800страниц!) труд Дмитрия Быкова из серии "Жизнь замечательных людей”. В нём биография Булата Окуджавы, его предков и родственников изложена как в самом дотошном досье. И, хотя чересчур политизированный и пространный пролог, одарённого и плодовитого автора, вызвал у меня определённое неприятие, в плане фактологии исследование выглядит безупречным.
Не помню, кто и как добыл номер желанного телефона, но мы набрались храбрости ( или наглости) и позвонили молодожёнам. Нам повезло. Трубку взял сам Булат. Мы коротко рассказали о себе и тут же, безо всяких церемоний, получили приглашение приехать к поэту в гости.
На другой день ,вооружившись своими блокнотами, мы прибыли в дом номер 12 по Ольгинской улице. Булат выглядел очень молодо. В клетчатой ковбойке с огромной копной волос он больше был похож на студента- старшекурсника или ,в крайнем случае, аспиранта, но никак не участника войны и уже много пережившего в жизни человека.
Вначале мы вели себя несколько скованно, но хозяин был настолько прост и демократичен, что вскоре дал нам почувствовать себя своими младшими товарищами, единомышленниками, но никак ни юнцами на аудиенции у маститого поэта. Мы все увереннее читали ему свои вирши. Он слушал внимательно, не перебивая, запоминал какую-то строчку или понравившуюся ему метафору и, лишь после того, как мы смолкали, следовал комментарий.

Неожиданно он похвалил две строчки из моего, недавно занесенного, в блокнот текста:

"Как –будто, пришел я встречать на вокзал
Того, кто приехать не мог…”

и, попросил прочитать все стихотворение заново.
Его оценки и советы были доброжелательны, конкретны, и в интонациях его речи не было и тени менторства. Так же естественно он почитал нам свои новые стихи. Перед уходом я показал Булату Шалвовичу заветную тетрадь, в которую записывал тексты его песен. Он просмотрел ее, как мне показалось, с интересом. Ведь в те годы ни сборников ,ни пластинок с песнями Окуджавы не выпускалось. Вдруг, он нахмурился и удивленно поднял брови:
-"Почему здесь текст песни о Сталине? Эти слова не мои! Их автор – Юз Алешковский.”
Я немного растерялся, так как фамилию истинного автора этого , известного в разных вариантах и растащенного на цитаты, шедевра я тогда даже не слышал, а слова

"Товарищ Сталин –
Вы большой ученый,
В языкознании
познавший толк,
А я – простой совейский
заключенный,
И мой товарищ-
серый брянский волк”.

- распевала уже вся страна.
Думаю, что ,если бы эту песню передавали бы по радио и телевидению также часто как современные попсовые хиты, то Проект второго канала российского ТВ "Лицо России” не закончился бы с такими позорными результатами.

Покидали мы уютную квартиру поэта в приподнятом настроении. На титульной странице моего блокнота рукой Мастера было начертано:

"В честь наших ещё более плодотворных встреч”
Булат Окуджава.
7 февраля 1964 года.

Такая запись обещала радужные перспективы, а неожиданно последовавшее приглашение на устный выпуск любимого тогда журнала "Юность”, превзошло все наши ожидания. Каждый номер этого издания передавался из рук в руки и зачитывался до дыр.

В молодежной среде "Юность” успешно соперничала по популярности с "Новым миром” ,официальным, а главное, идейным руководителем которого был автор "Василия Тёркина” и "За далью - даль” Александр Трифонович Твардовский.
В те времена толстые литературные журналы стали главной трибуной и "местом для дискуссий” шестидесятников. Подписки на прогрессивные периодические издания в многочисленных НИИ и конструкторских бюро разыгрывались в лотереях, а те, кому в азартные игры не везло, занимали многодневные очереди в библиотеках. Популярной стала и другая ,более доступная форма общения с читателем, -устные выпуски модных газет и журналов.

Быстро стали возникать и просто устные журналы , составленные из нескольких страниц - встреч с интересными людьми или посвящённых каким-то культурным или спортивным событиям. Каждый уважающий себя ВУЗ, спешил впустить в задымленные за долгие годы бронхи и лёгкие своих актовых залов, свежий воздух свободы. Повсюду открывались студенческие театры и студии, впоследствии ставшие явлением театрального искусства. В Ленинграде ,наряду с почти профессиональными капустниками Театрального института и Консерватории, неизменным зрительским интересом пользовался устный журнал "Технолог”, созданный в моей "альма матер” -Технологическом институте имени Ленсовета. Наш старинный технический ВУЗ был прославлен не только великими учеными, начиная с Дмитрия Менделеева, чья, находившаяся непосредственно в здании института квартира, стала музеем, но и знаменитой школой преферанса, корифеи которого встречались в полдень под часами в вечно суетной обстановке огромного вестибюля .Славилась "Техноложка” и прекрасным студенческим камерным хором, который был известен далеко за пределами главной в те годы пересадочной станции метро Технологический институт. И всё же ни лекции корифеев химии, ни карточные бои королей преферанса не вызывали такого ажиотажа у молодёжи и даже у убелённых сединами преподавателей как очередные выпуски "Технолога” ,одним из создателей которого был Сеня Альтшулер (ныне известный писатель –сатирик Семён Альтов), а конферанс вела моя эффектная сокурсница Наташа Кричевцева. Это была высокая, стильная девушка. К сожалению, не знаю, как сложилась её судьба, а с Семёном мы как-то оказались за одним Новогодним столом в Доме актёра на Невском , или как привычнее звучит в Питере, в ресторане ВТО. Мой бывший однокашник был довольно хмур, что ,впрочем, достаточно характерно для профессиональных мастеров юмора, и реагировал на мои восторженные воспоминания о студенческих временах довольно вяло. Для меня же выступления в устных журналах, сначала как начинающего автора поэтических текстов, а позднее, как шахматного обозревателя , воспринимались как волнующие и яркие события моей жизни. И в этом нет ничего удивительного, – мне довелось появляться на одних сценах и участвовать в одних журналах с такими партнерами, как великий русский актер Евгений Лебедев, легендарный дрессировщик Мстислав Запашный, сопровождаемый своими грозными подопечными , руководитель театра "Сатирикон” Константин Райкин, с которым я был знаком ещё по совместным детским играм на пярнусском пляже, где мы в конце 50-х годов проводили беззаботные летние каникулы.
Но, даже на фоне этих ярких, незабываемых встреч, как-то особенно врезался в память выпуск устного журнала , в котором главную скрипку, или точнее, главную страницу играл Владимир Высоцкий. В актовом зале Технологического института творилось что-то невообразимое. Здесь нивелировались все должности, степени и звания. За места в ближних рядах на равных боролись и деканы и профессора и студенты и лаборанты. Мне, как одному из активных действующих лиц устного журнала, удалось занять четыре места в самом удобном для зрителей ряду перед проходом. Рядом со мной была мама- Наталия Иосифовна- большая поклонница жанра авторской песни, мой друг Марк Вольперт и его отец Евгений Ильич– прекрасный врач –анестезиолог, замечательный, отзывчивый человек, кстати, старший брат известной советской шахматной чемпионки Ларисы Вольперт. Не берусь изложить на бумаге чувство восторга, которое мы испытали в тот вечер. Владимир Семенович был неутомим, и встреча закончилась уже поздней ночью.

Через несколько дней после нашего визита на Ольгинскую раздался телефонный звонок и знакомый уже голос назначил нам свидание в вестибюле ,всегда отличавшейся особенным петербургским лоском, гостиницы "Европейская”, куда высадился московский литературный десант , во главе с редактором журнала Борисом Полевым. Малоизвестно, что настоящая фамилия автора "Повести о настоящем человеке”, - Кампов, и был он сыном тверского юриста, который имел право жительства вне черты еврейской оседлости, как специалист с высшим образованием.
Итак, "New Пегас " в полном составе и в состоянии сильного возбуждения предстал пред не смыкаемыми очами грозного швейцара в ливрее, напоминавшей траурную попону на возглавляющей похороны кобыле. В те годы, вход в отель такого уровня для граждан собственной страны был практически закрыт. Железный занавес был опущен не только у пограничного шлагбаума, но и у любой двери , ведущей в запретный и, потому, казавшийся сладким, мир Запада. Золотой ключик от этой двери выдавался особо проверенным или , в крайнем случае, избранным персонам ,чьи имена были уже хорошо известны по ту сторону занавеса и невольно работали на положительный имидж советского строя.
Вскоре появился Булат и предложил нам "зайти за Беллой”. Для меня это обычное, казалось бы, предложение прозвучало примерно также как:
"давайте заскочим за Клеопатрой” или "забежим за Нефертити…” Как вы догадались, речь шла о Белле Ахмадулиной. Молодая и весёлая с солнечно-рыжей копной волос ,она была похожа на античную богиню, по какому-то странному капризу спустившуюся с Олимпа на нашу грешную землю. Через год она посвятила другу такие строки :

А вчера колокольчик в полях дребезжал.
Это старый товарищ ко мне приезжал.
Зря боялась - а вдруг он дороги не сыщет?
Говорила : когда тебя вижу, Булат,
Два зрачка от чрезмерности зренья болят,
Беспорядок любви в моём разуме свищет.
1965.


К гостинице подали автобус, который быстро заполнился прибывшими мастерами слова. Выяснилось, что на нас, – гостей Окуджавы,- мест не хватило. Заметив мою некоторую растерянность, Белла Ахатовна занимавшая переднее одноместное сидение, придвинулась к окну и жестом пригласила меня устроиться рядом на ее кресле. Это было сделано так по- товарищески естественно, что у меня даже не возникло чувство неловкости. У богинь – не бывает комплексов. Так, мы вместе, и добрались до Дворца Культуры имени Кирова на Васильевском острове.

Не знаю чьё имя носит сейчас это некогда весьма популярное в Ленинграде здание с большим театральным залом , киноклубом старого фильма и многочисленными секциями и кружками по интересам .Там собирались и коллекционеры и поклонники джаза и шахматисты. Кстати, там состоялась одна из моих первых лекций по теории шахмат. После того, памятного выступления, ко мне подошёл руководитель секции ,один из первых моих шахматных партнёров –Виктор Шерман ( ныне с успехом несущий свет шахматной мысли в еврейских религиозных школах под Вашингтоном) и представил мне своего подопечного - маленького светловолосого мальчика .Неожиданно этот юный слушатель задал мне непростой вопрос по одному из актуальнейших вариантов каталонского начала. Острый взгляд любознательного школьника почему-то запомнился. Уже через несколько лет мне довелось вручать ему в квартире на Басковом переулке удостоверение мастера спорта СССР по шахматам, которое я привёз из Москвы. У новоиспеченного мастера было такое огромное желание поскорее взять в руки эти заветные красные корочки, что он не мог дождаться до утра, и прибыл ко мне поздним вечером вместе, с опекавшим его в эти годы, тренером Ефимом Столяром. Пора раскрыть имя героя последнего абзаца - это ставший впоследствии известным гроссмейстером и одиозным публицистом,- Валерий Салов.
Вместе с именитыми гостями из редколлегии журнала "Юность” ,мы расположились в служебной ложе .После обычных вступительных слов главного редактора начались выступления. Особенно запомнился Борис Слуцкий. Но все ждали Окуджаву . Публика приняла его с особым восторгом,. что ,как мне тогда показалось, вызвало некоторую ревность у его старших коллег. Надо сказать, что интеллигентный Ленинград сразу принял и полюбил Булата. Была ли эта любовь –взаимна,- вопрос сложный. В какой-то мере на него ответил сам Окуджава уже в конце 1965 года ,переехавший в более родную для него Москву. Вскоре и пути членов "New Пегаса” разошлись, но песни Булата остались с нами. Кажется, мудрый Александр Городницкий однажды заметил "те, кто выросли на песнях Окуджавы, уже не станут рабами”. Пожалуй, такой вывод чересчур оптимистичен. Я бы сказал: "они уже не захотят быть рабами”…

С памятного вечера прошло двадцать лет и песни любимого поэта вновь вторглись в мою уже новую, шахматную жизнь. За эти годы я закончил институт ,успел поработать инженером-технологом на ювелирном заводе "Русские Самоцветы”, занялся игрой в шахматы по переписке, а в начале 1975 года перешёл на профессиональную шахматную работу в Ленинградский шахматный клуб имени М. И. Чигорина…

Конечно, мне было не безразлично, как относится Булат Окуджава к шахматам, которые стали не только увлечением, но и делом моей жизни. В интервью, данном известному журналисту Илье Мильштейну весной 1983 года, поэт поделился своими размышлениями об этом культурном феномене :
"Игра зависит от наших способностей, а наша жизнь …Я думаю, что для шахматиста игра и жизнь – понятия равноценные. Если бы я был шахматистом, то трагедийность шахматных ситуаций, наверное, воспринимал бы как жизненную, ведь в игре проявляется характер человека, его темперамент… Если бы я стал играть серьезно, то, наверное, во время партии задумывался бы о собственной жизни. С серьезными вещами это происходит всегда. Например, вы читаете прекрасную книгу, следите за сюжетом, ужасно волнуетесь, вам хочется хэппи-энда… Но есть еще более прекрасные книги, читая которые вы не столько следите за похождениями героев, сколько размышляете о своей жизни, судьбе… Это – высшая степень творчества.
Но когда игра перестает быть игрой… Серьезный человек, играя в шахматы, участвуя в этой драме, начинает думать о себе самом – все должно быть как в жизни. Я убежден, что шахматы - совсем не сухая математика и, конечно же, не спорт. Вспомните «Шахнаме» Фирдоуси, написанное еще в IX веке, и «Гакраб» Я. Эйхенбаума, и «Шахматную новеллу» С. Цвейга, и «Защиту Лужина» В. Набокова. Игра стала канвой для серьезных размышлений о судьбах людей, при помощи шахмат оказалось возможным рассказать о состоянии души человека. Возможно, когда-нибудь и я к ним прибегну…”
К сожалению, для всех любителей шахмат эту заманчивую идею Окуджава осуществить не успел.
ХХХ

В январе 1984 года мой подопечный Александр Халифман в острейшей конкурентной борьбе с самыми одарёнными юными звёздами страны завоевал в азербайджанском городе Кировабаде (ныне Гянджа ) почётное звание чемпиона СССР среди школьников, а также право на участие в полуфинале первенства страны среди взрослых в Боржоми. Знаменитый грузинский курорт бархатной осенью был великолепен. Смесь национального гостеприимства и неограниченных финансовых возможностей партийных и советских органов власти, помноженные на искреннюю любовь к шахматам, обеспечили участникам и тренерам роскошный приём. Проживание в уютном Доме композиторов Грузии,
возвышавшимся над удивительным по красоте боржомским ущельем, ежедневный предтуровой терренкур по солнечному лиственному лесу от горного плато к курзалу, расположенному в долине, и наконец, внимание шефских организаций, прикреплённых к каждому участнику- всё это превращало ответственное соревнование в прекрасный шахматный праздник. Грузия в те времена была Меккой женских шахмат .Ещё бы! Какие имена Нона Гаприндашвили, Нана Александрия, а позднее Майя Чибурданидзе…Они были любимицами всей Грузии. Перепадало от этой всенародной любви и шахматистам-мужчинам.
Поначалу, казалось ,что больше всех с шефами повезло нашему земляку все тому-же Валерию Салову- его взял под своё крыло ,а вернее на свой пансион, главный интуристский ресторан города. Нам с Сашей досталась небогатая ,как и всякая образовательная структура,- музыкальная школа. Конечно, и у нашей двери каждое утро можно было найти коробку с изысканным экспортным "Боржоми”,( ныне признанным в России вредным напитком ) и пакеты с фруктами: гранатами, персиками, сочными грушами, но с ресторанными банкетами эти дары было не сравнить. Однако, главный подарок наш ждал впереди. В выходной день шефы разобрали всех своих подопечных. Пришел маленький служебный автобус и за нами. Рядом с шофёром сидел начальник отдела культуры Горисполкома, который должен был стать тамадой на застолье перед концертом, подготовленным юными музыкантами в нашу честь. По приезде в небольшое, но уютное здание школы, выяснилось, что ни среди учащихся ,ни среди преподавательского состава нет ни одного представителя сильного пола. А по восточным обычаям гостей должен приветствовать старший в доме мужчина, да и нельзя же поручить женщине произносить тосты, даже ,если она – уважаемый директор школы. Так, что для соблюдения этикета, пришлось оторвать от важных дел местного руководителя культуры. Стол, накрытый с большим изяществом (живые цветы в вазах прекрасно гармонировали с цветочной вышивкой на явно принесённой по такому случаю домашней скатерти ), носил десертный характер и недвусмысленно отражал вкусы милейших хозяек- разнообразные сладости, домашние кондитерские изделия ,роскошные фрукты и, конечно, немыслимое количество бутылок шампанского. Последнее обстоятельство вызвало у меня не столько чувство восторга, сколько опасение за исход предстоящего завтра ответственного поединка. Впрочем, надо отдать должное 18-летнему Александру Халифману – он не поддался соблазну ни за заманчивым застольем, ни во время удивительного концерта, который за ним последовал.
Нас пригласили в небольшой концертный зал, и началось чудо. На сцену вышли 10 -12 учениц школы и под аккомпанемент двух гитар, удивительными для таких юных созданий, низкими, завораживающими голосами запели дорогие для меня с юности песни Булата Окуджавы. Здесь в Грузии они звучали по-особому. И дело не в лёгком грузинском акценте, который только придавал обворожительный шарм знакомым русским текстам. Песни Булата – интимны не по содержанию, а по индивидуальной обращённости и направленности к каждому слушателю. И это их свойство особенно усиливалось в столь необычном исполнении. Здесь сошлось всё: и родная для Булата (этнически и ментально) красота грузинской природы, и удивительно проникновенное и тонкое исполнение его маленьких шедевров и, конечно, волшебные взгляды горящих восточных глаз юных красавиц. От всего этого пиршества затаённых эмоций кружилась голова. Казалось, что для нас поют гурии рая.
Не надо удивляться моей восторженности. Или приписывать её лишнему бокалу шампанского. В конце концов, я был тогда ровесником Александра Сергеевича Грибоедова, влюбившегося в 14-летнюю грузинскую княжну ,ставшую вскоре его женой.
Пожалуй, никогда творчество Окуджавы не производило на меня такого удивительного впечатления ,как на этом импровизированном концерте, устроенным только для двух зрителей.
К сожалению, как и всякой сказке, незабываемому вечеру в музыкальной школе пришёл конец. Гостеприимные хозяйки проводили нас до автобуса, а пока мы напоследок вдыхали "запах олеандра и левкоя”, шофер загрузил нам на дорогу фруктов и пару бутылок шампанского.
Халифман играл в этом турнире вдохновенно и смело. В эффектных победах ,одержанных над представителями грузинской шахматной школы Бухути Гургенидзе, Игорем Ефимовым, Геннадием Зайчиком, а также Алвисом Витолиньшем и Константином Асеевым уже чувствовалась тяжёлая рука неординарного мастера. Не останавливаясь перед жертвами, Саша резко изменял картину боя и установил своеобразный рекорд. Будучи самым молодым участником, он одержал девять побед и занял в представительном турнире почётное второе место. Не знаю, какую роль сыграл в его успехе шефский концерт, но для меня, тот прием в музыкальной школе остался одним из самых радостных воспоминаний в моей тренерской карьере.

ХХХ

Прошло ещё почти четверть века, включивших в себя столько радостных, грустных и трагических событий, что их с лихвой бы хватило на несколько жизней…
В конце 2000 года мы вместе с женой Светланой оказались в немецкой земле Саарланд, точнее в её столице – Саарбрюкене. После первой поездки на Запад в качестве тренера Гаты Камского на юношеском чемпионате мира (Инсбрук,1987г.), когда железный занавес уже приподнялся, мне часто доводилось бывать в Германии. Здесь я судил шахматные турниры, сотрудничал в журналах, издавал книги по шахматной теории и, наконец, секундировал Александру Халифману, который в течение ряда лет выступал за сильнейшие немецкие команды в чемпионате Бундеслиги. Стоит отметить, что название Саарланд мало говорит даже достаточно образованному россиянину, однако, бурная судьба этой земли могла бы лечь в основу сценария исторического фильма. Меня же эта небольшая территория в самом центре Европы заинтересовала ещё в раннем детстве. Надо сказать, что, перефразируя великого пролетарского писателя, "всеми своими знаниями, я обязан почтовым маркам”. Вообще –то, моя "интеллектуальная” жизнь началась с напечатанного крупным шрифтом и богато иллюстрированного издания романа Джонатана Свифта "Гулливер в стране лилипутов”, по которому меня учила читать моя бабушка Елена Яковлевна –профессиональный педагог с большим стажем преподавания немецкого и французского языков. Может быть, это обстоятельство мистически и указало мне путь в двуязычный Саар?!
И всё же моё самостоятельное познание мира началось с той благословенной поры, когда мой детской альбом ( кляссер ) стал заполняться цветными бумажными прямоугольниками с зубчатыми краями. Только потом я узнал, что бывают и марки - беззубцовки , цена которых на филателистическом рынке ,как правило, значительно выше своих зубастых коллег. Стоило появиться в моей скромной коллекции знаку почтовой оплаты какой-нибудь новой страны ,и я уже спешил найти её на карте, запомнить её столицу, узнать из атласа или справочника её этнический состав, природные достопримечательности, какие-то, пусть весьма поверхностные, вехи её исторического развития. Таким образом, годам к восьми я уже имел определённое представление о политической карте мира. Кроме того, сам процесс чтения кратких текстов, топонимических и биографических терминов, воспроизведённых различными шрифтами на визитных карточках (как часто именуют почтовые марки) разных стран мира, облегчил мне в дальнейшем изучение иностранных языков. Начало моей коллекции положили подаренные мне марки - двойники , из большого, хотя и несистематизированного филателистического собрания моего дяди Анатолия Альтшуллера ( он ,в отличие от моего деда , предпочитал подписывать свои искусствоведческие работы с двумя буквами «л»). В свою очередь, основу его коллекции составили марки , собранные в промежутке между двумя мировыми войнами его отцом Яковом Фёдоровичем- деканом Промышленной академии имени Сталина.
Расширение моей коллекции происходило ,в основном, благодаря еженедельным походам с мамой в известный в Ленинграде филателистический магазин, приютившийся углу Невского и Литейного проспектов .Спустившись по нескольким ступенькам вниз, можно было попасть в сказочный мир витрин ,за которыми в альбомах , кляссерах, или даже в индивидуальных целлофановых кармашках заманчиво располагались заветные марки или целые тематические серии ,цены которых, указанные здесь же на маленьких белых полосках, могли колебаться от нескольких копеек до десятков рублей. Интересно, что на противоположной стороне Невского проспекта до войны находился специализированный шахматный магазин ,директором которого был описанный мной выше коллекционер и библиофил Вячеслав Домбровский .На этом серия совпадений не заканчивается. До революции( или, как выражался мой дед "в мирное время” , то-есть, до 1914 года) здесь же находилось представительство австро-венгерского издательства модного журнала "Wiener Schick” ,которое издавали дяди моей бабушки Альберт и Бено Финкельштейны.
Именно в этот подвальчик, расположенный на бойком месте, приезжала за свежим номером популярного в Европе издания сестра Императора Николая II - Её Высочество Ольга Александровна. Купец первой гильдии, поставщик Двора Его Величества Яков Финкельштейн преподносил ей сигнальный экземпляр журнала с выкройками модных венских нарядов и, вручив на прощанье букет белых роз, почтительно провожал высокую гостью до кареты. Спустя более полувека правнук того петербургского миллионера, умершего, как и большинство его земляков, от голода блокадной зимой 1942 года, с жадностью рассматривал выставленные всё в том же подвальчике почтовые раритеты и в уме лихорадочно подсчитывал, хватит ли ему выделенных мамой денег , на покупку одного из них.
Любопытно, что меня особенно интересовали марки с надпечатками, т.е. с надписями, нанесенными типографским способом поверх оригинального цветного рисунка на марке. Как правило, такие надпечатки свидетельствуют о катаклизмах, происходящих в стране или обществе- галопирующая инфляция, мгновенно изменяющая цену почтовых сборов, революция, приводящая ,в частности , и к смене валют, оккупация одного государства другим ,освобождение бывших колоний ,или переход колоний под юрисдикцию другой метрополии, даже замена государственного языка или официального шрифта- всё это требует немедленного внесения изменений на знаках почтовой оплаты. Самый быстрый и дешёвый способ в этих случаях -сделать надпечатку на уже выпущенной марке. Пожалуй ,рекордсменом по надпечаткам стала почта Саарланда . Немецкая надпись на французской марке, французская надпечатка на немецком Сааре, надпечатки с изменением цен и валют, независимый Саар (под протекторатом Лиги наций между первой и второй мировыми войнами), Саарланд -как часть Германского рейха, Саарская область-часть французской зоны до образования ФРГ, и ,наконец, вступление Саара по решению референдума в состав Федеративной Республики Германии. Всё это отразилось на истории почтовых марок и потребовало использование многочисленных надпечаток.

Именно поэтому уже с детства эта земля приковывала моё внимание. В начале 90-х годов я трижды побывал на берегах реки Саар, судил международные турниры в Санкт Ингберте, приобрёл здесь немало знакомых и друзей. Врезалась в память и удивительная оценка ведущего популярной некогда телевизионной передачи "До и после полуночи” Владимира Молчанова, назвавшего Саарбрюкен –"лучшим городом Европы”.

ГЕННАДИЙ НЕСИС, ТРЕНЕР СИНЬОР ФИДЕ, ДОКТОР НАУК, ПРОФЕССОР.