Говорить о немцах можно много и практически впустую. Лучше, чем сам немец, никто о своей нации не скажет. Мне повезло — я случайно познакомился с Алексом. Родился он в ГДР, в семье потомственного офицера. Идеалам социализма и советизма был предан выше крыши. Учился в Москве, в военной академии, женился на русской. Пожил с ней, развёлся, дослужился в ГДР до подполковника. Разочаровался в клике Хоннекера, узнав оборотную сторону медали, которую тщательно скрывали от непосвящённых, и рванул в ФРГ. Там помыкался изрядно, потому, как к офицеру армии ГДР, доверия не было. А вдруг коварная и липучая Штази заслала? Много крови разведка ГДР, вкупе с КГБ и военной разведкой СССР — ГРУ, западным немцам попили, и канцлера Вилли Брандта скомпрометировали. После чего, ему, бедолаге, пришлось уйти в отставку.
Был Алекс два раза женат, поменял кучу работ, пока не осел в Саарбрюккене, где и женился последний раз на таиландке: микроскопическом создании, запуганном и молчаливом. А теперь вот и прогнать жалко, и образ старой московской любви вдруг вновь проклюнулся. Он понял, что всегда любил, и будет любить только ту женщину из Москвы, кого соблазнил подарками и баснями увезти в ГДР. А теперь по истечению стольких лет пришло запоздалое прозрение. Воет по ночам, и пишет письма. Надо же, разыскал её, дважды разведённую, далеко уже не такую молодую и привлекательную, и закрутили почтово-телефонный роман.
Неординарный такой немец, может, сравнить, что к чему, интеллектуально подкован. В советских военных академиях и цивильных институтах люди неплохие знания получали, так что упрекнуть своего оппонента в национальной ограниченности я не берусь.
Мы пьём португальское вино, чем-то напоминающее по вкусу моё любимое крымское «Золотое поле», вспоминаем Советскую Армию, о которой у меня написаны два романа. А у Алекса связаны приятные воспоминания и осталось много друзей по службе, и совместной учёбе. В те годы из всех офицеров стран Варшавского Договора самыми щеголеватыми и подтянутыми выглядели восточные немцы. Да и сама форма была привлекательной, и стимулировала их к аккуратности. Ну, не сравнить же их, с вечно неряшливыми румынами, на которых форма сидела, как на беременной бабе халат. Так же щеголевато и подтянуто выглядят полицейские ФРГ.
Мы пьём вино, и я все пытаюсь понять, что же это такое быть урождённым немцем, какая существует зависимость между немцем — носителем разумного эгоизма, и тем понятием, которое они трепетно называют Фатерланд. Алекс морщится, цедит вино. Видно, такую болевую точку беспокою в его душе, что даётся этот вопрос ему нелегко.
— Знаешь, Леонид, может быть, я в чем-то ошибаюсь. Всегда есть, кто-то умнее, но, по моему глубокому убеждению, немцем надо родиться. Стать им — просто невозможно. Да хоть триста лет живи рядом с немцами душа в душу и песни их пой, и дружбу води и денежки зарабатывай, а все ровно полной стыковки не предвидится. Вот евреи прожили в Германии сотни лет. Возьми таких людей, как Генрих Гейне, Мендельсон, Оффенбах. Все они — гордость немецкого народа, но ведь их генетическое еврейство и суть — все ровно, где-то копошились в душе. А тут я смотрю, поляки наехали в Саарланд лет двадцать тому назад и таких немцев из себя изображают. Перед кем? Ну, таким свежеиспечённым, русскоязычным эмигрантам, как ты, легко пустить пыль в глаза. А урождённый немец вычислит их в момент. Славянская сущность и польский гонор — нет, да и выскочит, как хмельный заяц на полянку. А ваши бредни про Штирлица мы с удовольствием смотрели по телевидению. ГДР. А уж еврей Броневой в роли гестапо Мюллера был просто неотразим. Кстати, шеф гестапо Мюллер был баварец, как и его прямой начальник Гиммлер. И у баварцев и берлинцев есть много расхождений и в лексике, и в психологии личности, и в традициях. И вроде государство едино, и притирка такая мощная пошла от Бисмарка, и многое вместе испытали, пройдя через все эти бурные и трудные годы совместного проживания. А кое-что не стыкуемое и невооружённым глазом видно, и на слух ощущается. И различия эти хоть и не такие уже заметные, а все равно они были, есть и будут просматриваться. И ваш этот супербоевик, «Семнадцать мгновений весны» — скорей всего, забавный водевильчик из истории войны, о которой почему-то всегда пишут те, кто её совершенно не знает.
— Ну, не нашлось под рукой урождённого немца на роль Мюллера,— сказал я, весьма уязвлённый мнением Алекса о моем любимом актёре Броневом, блестящим вживанием в образ заклятого врага и профессиональной игрой которого наслаждался в ту пору весь советский народ, защитник и победитель, выигравший этот страшный спор не на жизнь, а на смерть, раздавивший это гадючье гестапо и тех, кто его породил.
— А российские немцы, кто после двухсотлетней командировки возвращаются на историческую родину, какую ты им родственную роль отводишь? Широких объятий и признаний в любви со стороны коренных, я что-то не замечаю.
— Истинный немец всегда скуп на демонстрацию чувств, чтобы потом не выглядеть смешным. Это у вас в России за столом никто не лишний: все пьют друг с другом, потом целуются и гопака пляшут, и калинку, и этот смешной еврейский танец с платочком
— Семь-сорок,— подсказал я.
— Совершенно верно. А потом летят зубы и совершенно непонятно, отчего голову проломили: от горячей братской любви, или передозировки водки, или ещё от чего-то, сугубо народного. А мы не любим показной эйфории. Чувство меры у коренного немца это не одно и то же, что у приезжего русскоязычного социальщика, кто толком понять не может, а что от него хотят занудливые немцы. И как себя правильно вести, исходя из их мировоззрения, отшлифованного историей, жизнью, всем комплексом психического восприятия, которое впитываешь с материнским молоком, а не молоком в пакетиках. Даже, если на этикетке написано: «Фрише Дойчланд». Да, мы — занудливая нация, и занудливость наша выкристаллизовывалась тысячелетиями, дабы утвердиться среди остальных племён и народов. И выработать свой единый и, безусловно, уже неповторимый, кровно-психо-национальный тип индивидуумов немецкой крови и мышления. Конечно, же Леонид, пойми, что немецкие гены они и в Африке, и в Боливии, и в Казахстане — немецкими и останутся. Тут уж отвёрткой не подкрутишь. И наши политики, и начальники на местах это прекрасно понимают, но стараются не говорить об этом вслух. Лишь пресловутый Оскар Лафонтен, лидер партии «Линке», в ком крепко сидит его эльзас-лотарингская сущность, что не ставит его на одну ступень с исконными германцами, критикует принятие закона, позволившего российским немцам вернуться на их историческую Родину. Он в упор российских немцев видеть не хочет. Но мы гордимся тем, что живём в свободной демократической стране. И Лафонтен, безусловно, вправе иметь своё мнение. И это мнение имеет массу оттенков, и не особенно оптимистических тоже. Сегодня многие российские немцы обижаются на то, что наши законники и чиновники излишне придираются к ним, причём, гораздо сильнее, чем к тем же евреям, курдам, боснийцам, африканцам. И, доннерветтер, язык сломаешь, ко всем остальным детям разных народов, осевшим в Германии. Те, в лучшем для них случае, станут со временем гражданами страны, а российские немцы, все как один, претендуют, чтобы мы посчитали их истинными немцами. Получить немецкий аусвайс установленного образца — это одно, а доказать, что ты — урожденный немец — совсем другое.
— Так примите их в свою родную и строгую немецкую семью, и нечего людей тестами и придирками изводить, — предложил я, совершенно равнодушный к такому понятию, как национальный комплекс.
— Это у вас в Союзе глупцы хотели создать из кусочков разноцветных зеркал-стёклышек одно гладкое и одинаковое зеркало под названием «советский народ»! И что из этого вышло? Зеркало разбилось. Тот факт, что российские немцы, не откуда-то, а из бывшего СССР приехали, и настораживает коренных и, честно говоря, кое-кого пугает. И это, согласись, не лишено здравого смысла и истинно немецкого практицизма, основанного на природной наблюдательности и на исконно немецкой недоверчивости. Я провёл в России пять лет: учился, дружил, любил, восхищался и запоминал. Ты же знаешь, в Москве есть что посмотреть: хоть азиату, хоть американцу, хоть европейцу, которого, пожалуй, уже ничем не удивишь. Все попробовали и везде свой нос засунули. Но Россия имеет одну странную, подчас опасную, особенность. Она засасывает, как болото. И нигде в мире нет столько видимых и невидимых на первый взгляд противоречий, чем это имеет место в России. Я это почувствовал, когда первые полгода после окончания академии тосковал по этой стране, по её странным, порой диким и несуразным для меня, европейца, в частности немца, традициям. И по её обычаям, и каким-то совершенно непредсказуемым напластованиям вашей безумной эмоциональности, которую сейчас модно называть «менталитетом». Это европейское понятие и оценка вполне приемлема к англичанам, швейцарцам, французам и прочим западным европейцам, с традиционно сложившейся системой мышления и оценки взглядов. А вот русский так называемый «менталитет» под общие критерии европейской стандартизации, которую мы меж собой свободно и понятно улавливаем, подогнать невозможно. Пустые, как вы говорите, хлопоты. Прожить в России много лет и тем более родиться там, дышать её воздухом, купаться в лучах её ауры, прокрутиться в беличьем колесе её истории и не обрусеть — просто невозможно. И не надо сердиться русским немцам за этот наш недоверчивый взгляд. Наша коренная немка, принцесса Софья Ангальт-Цербстская, известная миру как русская императрица Екатерина Великая, обрусела в считанные годы пребывания в России. И даже тот, кто был уверен, что её немецкая сущность всегда будет служить Германии, её дальний родич — прусский король Фридрих Великий — он-то восхищался, боялся и ненавидел русских более всех на свете, ибо они закрывали для Пруссии главный путь к успеху — был поражён и обескуражен такой трансформацией личности коренной немки. Да, ещё таких отборных — королевских и княжеских — кровей. Если говорить о генах, то выше результатов на немецкую сущность и быть не могло. А окунулась она в ауру России — и стала типичной русской царицей, и её родичи-немцы вызывали у неё и раздражение, и презрение. А своего недавнего покровителя Фридриха Великого — так просто невзлюбила до отвращения. У нас такие примеры в истории личности великих людей скрупулёзно анализируют и докапываются до причины. Вот если дети российских немцев из поколения в поколение будут жениться на урождённых немках, то все российские наслоения и привычки постепенно исчезнут. А кричать о своей физиологической и кровнородственной причастности к немецкому народу, и бегать каждую неделю по русским магазинам, менять кассеты с российскими фильмами и песнями — это, знаешь ли, большой совместимости не даёт.
— Так как же выглядит вкратце этот механизм взаимосвязи урождённого немца с Родиной, Отечеством? В общем, как в песне пелось из другого, тоже очень приятного для души водевильчика о народном герое-разведчике «Щит и меч»: с чего у вас начинается Родина?
— С младенчества немца начинают учить постигать и формировать свой внутренний мир, куда он практически редко кого пускает. Это главная отличительная способность исконного немца. Кстати, этим мы похожи на англичан, в ком девяносто процентов истинно немецкой крови. Русские женщины прекрасны и женственны, и, конечно же, по своим внешним данным они вне конкуренции с этими экзотическими азиатскими малолитражками, которых завозят в Германию мои земляки не столько ради поиска новых сексуальных наслаждений, сколько, в основном, в пику нашим немецким женщинам, которых эмансипация привела к разрушению некогда прочного механизма создания ячейки нации — немецкой семьи. Но в отличие от этих безропотных созданий из Юго-Восточной Азии, русские женщины бесцеремонны и любят лезть всюду, а в душу — особенно и непременно. А вот этого мы — немцы — не терпим, и не потерпим ни от кого. Мой внутренний мир — это, примерно то же, что для англичанина понятие «мой дом — моя крепость». И когда между внутренним миром немца и Фатерландом, устанавливается равновесие, это и есть то искомое и долгожданное для каждого немецкого сердца понятие гармонии, которая нас устраивает, и которой мы дорожим.
— А что может нарушить эту гармонию?
— О, тут причин может быть великое множество. И политические, и экономические, и межнациональные. Одно дело, когда нам немцам, может быть, очень хорошо, или другое дело, когда очень плохо, но мы, в отличие от вас (прости, Леонид, я никого не хочу обидеть) искать приличных мест не будем. Ибо нигде, кроме Фатерланда, ощущать себя немцами не сможем. А вот наши политики и государственные деятели уже имеют головную боль, как быть с миллионами эмигрантов, подселившимися к нам. Пока все сыты — проблема дремлет. А чуть изменятся условия проживания и социальной обеспеченности — это чревато, Леонид, большими неприятностями для всех.
Продолжение следуетПродолжение
