Новенький, прорезиненный коврик, положили перед дверью в прихожей. И хозяева, и все те, кто приходили к ним в гости, вытирали об него ноги. Кто-то небрежно, а кто-то старательно. Вначале, коврику это очень не нравилось, его раздражало, что царапают его новенькую, упругую поверхность. Потом, он понял, что это — его предназначение: служить обуви и, что для него нет ничего другого в жизни, как лежать перед дверью, которая всегда скрипела, и была ужасно молчаливой. И от грязи, пыли и песка, что пачкали его поверхность — никуда не денешься. И по выходным дням хозяйка, или хозяин подметали его веником. Он жил на кухне и очень гордился этим. И на попытку коврика подружиться — веник быстро и зло отреагировал, и сказал, что с теми, кто находится вне квартиры, он, сугубо домашний предмет, никаких отношений не заводит…
Коврику очень нравилось, если иногда хозяева и дети оставляли свою обувь в коридоре. И тогда коврику было не скучно, и ему хотелось узнать от обуви, чем же они занимаются, и что они видят и чувствуют, сопровождая людей повсюду. Огромные кроссовки хозяина, чьи тяжёлые подошвы не очень нравились коврику, вели себя не дружелюбно. Кроссовки сразу же дали понять коврику, что они ему ничего рассказывать не будут, а уж заводить знакомства с чужаком, тем более. И все свободное время, когда они отдыхали перед дверью, кроссовки проводили в беседах со своими стельками. Коврик понял, что со стельками у кроссовок не просто дружеские отношения, а нечто большее, и что они друг без друга — просто жить не могут. Детская обувь восторженно встретила появление коврика и охотно делилась с ним своими впечатлениями. Рассказывала ему о своих приключениях в садике, и на детской площадке, откуда детские кроссовки и туфли притаскивали и высыпали на коврик много песка и маленьких острых камушек. А тяжёлые кроссовки, вытирая свои подошвы, терзали тело коврика этими камушками. А хозяйка постоянно ругала детей за то, что они приносят в своей обуви песок, от которого рвутся носки и засоряется квартира.
На самое большое впечатление на коврик произвели туфли хозяйки. Они были очень красивые: модельные, с фигурными каблучками. Подошва у них была тонкая, очень нежная, и коврику было очень приятно и радостно чувствовать эту подошву на своей поверхности. И любоваться хорошо выделанной кожей туфель. Они всегда приятно пахли сапожным кремом, были самые красивые из всей женской обуви, что ему пришлось увидеть и почувствовать при соприкосновении с ней. У туфелек хозяйки был очень приятный нрав. Они не указывали коврику на его низкое происхождение и на такую, прямо говоря, не очень радостную судьбу: быть подстилкой всем, кому не лень. Туфельки охотно рассказывали ему о том огромном мире впечатлений, где им пришлось бывать почти ежедневно. Они обожали свою хозяйку, и не представляли, как они будут без неё обходиться.
Однажды хозяйка пришла домой поздно вечером, когда вся остальная семья уже была в квартире. Скинув поспешно туфли, хозяйка прошмыгнула за дверь. Коврик это сразу заметил, спросил у туфелек, чем это от них так странно пахнет? И почему хозяйка, прежде чем вытереть свои туфли от пыли, и помазать их кремом, оставила их в прихожей.
— Ой, не спрашивай, — устало вздохнули туфли. — Ей просто некогда. Сегодня был день рождения её друга, и они такое творили, что я тебе не смогу даже рассказать по порядку, потому как голова кружится. Я пьяна всеми этими впечатлениями и от вина тоже. Представляешь, этот шалун, её дружок, налил в меня вино, и теперь этот запах просто преследует меня и возбуждает.
— А кто он, этот друг? — удивлённо спросил коврик. — Это, что второй хозяин, который никогда к нам не приходит? Я не знаю, какую он носит обувь.
— Это самый любимый хозяин, — охотно объяснили туфли. — И моя хозяйка любит его больше своего мужа, даже больше детей, потому как постоянно к нему бегает на квартиру. И просто жить без него не может. Сначала, они много ели и пили, потом её друг стащил меня с ног хозяйки, налил до краев вином, и стал пить огромными глотками, а хозяйка хлопала в ладоши и полезла его обнимать. Они веселились, как два пьяных поросёнка, и никак не могли раздеть друг друга. А потом они все же добрались до кровати и стали заниматься любовью.
— А что, разве любовью надо заниматься? — спросил смущённый коврик. — Разве нельзя просто так любить того, кто тебе всех дороже? Даже дороже себя, и думать о нём и наслаждаться его присутствием?
— Ты говоришь глупости, потому, что ты еще никого серьёзно не любил, — засмеялись туфли. — Когда мой интимный друг — сапожный крем — лежит рядом со мной, то мне приятно его присутствие, и я охотно делюсь с ним впечатлениями. Но когда он начинает ласкать меня, проникая во все поры моей кожи – это совершенно не передаваемое блаженство.
Коврик хотел сказать, что когда каблучки и подошвы туфель ощущаются им на его поверхности — это тоже какое-то особое, несравнимое ни с чем чувство. Но он был застенчивый и промолчал.
А туфли прошептали коврику, что, может случиться так, что хозяйка сегодня вечером уже не придет домой, а отправится жить к своему другу. Так оно и случилось. Хозяйка не пришла домой ни в этот вечер, ни в следующий. И коврик очень тосковал по своей подружке – она столько видела и знала, и охотно ему рассказывала. А молчаливые кроссовки хозяина на вопрос коврика, почему нет туфелек хозяйки, недовольно хмыкнули и сказали, что хозяйку прогнали, потому, как она оказалась: гулящая. И что хозяин уже нанял детектива, и имеет большую пачку, фотографий, порочащих хозяйку. И что хозяин был у адвоката, сделает развод, и заберёт детей к себе.
Но почему-то хозяин поступил иначе, и хозяйка пришла однажды, и забрала детей. Туфельки объяснили коврику, что друг передумал и не принял к себе хозяйку. А привёл к себе новую подружку и что теперь хозяйка, и её дети будут жить у бабушки, а там видно будет. Хозяин коврика провёл в одиночестве одну неделю и привёл новую хозяйку. И другие женские туфельки остались как-то вечером на коврике. Но искреннего общения, какое наладилось у коврика с туфлями первой хозяйки, то такого уже не было. Другие туфли не имели очаровательного бантика и металлической пряжки. И кожа у них была грубовата, и формы не такие изящные. И вдобавок ко всему, они были очень поношены, и на расспросы коврика отвечали неохотно и брезгливо.
И потянулись для коврика скучные дни, когда остро ощущаешь, что нет рядом того, кто воистину стал для тебя смыслом жизни, самым сильным впечатлением. Однажды хозяин забежал в подъезд и, схватив коврик, понёс его на улицу. Он подошёл к своей машине, простелил коврик на асфальте, накрыл его какими – то старыми вещами и лёг под машину. Так продолжалось некоторое время, потом вдруг хозяину позвонили на мобилку, и он срочно уехал. А коврик остался лежать возле края тротуара, удивленно озираясь вокруг и не понимая, куда это он попал после тихого и скучного подъезда, где, слышно было, как шаркает обувь, и скрипят металлические и пластмассовые колесики сумок, доверху набитых продуктами. Рядом с ковриком проносились машины, и он понял, что тяжелые, остро пахнущие резиной колеса — это его дальние родственники. Но они были очень, заняты, спешили и не считали нужным с ним заговорить. Он пролежал так весь день. А к вечеру полил дождь. Но для коврика, это было даже приятно, потому, как вода ничем не могла ему повредить. Он пролежал так до следующего дня, но вскоре пробежали дети и притащили его на детскую площадку. Они играли с ковриком, насыпали на него песок, а когда устали возиться в песочнице, то сидели на нем и щебетали о чём-то своем, детском. Потом, когда дети разбежались по своим квартирам, появился мальчик постарше. Он держал в руках перочинный ножик, который ему недавно купил его папа, любовался острым лезвием. И долго размышлял, как же ему испробовать ножик в деле. Вначале, он постругал деревянную скамейку, на которой любили сидеть и разговаривать между собой молодые мамы и бабушки, стерегущие своих детей, занятых в песочнице. Затем он увидел коврик и, нисколько не задумываясь, резанул по нему.
— Ой, что вы делаете? — возмутился коврик. — Вы же, испортите меня, как целостную вещь, и я перестану служить людям!
Но мальчик, сопя от усердия, изрезал коврик, и когда ему это надоело, он отшвырнул его, и умчался к своему дому. А коврик лежал на площадке, терпеливо ждал, когда же хозяин опомнится и начнёт его искать, и вернёт его обратно в подъезд, который уже не казался коврику таким скучным, как раньше. И куда хотелось попасть, и остаться там навсегда. Но хозяин не появлялся. Кто-то жалостливый, поднял коврик и положил его возле мусорного ящика. Здесь всегда лежали, выброшенные людьми старые вещи, за которыми приезжала большая красно-белая машина. Она увозила их туда, откуда они уже назад не возвращались.
Израненный коврик лежал неподалёку от кучи разобранной мебели. Мимо проходили люди, копались в этой разобранной мебели, в куче старых, выброшенных вещей. И если им что-то нравилось, то они забирали это с собой. Один мужчина нашёл в коробке старые, порванные домашние тапочки и, повертев их в руках, швырнул прямо на коврик.
— Ой, что это за хамские манеры? — возмущённо закричали тапочки. — Меня никогда раньше не швыряли так грубо. И, вообще, мне надоела эта пыльная, грязная коробка. Я хочу домой в спальню своей хозяйки. Не стану же я, женщина из высшего общества спален и будуаров, валяться на улице в обществе сомнительных мужчин. Ой, а это — обычный резиновый коврик. У нас перед дверью точно такой лежит. Ой, да вы весь какой-то изрезанный! Что с вами произошло, приятель по несчастью?
— Мальчик порезал ножиком. А раньше я был совсем новенький и пожил ещё так мало, — объяснил коврик. Эти старые, поношенные тапочки с отклеенными подошвами, совсем ему не понравились, и почему-то раздражали его.
— О, эти дурно воспитанные дети, мне ужасно неприятны, — сказали тапочки. — Когда моя любимая, единственная хозяйка, принесла меня из магазина, то её отвратительные внуки стали бить меня ногами, воображая, что я — мяч.
Тапочки рассказали коврику, что жизнь у хозяйки была восхитительной. И что у тапочек был в спальне хозяйки близкий друг — настоящий шерстяной коврик с таким очаровательным и нежным ворсом. О таких отношениях с благородным и воспитанным мужчиной, может только мечтать любая, уважающая себя женщина. А теперь вот хозяйка умерла и её, внуки, ставшие взрослыми, выбросили и старую мебель, и тапочки, разлучили их навсегда со спальным ковриком.
К вечеру полил дождь. Тапочки мгновенно намокли, стали охать, что эту ночь они уже не переживут, и прижимались к коврику. Хотя, они ему совсем не нравились, но коврику было жаль тапочек. И ему уже изрядно надоели старческие охи и ахи, и воспоминания о сухой и прекрасной жизни в былые времена, при жизни хозяйки. Всё это время он не переставал надеяться, что хозяин все же обязательно придёт и найдет его. Коврик думал о том, что он не успел сказать своим любимым туфелькам первой хозяйки, как они нравятся ему. И что они — самое прекрасное, и самое удивительное, что он видел за свою, такую короткую и уже такую несчастную жизнь.
А утром приехала большая красно-белая машина и всю кучу хламья, старой, разобранной на части мебели погрузили на неё, и отправили в одно место, где тщательно отсортировали. Разобранную мебель отправили в цех, а вещи направили на переработку. Больше коврик не видел несчастных, совершенно расползшихся от влаги, старых тапочек. Он попал со своими родственниками, сделанными из резины, в большую машину. И пока транспортёр медленно тащил его к барабану, где измельчали изделия из резины в мелкую крошку, он последний раз представил себе туфельки, и сказал им: До свиданья! А потом подумал немного и, неотвратимо приближаясь, к острым ножам барабана, успел прошептать:
— Я люблю вас, туфельки!
Леонид Шнейдеров
|
