Жил да был поэт. Над ним славно потрудились природа, родители, музы поэзии и искусства. Он был молод, весьма недурён собой, наделен удивительным даром и умением постичь законы мироздания.
Слава об этом талантливом юноше, затмившем многих современных корифеев мировой литературы, неслась впереди поэта на резвых скакунах молвы.
Тело, душа и сознание живого человека находятся в тесном общении друг с другом и когда душа поэта, переполненная впечатлениями и похвалой общественности, восторженными откликами всех любителей, любительниц и знатоков поэзии, решила провести симпозиум вместе с органами сознания, мышления и чувств, то инициативу сразу же перехватил головной мозг. Воспользовавшись сном поэта, мозг выступил с программным заявлением перед остальными органами и частями тела:
«Друзья мои, хорошо известно, что тело нашего незабвенного хозяина, за которое мы все в ответе, как и всякое разумно устроенное общество, состоит з нескольких сфер и этажей власти, управления и наблюдения за всем организмом в целом. Писать так вдохновенно и талантливо наш хозяин стал, благодаря, безусловно, голове, и наличию в ней замечательного мозга, способного так чудно абстрагировать и создавать неповторимые образы. К этой светлой, духовной сфере я отношу и моих благородных коллег: зрение, слух, обоняние, пальцы рук, и, конечно же, заслуживает похвалы мой верный помощник — язык, из которого по моему прямому указанию, льются нужные мысли и слова. Чтобы не обидеть других, менее ценных сотоварищей по биосинтезу, я приоритетно выделю сердце, с которым работаю в тесном контакте, и воздам должное нервной системе, печени и желудку, а также скромнице— селезёнке, кто помогают держать наш организм в прекрасной форме. Ибо хорошо известно, что при несварении пищи, или циррозе печени— шедевры в голову просто не доходят. Ну, а всем остальным членам нашего организма, кого природа разумно поселила на нижние этажи, и придала им функции обслуживающего персонала нашей незаменимой элиты, я полагаю, придётся с этим согласиться. Я имею в виду все то, что начинается сразу же после лобка, и что зачастую дурно пахнет и требует повышенного внимания со стороны гигиены».
«Я против этой белиберды, потому как я и есть элита организма»,— раздался чей-то недовольный голос.
Мысль сразу же донесла в мозг, что это возмутился половой член, который в обычные времена практически не приглашался на научные конференции и встречи друзей и соратников мозга, и вел свою тайную и довольно-таки свободную жизнь.
«Друзья мои, вот вам наглядный пример, когда нечто ограниченное в мышлении, неспособное анализировать пытается в силу своего невежества грубить и поучать разум»,— вздохнул огорчённо мозг. — «Ну, посудите сами, можем ли мы всерьез принять позицию этого смешного отростка, кто создан только для того, чтобы убирать отработанную жидкость из организма, и переслать в указанное нами место семя размножения? И вот этот «слесарь-сантехник», дерзкий «почтальон», кто обладает патологическим любопытством к неизученным отверстиям, осмелился нас поправить и оскорбить».
— Это верно, я многопрофильное устройство, — засмеялся член, — «Первые шестнадцать лет своей тихой неприметной жизни я только и занимался всякой ерундой и слушал скушные наставления этой «гречневой каши», которая прячется под черепом и всех поучает. Но когда хозяин первый раз пошел по девкам, я сразу же понял, что без меня ему там делать нечего. Я не просто отросток, наподобие этого идиотского кретина -аппендицита. Я, если хотите, интимный друг, помощник хозяина, -его главное оружие. И без моего присутствия весь его талант и вся эта поэзия ничего не стоят. А чтобы не быть таким болтливым, как ваш любимец с верхнего этажа, вечно лживый и глупый язык, то я всех вас, буквально, на уши поставлю этим же утром. Пока мне надо немного отдохнуть, чтобы отстоять свою честь, достоинство (цитирует Лужкова) и право считаться любимцем хозяина Ему я намерен вправить мозги, чтобы он знал свое место».
После этой тирады член умолк и тут же заснул.
Утром поэт проснулся в прекрасном расположении духа, потянулся всем своим молодым, гибким телом, сбросил одеяло и его глазам предстал, синеющий от удушья и притока крови, покачивающийся из стороны в сторону член в полном боевом облачении.
— Ну, ты у меня молодец какой, — умилённо произнес хозяин, — погоди до вечера, у меня две важных встречи, договор надо подписать. Вечером у тебя будет работы предостаточно. Такой девушки, брат, у нас с тобой еще не было. Так что поспи до вечера.
Но взбесившийся от упрямства член, то ли оглох, то ли окаменел, и продолжал упрямо глядеть на хозяина. Стараясь не придавать этому особое значение, несколько обескураженный проявлением такой зверской мощи и силы, хозяин поплелся в ванную, принял холодный душ, что, впрочем, помогло ему, как мертвому припарки. На член хоть ведро можно было вешать. Мало того, он мешал хозяину полноценно двигаться и чувствовать удовлетворение от послушного ранее тела, которое теперь приходилось передвигать как-то боком, стараясь не зацепиться за торчащие предметы. Проглотив безвкусный завтрак, и одевшись с большим трудом, хозяин стал проявлять первые признаки беспокойства, грозившие перерасти в нервный срыв. На ум лезли всякие ужастики из медицинской жизни, где такое изнурительное состояние, как правило, заканчивалось потерей сил и, при случае — локальным исходом. Он отменил две деловых встречи. Обзвонил всех своих подружек, готовых прибежать по его первому зову. Но как назло, все куда-то запропастились. Из окна была видна только пожилая дворничиха, подметавшая возле скамеек.
«Может, попросить её, чисто по-человечески, помочь успокоить этого паразита, — невольно подумал поэт, — сейчас только женщина может мне помочь. И не столь важно молода она или стара. Я чувствую, как слабею, и голова кружится». Но пока он обдумывал ситуацию, дворничиха подхватила метлу и ушла. Поэту впору было выть от страха, но он собрал свое, испаряющееся, как медицинский эфир, мужество и позвонил другу с просьбой отвезти его в больницу.
Вскоре вокруг поэта хлопотал консилиум из хирургов, урологов, невропатологов и даже, пригласили сверхмодного психотерапевта, большого спеца по различным аномалиям человеческого организма. Но, ни уколы, ни таблетки, ни протирания всякими мазями не возымели нужного действия. Дабы не смущать и без того издерганного поэта, молодым медсестрам запретили входить в процедурную. Но самые дерзкие из них, как-то ухитрились открыть люк в потолке и, затаив дыхание, с изумлением и уважением любовались обнаженным поэтом, явившим их взору мощь мужского естества.
— Скажите, доктор, я не умру? — жалобно просипел поэт, глотая слезы и чувствуя неприятное сердцебиение.
— Медицина делает все возможное и невозможное — хмуро изрек старший врачебной бригады, — Случай, знаете ли, не ординарный. Сейчас, поставим Вам быстренько капельницу, и грелку со льдом на лобок.
Врач-психотерапевт, осторожно поглаживая вспотевшие от ужаса руки поэта, проникновенно шептал, пытаясь проникнуть в тайны мозжечка:
— Вы, очень впечатлительны. Нельзя, батенька, напрягать фантазию и рисовать сцены секса. Ваша подкорка сигнализирует нам, что у вас сложные отношения с женщинами, такой, знаете ли, репродуктивно-психологический барьер восприятия.
— О чем Вы говорите, какой барьер? Я ни о чем и ни о ком, кроме себя и своих стихов, не думаю, — ответил, морщась, поэт.
— Ассоциативное мышление, батенька, штука коварная. Когда Вы в своих любовных стихах рисуете образы, они начинают материализовываться и преследовать Вашу психику.
— Да нет же, доктор, никто меня не преследует. Какие образы? Я больше за компьютер не сяду и, вообще, брошу писать, раз Вы так настаиваете. Это все он, паразит безмозглый. Но, что ему не хватает, не пойму. Еда нормальная, женщин, хоть отбавляй. Спит и отдыхает, сволочь, в отличных условиях. Моют его, паразита, каждый день. Так нет же, коники выбрасывает, гаденыш!
— Ругайся, ругайся, — мстительно шептал член, чувствуя, что у него скоро лопнут сосуды или не выдержат сухожилия, — ты у меня еще не так взвоешь.
В это время центральная нервная система докладывала обстановку в главном отделе мозга и пришла к выводу, что разум должен возобладать, иначе жизнь поэта закончится плачевно. И мозг, поборов свою гордыню, пошел на попятный.
— Ладно, пошебуршились и, будя, — прохрипел обессилевший член, — вот и не надо на меня искоса смотреть. Пора хозяина спасать, а то ведь мужичонка он мнительный и зловредный, будет меня плохими словами ругать, и поминать.
И член шумно вздохнул, и принял свою прежнюю, спокойную форму. -Ой, смотрите! Он заснул, медицина спасла меня, — сказал поэт, заливаясь слезами радости.
Он осторожно, словно нес на голове амфору с драгоценным маслом, шел по длинному коридору больницы, всхлипывая от пережитого, провожаемый восхищенными взглядами молодых медичек.
К вечеру досадная история стала постепенно выветриваться из памяти, и поэт рискнул пригласить на скромный ужин свою возлюбленную. Он старался быть веселым и раскованным, но мысли невольно возвращались к нарушителю спокойствия, и поэт с тревогой думал, какие новые испытания выпадут на его долю. Вдруг после такого неистового стояния начнется фаза меланхолии. Или еще хуже — наступит летаргический сон главного оружия любви. Позору ведь не оберешься.
«Вот жизнь наступила, даже от собственного члена приходится зависеть», — с грустью думал поэт, стараясь, не заострять внимание на гульфике.
Но страхи были напрасны, а ночь была бурной и восхитительной. Когда поэт, разбуженный первым лучиком солнца, открыл глаза, он с радостью отметил, что его первый интимный друг блаженно почивает, как щенок в прихожей.
— А ты ведь можешь быть хорошим, когда захочешь», — наставительно произнес поэт, — дурачок, запомни, я тебя люблю. Ты, даже представить не можешь, как я тебя люблю.
Возлюбленная открыла сонные глаза, быстро посмотрела вниз, потом перевела взгляд на лицо поэта и, зевнув, прошептала: Я вас тоже люблю, мальчики, только не знаю, кого больше.
Сказка — ложь, да в ней намек: добрым молодцам урок. Друзья, постарайтесь жить в мире и согласии со своим организмом.
Психосексолог-натуралист Леонид Шнейдеров |
