Вот такой молодец возглавляет наше земельное отделение Национально-Демократической Партии Германии (NPD).

Буквально пара слов о Франце. 35 лет, женат, трое детей, пару лет тому был вице-президентом всегерманской «NPD — Народный союз», в личном общении производит весьма и весьма позитивное впечатление, — я бы даже назвал его харизматичным.

NPD, PRO Deutschland и т. п. позиционируют себя как «традиционалисты» и «консерваторы». И если PRO Deutschland сосредотачивается на правоконсервативной риторике, то NPD тяготеет к левой, к социальным, даже, можно сказать, социалистическим паролям. На этом поле у NPD есть мощный противник — всякие зелёные и социалисты, об благообразных «демократов» до отвязанных автономов. Трудности, трудности…

Беда в том, что суть у них всех одна. Именно о ней говорит Элвин Тоффлер в своём «Шоке будущего» — прошу извинить за длинную цитату:

Существуют группы романтиков-экстремистов, крикунов, враждебных всему, за исключением наиболее примитивных технологий земледельческой эпохи, которые, кажется, будут рады возврату к средневековым ремёслам и ручному труду. Сытые, принадлежащие, как правило, к среднему классу, они сопротивляются техническому прогрессу так же слепо и огульно, как и те, кто ратовал за приход индустриализма. Представители этой группы фантазируют о возврате к тому миру, который большинство из нас — и большинство из них — найдёт отвратительным.

И, тем не менее —

…реверсионисты с правым уклоном тоскуют по простому, упорядоченному обществу небольших городков, где в размеренном социальном окружении все их старые шаблоны были уместны. Вместо адаптации к новому они продолжают автоматически применять старые решения, увеличивая все больше и больше разрыв с реальностью. Реверсионист настаивает на предыдущих решенияхи упорствует в своих привычках с догматическим безрассудством. Чем сильнее изменение угрожает ему извне, тем методичнее он повторяет прошлые режимы действий. Его социальная перспектива регрессивна. Испытав удар будущего, он истерически пытается сохранить не соответствующий действительности статус-кво, или требует в той или иной замаскированной форме возврата к прошлому.

И если правые традиционалисты-реверсионисты в основном болтают о «традициях», не удосуживаясь сообщать, каким именно способом они собираются нас к ним вернуть, то зелёная левотина гораздо более последовательна. «Не вижу ничего опасного в том, чтобы Германия стала исламской страной», — заявляет сопредседатель партии зелёных ФРГ Джем Ёздемир. Да, именно об этом говорил 30 лет назад Тоффлер!

Если старый реверсионист мечтает о восстановлении прошлых небольших городков, молодой реверсионист с левым уклоном мечтает о большем —> о возрождении патриархального общества. Это объясняет очарованность сельской общиной, сельским романтизмом, наполнявшая поэзию хиппи и субкультуру пост-хиппи, обожествление Че Гевары (отождествляемого с горами и джунглями, а не с урбанистической и постурбанистической окружающей средой), почитание дотехнологических обществ и преувеличенное презрение к науке и технике. Все эти красочные требования «возврата к природе», разделяемые левыми течениями, соответствуют тайной страсти реверсионистов по«доброму старому времени».

Поскольку апеллировать к сельскому романтизму в Германии довольно сложно по целому ряду внутри- и внешнеполитических причин, левотина носится, как дурак с писаной торбой, с исламом. И что характерно — борьбу за свои вонючие идейки они ведут с помощью самых передовых технических средств, собираясь разрушить цивилизацию, благодаря которой появление этих средств оказалось возможным. Мало того: именно благодаря цивилизации, эмансипации личности и освобождению труда появились все эти социалисты, демократы, автономы, — грязная пена на волнах океана Свободы. Свобода — основополагающая ценность Цивилизации. Именно поэтому левотина и пытается погасить волну ворванью ислама! Все их исламские сантименты — это переродившийся (и выродившийся) руссоистский культ «благопристойного дикаря» с фестончиками попустительства терроризму и анархии под чёрным знаменем, кстати, скоммунизженном у того же ислама.

Почему левотина так любит ислам? Потому, что ислам — это сверхупрощение. Ислам предлагает такие простые ответы на столь сложные проблемы, что они очень быстро становятся неразрешимыми. Поэтому мусульманам ничего не остаётся, как устроить конец света и переселиться в рай с девственницами, и, что особенно примечательно, девственниками. Как в анекдоте про косорукого цирюльника: «А-а-а, всё равно не получается!» Исламское сверхупрощение они пытаются выдать за революционность — не случайно одной из ключевых фигур «исламской революции» в России стал Гейдар Джемаль, постоянно завывающий о «грядущей победе мировой деревни над мировым городом». Это и есть то самое вожделенное левотиной и мусульманами будущее: чтобы вместо ненавистного «города» с его свободой и разнообразием идей, мнений и занятий повсюду была живущая на подачки (только кто же будет подавать, если нас не останется?!) анатолийская деревня с чумазыми детьми, забитыми тётками в чёрных мешках и «мудрецами» в духане. Джемалю и его спонсорам сладострастно подмахивают обиженные шавки вроде Максима Шевченко: эти хотят быть самыми умными, прекрасно понимая, что такое возможно лишь тогда, когда вокруг останутся одни бараны с отформатированными исламом мозгами.

На словах непримиримо воюя с левыми, коммунистами и незаконной иммиграцией, «правые» традиционалисты с красно-коричневым оттенком испытывают ту же мазохистскую тягу к исламу — но «с другой стороны». В исламском нашествии они разглядели приверженность традиционным ценностям, и с помощью их директивного введения надеются обратить это нашествие вспять. Пожалуй, «мудрецы» из духана, ссущие за неимением канализации в арык, поумнее будут.

На прошедшем в прошлый четверг собрании Die Freiheit состоялась в некотором роде показательная дискуссия с г-ном Францем. Он долго и витиевато говорил о мусульманах как о «носителях традиционных начал», соблюдению коих нам, европейцам, якобы следует у них поучиться. И когда г-н Франц завёл шарманку о чадолюбии оккупантов, моё терпение лопнуло окончательно.

— Говорить о том, что нужно учиться у мусульман любви к детям, может либо сознательный лжец, либо человек, ничего не знающий об исламе. Конечно, если под «любовью» — в духе Оруэлла — понимать репрессивное воспитание, сексуальную эксплуатацию и превращение собственных детей в «мучеников за веру», взрывающихся среди нас, то да — до такого «чадолюбия» нам всем очень далеко. Не сомневаюсь, г-н Франц — до подобных проявлений родительской «любви» далеко и Вам самому. Но если Вы хотите возрождать, а, точнее, распространять традиции такого извода, Вы обратились не по адресу: Ваши ближайшие соратники — оранжевая партия BiG, требующая обязательного изучения ислама и турецкого языка в немецких школах. И не кривитесь так, — они тем самым защищают именно свои традиционные ценности! Это ведь их традиция — порабощать «неверных», заставлять их платить мусульманам дань и с каждым днём требовать от покорённых всё больше и больше, пока те не сбегут — если есть куда — или не обратятся в ислам. Или Вам всё равно, какие «традиции» — лишь бы «традиции»? По-моему, Вам стоит об этом как следует поразмыслить.

И вот тут-то и произошло самое важное. В глазах Франца я увидел вовсе не злобу и ненависть. Я увидел — именно увидел — как заработал его когнитивный аппарат. Увидел интерес и желание думать.

— Судя по Вашей реакции, господин Франц, Вы вовсе не так уж традиционны. Самое отвратительное, что только может быть в традиционности — это её неприятие критики, иного взгляда на проблемы и способы их решения. Но есть другая традиция — европейская традиция выслушать и постараться понять оппонента, найти аргументы, обсудить со всех сторон, вертеть проблему так и эдак, пока решение не будет найдено. Да, иногда в своём стремлении узнать и понять мы заходим слишком далеко — например, когда рассматриваем традиционалистские мотивы убийств «чести» как смягчающее обстоятельство. И всё же наша традиция — традиция пользоваться разумом и стремиться к свободе — это прекрасная традиция. Традиция, превратившая наше общество из традиционно-репрессивного, мобилизационного — в общество договорных отношений, в общество разветвлённых горизонтальных социальных связей, общество, в котором возможна дискуссия. И вот это общество одинаково ненавидят и левые, и мусульмане: в условиях свободного обмена и конкуренции идей у них нет ни единого шанса. Когда Вы поймёте, что именно традиции свободы Вам гораздо ближе глубоко укоренившихся в исламе традиций насилия, подавления и стремления к смерти, — приходите ещё, мы искренне рады всем, кто умеет мыслить. Традиции европейской критической мысли, уважения к чужому мнению, стремления к постоянному анализу и осмыслению своих действий и выработке на этой основе способов преодоления стоящих перед нами проблем — наше самое мощное оружие в борьбе за свободу, и предать эту традицию было бы самой большой, самой непоправимой — и непростительной — ошибкой.

Франц, помолчав, вдруг встал и протянул мне руку. Мне ничего не оставалось, как пожать её и предложить — опять же в рамках старых добрых европейских партийных традиций — перейти на «ты».

После «официального закрытия» собрания Франц несколько раз прощался, но не уходил, — судя по всему, общение с нашей компанией сильно его увлекло. Упустить такой шикарный случай я не мог.

— Франк, знаешь, чем отличается англичанин от еврея?

— Нет, — насторожился Франц.

— Англичанин всегда уходит, не прощаясь. А еврей прощается-прощается, но не уходит!

Ещё секунду на лице Франца — как, впрочем, и на лицах остальных — держится недоумение, но вот оно уже разрешается дружным хохотом. Похоже, этого анекдота немцы прежде не слышали.

По-моему, хороший повод вспомнить ещё одну старую добрую европейскую традицию — почаще подтрунивать над собой.