1. Аппараты для сахарной ваты

Месяц спустя после описанных в предшествующей части событий на набережной канала имени Москвы улавливались милые признаки уже вполне зрелой осени: прохладный солнечный день, небо с поволокой, тихие деревья, армяне, разбирающие свои пивные шатры в парке у пляжа, почти пустые причалы Северного речного порта на другой стороне водохранилища, редкие пенсионеры, шуршащие трусцой по гравию — усмиряющий вид кончины суетливого, с провокационными выходками гормонов и пьяным визгом, пустого и бессмысленного городского лета. Наглая ворона преследовала Виталия, перелетая вперед каждый раз, когда он проходил мимо, чтобы оказаться перед ним и смотреть ему глазом в глаза, противно вякая. Виталику хотелось подстрелить ворону из пневматического ружья, но под рукой ружья не было. Под парапетами разносчицы заразы — утки — лавировали среди пластиковых бутылок, сливаясь с ними. Пляж уже не пах потом, перегаром, пивом и мочой.

Виталик прошел плацдармы физкультурников-моржей — не ясно, каким образом сохранившиеся «качалки» под открытым небом с землянками для хранения ржавых штанг и гантелей, созданных из ворованных токарных болванок, и сел напротив древней подлодки. Она тогда еще не была музеем и стояла пришвартованной на другой стороне канала у грузового причала, от которого к небу поднимались горы металлолома. Глядя на Виталика, можно было вполне обмануться, представив, что молодой человек думает о чем-то глубоком, например, о пивном алкоголизме, но на самом деле это было не так. Он думал об аппаратах для производства сахарной ваты, один из которых только что увидел в парке. Это было его замечательное свойство — думать о чем-то незначительном в периоды жизненных потрясений.

Аппараты для сахарной ваты — это одно из самых непостижимых для человека с нематематическим складом ума, которым Виталик, как нам уже известно, не был, достижение технической мысли. Для несведущего они стоят в одном ряду с женскими прокладками, в которых временные трудности превращаются в гель. Виталик же, не без технического образования и логического ума, узрев где-нибудь на улице такой аппарат, останавливался и начинал умно смотреть, вникая в суть и не отрываясь, на его сверкающий тяжелый барабан, быстро вращающийся вокруг своей оси и издающий низкий благородный гул.

— Мужчина, Вам вату? — спрашивали девушки-операторы, пытаясь найти где-нибудь поблизости ребенка.

Мужчины-операторы просто смотрели и ничего не спрашивали — не хотели возбуждать конфликт. Но Виталик не стеснялся, а вникал.

В этот раз, за десять минут до того, как усесться напротив подлодки, он даже узнал имя этого волшебника, накручивающего на палочку невесомые нити — Колян. Вот Колян берет пластиковую трубочку, загибает кончик и надгрызает перегиб — фиксирует. Потом он помещает трубочку внутрь барабана и наматывает на нее, как на катушку, сахарные нити. Через мгновение он извлекает огромный шар — порция ваты готова.

— Пожалуйста, — говорит Колян и берет следующую трубочку.

У Коляна волосы окрашены в рыжий цвет, а руки грязные, почти черные. Просто по утрам он еще, наверное, подрабатывает здесь же в парке дворником, и ему некогда возвращаться домой, чтобы помыться.

— Да я тут с полшестого на ногах, скоро жить буду в этом парке, — иногда ворчит Колян, когда какой-нибудь нетактичный покупатель обращает внимание на его неопрятный вид.

Зачарованный Коляном, Виталик не заметил, как стало практически ниоткуда моросить. Колян укутал свой аппарат в целлофан, сам надел зеленый дождевик, и со слов "вот ведь ебатория" начал было беседу с соседом — продавцом мороженого, но Виталик вмешался.

— Что, не работает, — спросил он.
— Почему, все работает, — ответил Колян, разворачивая барабан, — Просто он капризничает от этого самого…
— От дождя, — помог сосед Коляна — продавец мороженого.
— Не от дождя, а от влажности, — уточнил Колян.
— Сложный агрегат, — произнес Виталик, как только мог, утвердительно и весомо, стараясь не выпустить ни капли иронии.
— Ниче там сложного, — ответил Колян.
— Ну, из сахара такое получается, — продолжил Виталик.
— Да это легкотня: вот эта банка, — указал Колян на цилиндрическую емкость для сахара, закрепленную в центре барабана, — там температура большая, вроде 100 градусов, песок плавится и — видишь, полно дырок — через эти дырки вылезает и снаружи сразу же застывает, и получаются такие нитки. Ну вот, они тянутся, тянутся и прилипают к стенкам, а я их на трубку накрутил — и все.

Виталик подумал, что этот аппарат немного напоминает Землю: крутится, и внутри горячо, только вот прилично придумать, на что похожи вылетающие из дырок невесомые сахарные нити применительно к Земле, он не мог, поэтому решил несколько коряво полагать, что это всемирная паутина. Мимо Коляна с аппаратом для сахарной ваты Виталик вот уже две недели каждый день шел на работу.

2. Кодер Фадеев

Виталик тогда устроился трудиться html-кодировщиком в одну интернет-контору, каких в те недалекие времена было, пожалуй, больше, чем металлоремонтных будок. Семьсот баксов за труд, посильный для любого первокурсника, а Виталик, конечно, первокурсником давно не был, — очень выгодная сделка. Жил он тогда у сестры друга, которая снимала «двушку», и уступила ему малую ненужную комнату всего за сотню долларов. Некоторые наблюдатели утверждали, что у нее на Виталика были виды, так как она уже была из старородящих, за тридцать, но Виталик этого или не замечал, или не хотел замечать, а вполне возможно, это были всего лишь домыслы наблюдателей.
Виталику нравилась его работа, он с удовлетворением ставил квадратные и треугольные скобки, знаки равенства, разнообразные наборы латинских букв, выяснял, как с помощью CSS изменить внешний вид input type=file, избавлялся от cellpadding и cellspacing, и ему нравилось общаться с машиной на этом не всем ведомом языке. Не зря, когда он в школе проходил тест на то, какая по степени взаимодействия с людьми работа ему нужна, он получил стопроцентную рекомендацию не работать с людьми, и что он яркий выходец из той части человечества, которому подходит работа только по формуле: «человек-знак», то есть такая, где с людьми приходиться общаться лишь по собственному желанию. В душе Виталика строки:
    <table bgcolor=black border=0 cellpadding=2 cellspacing=1 width=100>
<tr>
 <td bgcolor=white>&nbsp;</td>
 <td bgcolor=white>&nbsp;</td>
</tr>
<tr>
 <td bgcolor=white>&nbsp;</td>
 <td bgcolor=white>&nbsp;</td>
</tr>
</table>
как-то приобретали тот смысл, «откуда приближаются к тебе смятенье, исходящее от А, надежда, исходящая от Б». Он, конечно, грешил стихотворными постами в интернет-дневнике, но только от переизбытка какого-нибудь благородного чувства вроде ненависти или бессмысленной радости. Поэтика, которая его напрягала, состояла целиком в переживаниях великого героя русской литературы — маленького человека, и выражалась в форме белого стиха, очень жалостливого и потому притягательного для женского пола.
«Вчера я купил удлинитель
Теперь он светится в темноте
Синим огоньком
Мы оба спим на полу
Рядом
Я и мой удлинитель
Только он светится
А я нет
Еще его иногда вышибает
Так написано в инструкции
В этом мы похожи…»
Виталик баловался стишками только когда прижимало, весной или осенью, а в остальном он больше любил пойти в столовке попить кофейку со своим коллегой — кодером Серегой. Они громко, перебивая друг друга и хохоча, обсуждали не всем доступные, но крайне важные, предметы.
— Долбанный альфа-канал альфаимиджлодером криво выходит, — пожаловался Серега.
Виталик захохотал и даже от смеха сложился пополам.
— Нашел метод, альфаимиджлодер, — сказал он, немного успокоившись, — он же и сиэсэс толком не поддерживает. Уже давно все используют виэмэл, конвертируешь пиэнджи в вектор, и все.
— Круто, покажешь?
Когда Виталику приводилось без Сереги обедать в компании журналистов, которых на информационном ресурсе, где он трудился, было полно, он не то, чтобы презирал их разговоры, но просто совсем не понимал, как не понимал собачьего лая или мышиного писка. Разговоры были всегда примерно одинаковые: о жратве и об искусстве.
— А вы видели эту рекламу странную: "Два гамбургера по цене двух". Бред какой-то, — говорила, затягиваясь, первая блондинка — обозреватель кино.
— А в чем прикол? Два по цене двух. Хи-хи-хи, — отвечала вторая блондинка — обозреватель моды.
— Я даже сначала подумала, что это просто шутка какая-то.
— Но, тем не менее, все ходим туда время от времени.
— Да, в Москве поесть нормально негде, — вступает толстожопый журналист-шатен, отрезая кусок говяжьего языка.
— О, можно я отрежу у тебя кусочек языка, Леш.
— А дай омлетику на вилочку... О, как вкусно.
— Язык божественный. Я пойду куплю.
— Я смотрела все фильмы Вонга Кар-Вая, но вершиной его творчества считаю "Любовное настроение", — переходит на культуру обозреватель кино.
— Да, я вот его смотрела несколько раз и все пытался посчитать платья Мэгги Чунг, — поддерживает обозреватель моды.
— Я читала в журнале, что их семьдесят.
— Мне очень нравится одна из первых сцен, где камеру так мотает с лица на лицо.
— Я, кстати, смотрела в какой-то передаче ролики, которые Кар-Вай вырезал: ну это прямо порно. Я считаю, правильно он их вырезал. Не было бы так красиво.
— Согласен, должна оставаться какая-то недосказанность.
— Да уж, был прав тот, кто сказал: "Все к лучшему", и я знаю, почему. Потому что все пусто и никчемно. Сперва кажется красивым, значимым, особенным, затем этот шарик начинает потихоньку сдуваться, и пока совсем не сдуется, он сменяется другим — новым, краше прежнего, но и новый в какой-то момент сдувается, сменяется другим, чтобы ты не успел понять, что внутри — ничего, — вдруг глубокомысленно промолвила первая блондинка.
— Так неожиданно, когда влюбленный в тебя в прошлом мужчина становится настоящим другом, который хочет чтобы ты была счастлива и советует как вести себя с другими, и делает это абсолютно бескорыстно, — глубокомысленно, но невпопад, произнесла вторая.

«iframe[style*="visibility: hidden"], iframe[style*="visibility:hidden"],
iframe[style*="width: 0"], iframe[style*="width:0"],
iframe[style*="height: 0"], iframe[style*="height:0"],
iframe[width="0"], iframe[height="0"] {
visibility: visible !important;
border: 5px dotted #f00 !important;
width: 500px !important;
height: 250px !important;} — думал, слушая, Виталик.

Вечерами, поскольку не держал в комнате телевизора, Виталик по детской привычке от нервов читал, восполняя пробелы в знании современной иностранной литературы и научных теорий разных эпох. Прочел Кундеру, Уэльбека, еще многих популярных литераторов, которых и не вспомнит теперь, потому что они его оттолкнули: тем, что чередовали свою скудную поэтику и жалкую философию с порносценами в бессюжетном пространстве. Взамен понравился Юнг. Он показался Виталику искренним, циничным и немного сумасшедшим стариканом, как будто из кино «Назад в будущее», который свято верил в свою психоаналитическую теорию и продвигал ее урывками, обломками гениальных мыслей, не составленных, к счастью, в единый емкий и трудночитаемый труд. Виталик даже по детской привычке стал дружить с Карлом. Называл его когда Карл Густавыч, когда в шутку папа Карло, и говорил с ним: иногда спорил, иногда соглашался.

3. Новое увлечение и Григорий Колбаса.

Кроме друга Сереги и дяди Карла в жизни Виталика была еще и девушка Маша — журналистка из раздела «Культура». Она первое время не знала, что была в его жизни, так как встречалась с шеф-редактором портала Григорием Колбасой.

На вид Маша и шеф-редактор Григорий Колбаса как пара представляли собой один из самых криво склеенных союзов в мире: Колбаса некрасивый и неуклюжий, Маша неуклюжая, но, наоборот, красивая. (Прим. автора: Недавно стало известно от иностранных ученых, что, оказывается, такие союзы крепче иных, потому что страшненький муж ценит жену, а жена получает большое удовлетворение и рост самооценки, сравнивая свою красоту с мужем).

Если попытаться психоанализировать подобно дяде Карло, то у Маши в отношениях с Колбасой сыграло бабье стремление целиком отдаться учителю (на котором, как известно, была основана Лейпцигская система подготовки молодых спортсменок в ГДР, которых дрючила целая бригада массажистов, чтобы поднимать им гормональный фон накануне соревнований), а Григорий Колбаса как раз таки стажировал Машу, и поэтому у нее было много к нему, если верить Карлу Густавовичу, приписок и достраиваний.

Например, он ее сразил наповал шуточным словосочетанием «тяжелый случай», сказанным в ответ на признание в том, что она не курит. Еще бабе немаловажен размер мужской особи или, как говорят спортсмены, ее физика, а с этим у Колбасы было все хорошо. Он был сам с Сахалина и на медведя ходил с рогатиной и отцом. В Колбасе было много от Машиного папы, кроме, конечно, размеров, — приехал, черт те откуда, поступил в МГИМО по деревенской разнарядке, несколько языков, не самое последнее место работы — целая лавина достоинств, но Виталик всего этого не знал, потому и не понимал, что этот клубень делает с похожей на жену Астурийского принца Фелипе красавицей, пусть и с ужасно некрасивыми ногами и медвежьей походкой.

Сам по себе Григорий Колбаса представлялся хорошим парнем, но было в нем воспитанное провинциальной необходимостью пробиваться свойство, побуждающее по максимуму выдаивать антропосреду, желательно, не давая ничего взамен. Это замечательное качество в сочетании с неумением одеваться накладывает на человека кривой отпечаток. С карьерным ростом, кажется, что это свойство исчезает, но на самом деле просто закапывается глубже и становится менее заметным. Как раз это свойство Григория сыграло, как говорят спортсмены, в пользу нашего героя Виталика, потому что Колбаса вечно стеснялся выходить с Машей в свет, боялся, что она его бросит, а он останется ни с чем, к тому же, у нее не было квартиры, как у его бывшей девушки, к которой он благополучно вернулся, оставив Машу обижаться и коротать вечера с каким-то ассимилированным армянином, который ей не слишком нравился.

Наоборот, Виталику Маша очень нравилась. У нее были такие сверкающие глаза — оранжевые, как у злого джедая из первой трилогии «Звездных войн», они были немного более ожидаемого углублены в череп, как бы припрятаны, да и вся ее не кричащая сексуальность не бросалась в глаза.

4. Сближение

Виталик начал с Машей мало-помалу общаться в столовке, первое время довольно бесплодно, поскольку из природной скрытности, унаследованной от башкирской бабки, она и изъяснялась крайне завуалировано и ничего не давала понять, а Виталик всегда был немногословен. Все бы так и увяло, не расцветя, если бы однажды между коллегами не произошел, как писали когда-то в «Правде», судьбоносный диалог.

— Ко многому, что происходит вокруг, я отношусь особенно, во многом я вижу знаки, и стараюсь…
— Ты видишь знаки? — восхитился Виталик, подумав, что object<strong>+css.
— Я серьезно, — засмеялась Маша, — я считаю, что все, что происходит, не случайно, и то, что важно для тебя, можно легко выделить, открыв внутренние каналы, чтобы информация не встречала препятствий.
— Так бы и сказала, что открываешь каналы.
— Я не смеюсь, — смеется она.
— Я тоже не смеюсь, я тоже люблю знаки и альфаканалы, — сказал Виталик аюбсолютно серьезно, так как шутить не умел, а шутками окружа.щим казались его серьезные, но странные утверждения.

На почве знаков и каналов молодые люди сблизились, стали много разговаривать, Мария рассказывала про заграницу, в основном, про юго-восточную Азию, где она даже родилась в семье второго секретаря посольства, то есть сотрудника КГБ, тем еще более привлекая Виталика восточным колоритом и происхождением из советской элиты. А Виталик в ответ на это рассказывал про свою дочь от проститутки Татьяны. Он знал, что такие его рассказы в большинстве субкультур вызывали столбняк и открывание ртов, как у женской, так и мужской части.

— А… а я тоже хочу ребенка, но не как не могу найти подходящего кандидата в отцы, — от зависти искренне заявила сраженная рассказами Виталика Маша, которая по советским медицинским раскладам уже была близка к возрасту старородящей.

Недавно автору стало известно, что девушки за двадцать пять в демократической России начинают колготиться по поводу ребенка из-за того, что врачи старой школы их подначивают, употребляя это зловещее слово: «старородящая». В советской медицине таковой считались уже с двадцати шести, что было для тех лет нормально: родила, и давай дальше строй социализм. Хотя мы прекрасно знаем, что в Европе и США такие матери, напротив, рассматриваются как молодые, и правильно.

После описанного случая роман пошел, как говорят спортсмены, «более стремительнее». Виталик потихоньку подобрал код к словам Маши, и завуалированность ее выражений, вероятно, воспитанная папой-шпионом, который тридцать пять лет назад приехал из Оренбуржья поступать в театральное, но поступил в МГУ, а потом был завербован в КГБ, работал в Малайзии и Индонезии, где его раскрыли, после чего он какое-то время просиживал штаны аналитиком в Битцевском лесу, где водятся не только маньяки но и аналитики КГБ, уже не мешала ему понимать, что она имеет ввиду.

Еще не будучи любовниками, Маша и Виталик, бывало, ссорились и разыгрывали сценки ревности, которой, как известно, любовь параллельна. (В скобках приводится расшифровка Степана вроде бы ничего не значащих реплик).

— Как дела? (Я скучал)
— Я сегодня совсем не спала и пила всю ночь. (Хотелось, чтобы ты был рядом).
— Это заметно. (Мне тоже).
— Что, очень? (Почему же ты меня никуда не пригласишь и всё такое?).
— Очень. (А ты мне дала хоть один четкий сигнал?)
— А у тебя как дела? (Я тебе не сигнальщица, ты должен проявлять инициативу, потому что я — девушка.)
— Прекрасно. (А ты поучи отца).
— Ты что-то сегодня чересчур лаконичен. (Подхамливаешь).
— Ты находишь? (Не нужно скатываться к формализму).

Виталик, конечно, заревновал и отомстил. Очень просто, так как сложнее не умел: ушел в буфет с другой. Ему нравилось там обжигаться о взгляды Марии. А проходя мимо ее стола, он мстительно промолвил: «Приятного аппетита!».

На следующий день в разговоре посредством компьютерной программы моментальных сообщений ICQ мстила уже она.

— Привет, — написал Виталик.
— Неужели? — ответила она.
— Ты видела фильм «Нет вестей от Бога?».
— Видела, ничего так фильм.
— Вот, а я хотел тебя пригласить.
— Да я его видела еще летом, во времена Колбасы.
— Что такое времена Колбасы?
— Не знаешь — и лучше.
— А зачем говорила?
— Ну, не знаю, просто так.
— Нет, я не понял, это значит: куда ты суешься, я уже давно с Григорием Колбасой этот фильм посмотрела?
— Нет, не имела я этого ввиду.
— А что у тебя с Колбасой было? Серьезная лавстори?
— Более чем.
— Более чем — это значит с оральным сексом или с анальным?
— Дурак.
— Ты только что запорола косяк.
— Что это значит?
— Нарушение понятий.
— Я не хотела тебя обидеть.
— Не обидела, просто поставила на место.
— Не понимаю.
— Что тут не понятного?
— Ладно, извини, если что не так, звони.
— Пока.

Так вот они и развлекались. Виталику нравилось, когда она злилась. Ноздри становились острыми, а уголки рта, узорам которого позавидовали бы архитекторы Альгамбры (хорошее сравнение! Надо будет почаще использовать), приподнимались как у хищницы. Виталик стал много думать не html-кодами и в общем вел себя как типический влюбленный.

«Она робка, закрыта, и в этом неподражаемо восхитительна, — думал он среди прочего, — ее глаза гаснут, только когда на них смыкаются веки. Когда она улыбается, вокруг губ и на щеках появляются ямочки — по три с каждой стороны, как мозаика в калейдоскопе. Обычно довольно лишь сотой джоуля ее тепла, чтобы быть великодушным, чтобы радоваться, когда ей хорошо, как бы далеко она от меня ни находилась и как бы далеки от меня ни были ее мысли. Когда она рядом, внутри будто разворачивает крылья прекрасная птица — ощущение, будто летишь, а в груди и ниже — щекотание».

5. Дальнейшее сближение

Вскоре, воспаленный думами, Виталик пригласил Машу на каток. Она там разрумянилась и была очень красива, а вечером посредством службы коротких сообщений они выясняли, кто для кого что значит.

— Ты — все, — написал Виталик, к тому моменту ставший уже совсем как «дам экзальте».
— Мне так много не надо, — ответила Мария остроумно.
— Ты — ничто.
— Ну, вот, уничтожил.
— Ты — кое-что.
— Так мне тоже не нравится.
— Ты — много.
— Вот на это я согласна.
— Тоска подрубает.
— Не тоскуй, плз.
— Я сам себя прошу об этом, и сам себе не могу уступить.
— Давай просить вместе.
— Ладно, уломали, но тебе, Виталик, не стоит гордиться, это только ради Маши.
— Нас, кстати, тоже двое, ты заметил.
— Я думаю, он заметил.
— Вообще у меня метод такой — не гнать тоску, а ждать, пока все вытоскуется.

Следующим этапом романа стал совместный поход на премьеру нового «Бонда», где коллеги держались за руки, после чего Виталик решил, что пора, как говорят спортсмены, и присунуть, и с этой мыслью он пригласил Машу в загородный пансионат, не слишком дорогой, но с комфортабельными номерами. Была как раз зима, не холодная, но снежная, они выпили вина, гуляли долго в лесу, потом в номере еще выпили вина, а все это время Машина мама звонила, небезосновательно беспокоясь, что Виталик — маньяк, и дочь ее прибьет. В общем, прочь ненужные детали, Виталик присунул, причем от долгого воздержания сделал это многократно, не обращая внимания на возможность сохранения живых сперматозоидов после одного полового акта на следующий, а также и на целостность презервативов. У Маши, видно, тоже было долгое воздержание, так как она проявляла признаки удовольствия, и только часа через три решила, что пора спать.

После этого, конечно, все у них расцвело, тем более, что однажды эти два почитателя знаков пошли в театр, а во время прогулки после спектакля им явился знак. Такой: днем была каша под ногами и мокрый снег, а затемно подморозило, воздух подсох, тротуары тоже, а небо очистилось. Они шли по Новому Арбату. Маша по своей шпионской привычке пряталась в шарф и улыбалась глазами, Виталик тоже улыбался, но не прятался, она посмотрела на него весело, и он поцеловал ее в уголок глаза. Поскольку тротуары не только подсохли, но и заледенели, то маленький оранжевый агрегат коммунальных служб проехал мимо, бросив им под ноги белую крупу, которой растапливают лед. Выглядело это как рис на молодоженов. Они это оба поняли, и поцеловались от избытка чувств.

6. Быстрое развитие романа

Как говорят спортсмены, влюбленные стали выкладываться на сто двадцать процентов. Она часто прятала лицо на его плече, и молчала, но он слышал в этом самые нежные слова, которые ей так сложно произнести, а он ездил к ней частенько — присунуть, пока родителей нет дома. Виталику это нравилось, он чувствовал себя совсем юным вечным студентом, когда надо одеться за время от момента, когда вякнет домофон от родительского электронного ключа до звяканья аналоговых ключей в замке. Правда, во времена Виталиной юности на его малой родине домофонов еще не было. Маша, бывало, рассказывала Виталию корейские сказки, поскольку она в университете специализировалась на корейском фольклоре, и таким способом она еще больше западала в душу влюбленному молодому человеку. Он с обычным для себя внутренним благоговением перед новыми знаниями слушал музыку Машиного голоса, когда она рассказывала, как мыши помогли прекратить убивать стариков:

 «Прежде стариков, когда они достигали шестидесяти лет, убивали. Один сын очень любил своего отца и, когда ему минуло шестьдесят лет, спрятал его в подземелье, куда и носил ему пищу.
 Однажды на дворец богдыхана напали какие-то страшные звери, величиною с корову, серые, с узкими, длинными мордами, с длинными тонкими хвостами. Все потеряли голову и не знали, что делать.
 Тогда старик отец сказал:
 — Надо найти восьмифунтовую кошку.
 Нашли кошку в семь с половиной фунтов.
 — Кормите ее, — сказал старик, — пока она не вытянет восемь фунтов ровно.
 Когда кошка вытянула восемь фунтов, ее выпустили на зверей.
 И вот что случилось.
 Увидев ее, звери стали уменьшаться, пока не превратились в обыкновенных мышей, которых и ловят с тех пор обыкновенные кошки.
 Когда император узнал, кто выручил всех из беды, то разрешил с тех пор старикам жить столько, сколько они хотят.
 Так появились мыши на свете, виновники того, что стариков не убивают больше».

Или про паршивого, сопливого и трахомного:

«Жили когда-то на свете паршивый, сопливый и трахомный. Один голову чешет, второй сопли вытирает, третий — руками машет — мух от глаз отгоняет. Решили они однажды в харчевню пойти, рисовых лепешек поесть. И уговорились: чтобы пять минут никто до больного места не дотрагивался, а кто дотронется — за всех троих заплатит.
Пришли они в харчевню. Взяли лепешки, едят, а сами никак не дождутся, когда пять минут пройдут. У паршивого голова зудит. Терпел он, терпел, а потом и говорит:
— Хочу я вам рассказать, что однажды со мной приключилось. Пошел я в горы, смотрю — лось, да такой чудной! И тут у него рога, и здесь рога, и там... — Говорит, а сам показывает, где у лося рога, и что есть силы кулаками по голове себя колотит.
Не успел договорить, тут сопливый подхватил:
— А я бы в лося стрелу выпустил вот та-ак. — Он показал как, а заодно нос руками вытер.
— Ишь разболтались! Слушать вас тошно, — закричал трахомный, замахал руками и мух от больных глаз отогнал.
Так и пришлось всем троим поровну заплатить за лепешки».

Маша даже начала учить Виталика корейскому алфавиту и звукам корейского языка, видимо, играя таким образом в незамысловатую ролевую игру, так как после уроков, как говорят спортсмены, обязательно давала присунуть.

7. Овуляция.ру

Не прошло и месяца после начала любовных половых отношений, это ужасное изобретение человечества — тест на беременность — показало у Маши две полоски, о чем она довольно оперативно доложила Виталику, который взбледнул, ничем больше не выказав своего ужаса, и тут же от нервов присунул, как говорят спортсмены.

Потом всю ночь он исследовал сайт «Овуляция онлайн» в надежде увидеть массу отзывов о том, что тесты врут, но зря потратил время, потому что отзывов о вранье тестов было мало, а Маша на следующий же день совершила над собой ультразвуковое исследование и с гордостью показала удрученному возлюбленному горошину в усеченном конусе — эмбрион. Виталик — отце дочери от Проститутки Тани — со скромной зарплатой и нерешенным квартирным вопросом не мог быть искренне рад новому потомству.

Маша, конечно, сказала, что она от Виталика ничего не требует, но он, как порядочно влюбленный, заявил, что будет счастлив связать судьбу со своей возлюбленной, беременной к тому же. О том, где они будут разделять быт, он пока что не задумывался, да и то, что его скромной зарплаты html-кодера на семью не хватит, тоже старался не анализировать, дабы не перегружать психику, как говорят лохушки, негативом. Пока же ему предстояло знакомство и серьезное объяснение с Машиными родителями, на котором беременная женщина очень настаивала, потому что как раз ее папаша, очень удобно, приезжал на краткую побывку из далеких стран.

8. Полковник Яицкин

Отец Марии полковник Яицкин, Виктор, очень хорошо знал какой-то полинезийский язык и перевел даже на него знаменитое произведение Лермонтова, то есть, простите, Толстого, «Кавказский пленник». Как было уже сказано выше, он работал на КГБ и был в конце восьмидесятых выслан из какой-то далекой юго-восточной страны, потом работал в Битцевском лесу, где водятся не только маньяки, но и эфэсбэшники, но с распадом СССР это дело бросил и стал, как видный специалист по полинезийским языкам, преподавать и пописывать статейки туда-сюда.

Говорят, в гэбне любили брать всяких ущербных в чем-то людей, например, у кого родителя нет, или кого во дворе били, или если человек, скажем, маму боится или не переносит таксистов. (А Виктор Петрович как раз боялся маму, никогда не видел папу и не переносил таксистов). Они подобных несчастных успокаивали гипнотическими приемами, говорили, что, мол, такие прекрасные люди Родине нужны, и забирали к себе в школу тепленькими и преданными.
 
Справедливости ради автор должен сказать, что и сам, хоть в школу КГБ уже попасть не успел, так как «первые отделы» в университетах упразднили спустя пару лет после его поступления, но все же уверен: его бы было легко завербовать. Автор это понял, когда проходил проверку на полиграфе — детекторе лжи. Как раз эту моду ввели в холдинге, где автор трудился в разных департаментах. Начальник полиграфа задавал вопросы, мол, воровал чего, или были ли запои, или когда в последний раз курил траву, и надо было на них ответить сначала без сенсоров детектора, а потом с сенсорами. Автор все честно про себя промямлил, и начальник полиграфа не стал на него надевать провода, сказав, что верит ему и даже считает хорошим человеком, а автор, услышав эти слова, чрезмерно растаял, проникся и уже завербовался почти. В общем, вербовка, понял автор, дело плевое, главное, подходящего клиента найти.
 
Хотя в официальной биографии Машин папа эту самую школу в Битце решил не упоминать, но его дочь об этом не стеснялась рассказывать народу не без гордости, а поскольку всем-то нам известно, что бывших гэбистов не бывает, то мы, конечно, понимаем с какой целью он втерся в какой-то мутный фонд полинезийских языков, и уехал в Полинезию преподавать этот язык аборигенам, которые предпочитали английский, больше отвечающий их уже не до конца первобытным реалиям. Параллельно папа, очевидно, вел разведработу насчет распространения «Аль-каиды» среди аборигенов, и, как уже было сказано, переводил: кроме Лермонтова еще Цветаеву и Пастернака, благо слов в языке мало, и рифмы довольно легко добиться. Что-то там такое про свечу:

«Сирак сеоранг пунакан денгаркан
Тернуата апа демуаркан
Инилагу терхиркан
Берседих хати ханган…»

 Или еще вроде бы что-то про вздыхающие кастаньеты:

«Катаката бату дихатухкан   
Падададаку масих хидупкан
Тидак апа! Суда сиап аку.
Бебан иту тертахан санггупку…»

А наоборот, когда он переводил полинезийских авторов, ему меньше рифмы удавались. Вот, чтобы не быть голословным, тоже два примера:

«Этот неграмотный человек,
которого я зову мамой,
была первой, которая учила меня:
Каким бы острым ни был нож
сборщика каучука -
перо острее…»

Второй пример:

«Лодку моей судьбы бросает
Из стороны в сторону.
Отец, я плыву курсом,
проложенным моими стихами.
Отец, мне суждено плыть
по их следам всегда…»

Однажды только Виктору Петровичу удалась рифма, но тогда перевод, казалось бы, трагического стихотворения, стало возможно петь вместо знаменитой шуточной песни «На проклятом острове нет календаря»:

«Далеко на острове любимая моя
Тоскует, изнывает, ждет меня любя.
Ветер гонет прау, луна над головой
И в ночи сверкает перстень золотой.
 
Медленно била о лодку волна,
Смерть отвечала: "В тебя влюблена".
 
Далеко на острове любимая моя
Тоскует, изнывает, ждет меня любя.
(На проклятом острове нет календаря,
Ребятня и взрослые пропадают зря — прим. Автора)
Ветер гонет прау, но в дымке голубой
Больше не сверкает перстень золотой».

9. Перед визитом

Итак, Маша подзалетела, вернее, довольно серьезно забеременела от Виталика как назло незадолго до одного из редких визитов папы в Москву из Полинезии, и вполне справедливо, как любящая двадцатишестилетняя дочь, она посчитала, что, будучи порядочным, ее возлюбленный должен пойти и объясниться, хотя сам он не очень понимал, что там будет объяснять.
— А что я скажу? — спрашивал то и дело Виталик.
— Как что? То, что думаешь о нашем будущем, — гордо произносила Мария, — для меня это важно, и ради меня ты можешь это сделать, это будет достойный уважения поступок.
— А вдруг мама меня не зауважает? Будет поить отворотным зельем?
— Дурацкая шутка.
— Я не шучу, — серьезно говорил испуганный Виталик, — наточит осиновый кол...
— Ты перебарщиваешь, не оскорбляй моей семьи, — несколько старорежимно заявила Маша, — и потом, ты это делаешь для меня, а не для мамы. Для меня важно (Мария вообще любила слово «важно», наверное, Карл Густавыч мог бы из это что-то вывести, например, что ей наоборот ничего не важно или что она сама чересчур важная), чтобы ты наладил отношения с важными для меня людьми.
— Я ж понимаю, — чесал руку Виталик, — только ведь с точки зрения общественной морали я очень непривлекателен. Все-таки ребенок от проститутки.
— А! Забыла сказать, не говори, что от проститутки.
— Нехорошо начинать знакомство с вранья.
— А ты не ври, просто не говори. Едва ли маме придет в голову спросить, от проститутки у тебя ребенок или нет.
— Ладно, что ж, будем считать, что это необходимая идиотическая церемония вроде выкупа невесты.

Мария плакала и шла в туалет поблевать. Ей тяжело давались первые месяцы беременности, видимо, она унаследовала это от матери, у которой было сколько-то выкидышей до первого успешного ребенка — Маши, да и сама Маша едва родилась после того, как врачи установили, из-за чего эти несчастья происходили — какого-то несложного вещества не хватало в организме, навроде витамина В6.

Вечером накануне, как писали в «Правде», судьбоносного визита Виталик нервничал, думал и общался мысленно с другом Карлом Густавычем.

«Зачем мне тащиться к этой Зое Викторовне? Она мне кто? У меня вот завуч была Зоя Викторовна — редкая стервоза, говорила таким противным визжащим голосом. Мамаша не должна встревать в наши отношения. Маша — взрослая женщина, которая сама решает с кем ей быть и от кого рожать. Если до нее это не допирает, пусть и разбирается сама», — крутилось в голове у Виталика.

— Ты как думаешь, папа Карло? — спросил он у Густавыча.
— Хундэ шайзэ. Выявлено множество неврозов, которые лишь в зрелом возрасте проявляются или усугубляются настолько, что пациент становится полным чмом.
— Не понял.
— Ну, как: в таких случаях можно доказать, что уже в юном возрасте у пациента наблюдалась патологическая зависимость от родителей и разнообразные иллюзии.
— Зависимость-то понятно, она у всех есть.
— Я говорю о патологической.
— Пойди теперь разберись, патологической она была или нет.
— Помню, ходила ко мне одна на терапию, дочка перебежчика из "Штази". Хундэ шайзэ. С мужем развелась, потому что он ей, видите ли, холодильник не наполнял. Это она считала совершенно неприемлемым проявлением беззаботности и наплевательского к себе отношения. Нет бы самой за продуктами смотаться.