10. Знакомство с мамой

Без четверти одиннадцать следующего дня Виталик мялся у заветного подъезда. Проживала Машина семья в панельном доме для гэбистов средней руки в столичном районе Зюзино в трешке улучшенной планировки на тринадцатом этаже, и это последнее прямо-таки убивало Виталика. Он, как житель пригородный, боялся находиться на таком расстоянии от почвы, в этом смысле он был своего рода почвенником, вот и мялся, не решаясь подниматься. То, что время подтягивалось к назначенному, его еще сильнее нервировало, и без семи одиннадцать он все-таки решительно пошел и купил фляжку коньяку для храбрости, а также уничтожитель запаха — мускатный орех. Первый глоток встряхнул, второй раздвинул сосуды, и Виталик смело вошел в лифт. На тринадцатом этаже он наткнулся на свою возлюбленную, довольно бледную, то ли от волнения, то ли от анемии, вызванной беременностью.

— Привет, а ты куда? — поинтересовался Виталик.
— В магазин, не хочу присутствовать.
— Как мама?
— Так, средненько, испанский учит.
— А.
— Вы только не подеритесь.
— Как это? Мама может начать меня бить?
— Ну, я в фигуральном смысле.
— А.

И она закрылась в лифте, а ему ничего больше не оставалось, как позвонить. Поскольку перед нами тут появляется мама, посвятим ее жизнеописанию пару абзацев. Как уже сообщила Мария, мама в свои пятьдесят изучает испанский язык, что само по себе характеризовало бы ее с хорошей стороны, если бы она уже десять лет не работала учителем испанского в спецшколе. А как раз незадолго до визита Втиалика ее позвал какой-то общий знакомый работать в школу для олигархов, где ее жалких знаний, которые не стыдно передавать бесплатным ученикам, не хватило бы и ее бы быстро оттуда попёрли. Поэтому она и ходила в институт Сервантеса, являющийся культурным центром Испании в России, повышать квалификацию.

О людях, подобных Зое Викторовне, уж столько раз сказано, что выдумывать что-то не имеет смысла, поэтому возьму цитату из близлежащей книги. «Это была небольшого роста высохшая дама в пенсне (в нашем случае — в очках), незаметная в смысле наружности, а также в смысле душевных качеств. Не привыкшая работать, она прожила двадцать пять лет за спиной мужа, и у нее было только и делов, что распорядиться насчет обеда и сшить себе новый капот. За 25 лет она едва родила двоих детей, да сделала один аборт. Вот и все, что она делала в жизни. В остальное время она ничего не делала. Впрочем, в молодые годы она бурно ревновала своего мужа к каждой даме, закатывая сцены, истерики и драмы… Она понимала свою женскую долю как такое, что ли, беспечальное существование, при котором один супруг работает, а другой апельсины кушает и в театр ходит».

Так вот она жила до сорока лет, пока не распался Советский Союз и не начал разлагаться Комитет Государственной Безопасности, откуда мужу пришлось ретироваться и начать новую жизнь, что для него было не сложно, так как он все-таки был ценным специалистом и бывшим полковником, а для нее затруднительно, но и она в итоге пристроилась в спецшколу недалеко от дома и с горечью вспоминала длительные командировки в Полинезию без дочерей, оставленных бабушке, иностранные спиртные напитки, чеки в «Березку», «Шарп» три семерки (иллюстрация: этот аппарат в свое время не мог не поразить воображение, и однажды мой старший приятель взял у своего друга такой якобы послушать, воспользовавшись нетрезвостью владельца, а сам, как радиолюбитель, взял и разобрал его, и тут приходит протрезвевший друг, видит разобранный «Шарп», и падает в обморок), югославскую мягкую мебель. Учеников своих Зоя Викторовна считала сволочами и не стеснялась так же их и называть.

Муж Виктор, пососав первое время сопли с женой-неудачницей и потом попробовав себя в службах безопасности и аналитических отделах, ушел в науку, в МГУ. Там строчил статьи и даже целые книги, изменил свою жизнь и в смысле личных, так сказать, привязанностей — начал жить на две семьи, увлекшись какой-то сослуживицей. Зоя Викторовна обиделась, увлеклась пасьянсами и воспитанием уже взрослых дочерей, поскольку свой плачевный пример почему-то считала важным жизненным опытом. И вскоре от Русского фонда полинезийских языков Виктор Петрович отправился в Полинезию, и все как-то встало на свои места. Он жил там один с удовольствием, ловил скорпионов, принимал пару раз в год в гости дочерей и жену, и сам раз в год бывал в Москве.

Зоя Викторовна открыла Виталику дверь и суховато, нервно поздоровалась, что не было удивительно или обидно: от женщины с такой сухой, как говорят спортсмены, физикой, трудно было ждать жизнелюбивого или хотя бы ироничного — ну вот, мол, явился, разбойник — приветствия. Зоя Викторовна была гораздо суше необходимого, у Степана в голове сразу родилось прозвище «Сушеная Лакедра». Если более или менее нормальный человек обычно снабжен какими-никакими мышцами, а также должен иметь определенный процент необходимого жира, то вот Зоя Викторовна была по телосложению скорее похожа на кожистую костлявую кошку породы канадский сфинкс.

11. Дело жизни бабушки.

Мама Маши была не из простых: ее родительница — Валентина Сергеевна Кобзарь — трудилась, как писали в «Правде», на культурной ниве — была заместителем директора ДК Института инженеров транспорта в Марьиной Роще. Она очень прославилась в девяностом году, когда в том ДК Леонид Трушкин ставил свою первую знаменитую антрепризу «Вишневый сад» с Татьяной Васильевой в роли Раневской, Евгением Евстигнеевым в роли Фирса и другими замечательными актерами.

Как говорил недавно по телевидению сам Трушкин, в то время у него уже был взгляд с высоты истории и он знал, что произошло с персонажами пьесы: Раневской и Гаевым, что произошло с Лопахиным — промышленником из тех, которые привели к власти идейного Петю — всех их сожрал Яша, потому что тараканы переживают все, не высовываясь.

Так вот, когда спектакль, телеверсию которого снимали там же, закончился, актерам нужно было еще раз отыграть несколько сцен по просьбе режиссера телеверсии, но Валентина Сергеевна Кобзарь тут вышла на сцену посреди народных и заслуженных артистов СССР и закричала: «Я не позволю! Безобразие! Аренда оплачена только до двадцати двух!», и выключила свет. Все, конечно, обалдели, а Валентина Сергеевна радовалась, что дала жидам просраться. Не нравилось ей, как они глумились над великой пьесой и героями — аристократами Чехова, хотя в другом исполнении она ее прежде не видела, текст не читала, и уж тем более не знала, с каким презрением к героям-аристократам относился сам Чехов.

В «Огоньке», который тогда выходил миллионными тиражами, вышла большая рецензия знаменитого журналиста Минкина под названием «Секрет», в которой автор развил тему о том, что этот подлец и лизоблюд Яшка всех победил, сожрал, и в подтверждение своих слов привел историю с участием Валентины Сергеевны, сказав: «Все было бессильно перед этой Яшкиной внучкой, дочкой Шарикова». Но Валентина Сергеевна не спасовала, она состояла в антисионистском комитете, и не собиралась спускать жидам, тем более, что юрист антисионистского комитета поддержала обиженную, предложив пойти в суд защищать ее честь и достоинство.

И Валентина Сергеевна написала иск, где кроме прочего, с полной серьезностью заявила: «Называя меня дочкой Шарикова, автор явно указывает на мое песье происхождение, тогда как я — дочь Запорожской казачки и русского интеллигента дворянского происхождения». Журналист, конечно, долго потешался, и отправился в суд, захватив с собой режиссера, в полной уверенности в победе. С шутками, прибаутками два приятеля развлекались в суде.

— Я не хотел ее обидеть, — говорит Минкин, — я ведь ей хотел объяснить, почему такая эстетическая глухота? Нельзя прерывать творческий процесс, это как прервать половой акт.
Судья — синий чулок — идет пятнами, а юрист истицы говорит:
— Ответчик пишет о Яшке, что тот хам, лизоблюд, невежа, циник, а ее называет внучкой Яшки, и, характеризуя так деда, переносит на нее его качества.
   
Судья, не думая чрезмерно, выносит решение: «Иск удовлетворить, признать порочащими и несоответствующими действительности сведения о том, что истица — Яшкина внучка. Напечатать опровержение в журнале «Огонек».

Минкин побежал к Генри Резнику, и его широкие семитские глаза выскакивали из орбит.
— Я им покажу, Генри, я так опровергну, так опровергну, что этой хабалке мало не покажется.
— Вы, Александр, успокойтесь, — отсмеявшись сказал Генри Резник, — у вас театр там, а у нас свой театр.

И сел за кассационную жалобу. Он написал, что иск удовлетворили незаконно, так как живой человек не может быть близким родственником литературного персонажа, а главное: нарушен существовавший тогда принцип всесторонности и полноты рассмотрения дела. Что в иске-то написано? В иске написано, что истица — дочь Шарикова, а в решении суда о Шарикове ничего нет. Где всесторонность, где полнота, если про отца забыли? Как же так? Нельзя так откровенно попирать процессуальный закон. Где полнота и всесторонность в исследовании? Где Шариков? Нет Шарикова! Один Яшка гуляет, дедушка, который был до революции, а папа где? «Ходатайствую о возвращении в процесс Полиграфа Полиграфовича, потому что эту родственную связь суд абсолютно не исследовал».

И суд отменил решение, акцентируя внимание на том, что нарушен принцип полноты и всесторонности, и действительно должны были быть исследовать родственные отношения истицы Валентины Сергеевны Кобзарь с Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, то есть не только с дедушкой, но и с отцом. Дело было возвращено в предыдущую инстанцию, где Резник произнес комическую речь.

— Валентина Сергеевна Кобзарь напрасно обижается. Она пишет, что автор, называя ее дочкой Шарикова, указывает на ее песье происхождение, но тут существует явное противоречие, так как Шариков был не псом, а человеком, и автор произведения недвусмысленно дает понять, что в Шарикове проявились черты совсем не Шарика, а Клима Чугункина — человека. Если же истица считает, что родство с псом Шариком ее порочит, то она тоже неправа, поскольку Шарик-то как раз у Булгакова — милый чудесный пес, и родство с Шариком таким образом никак не может опорочить.

Минкин на протяжении недолгого заседания вскакивал и, не в силах сдерживать то ли смех, то ли приступы острой деперсонализации от всего происходящего, говорил: «Прошу суд постановить удалить меня отсюда, я не могу слышать все, что здесь происходит!». Но мучиться ему пришлось недолго, поскольку довольно скоро решение изменили на противоположное, и иск был отклонен. Вот так Валентина Сергеевна Кобзарь, хоть и осталась в дурах, но продолжала считать себя героиней и жертвой сионистского заговора, и часто по дороге на работу плевала в сторону еврейского общинного центра, который, как известно, расположен напротив ДК МИИТ.

12. Беседа об эмбрионе

— Здравствуйте, Зоя Викторовна.
— Что ж, проходи, Маша в магазин побежала зачем-то, хотя холодильник полон, видимо, решила оставить нас вдвоем.
— Э, — разулся Втиалик, — да, я с ней столкнулся.
— Проходи на кухню, тапок нет, но ламинат чистый, а пол на кухне тёплый.
— Удобно.
— Да, это мой друг детства нам помог, влюблен в меня до сих пор, вот и помогает.
— Удобно, — удивился Виталик внезапной откровенности.
— Садись, — указала на икейский стул Зоя Викторовна, а сама села напротив перед книгами, — вот, образование повышаю.
— Да, мне Маша рассказывала, это внушает респект, выражаясь молодежным языком.
— Хм. Ну, так о чем ты хотел со мной поговорить? — немного расслабилась Лакедра. — Чай будешь?
— Спасибо, выпью.
— Ну, так о чем ты хотел со мной поговорить? — еще раз спросила Зоя Викторовна.
— Эээ, — начал Виталик.
— Сейчас, вот чай, вот печенье.
— Спасибо.
— Ну, так о чем ты хотел со мной поговорить? — по новой спросила Зоя Викторовна, перекладывая учебники и погрызывая очки.
— Видите ли, — начал по заученному Виталик, откашливаясь через каждые два слова, — я счел своим долгом встретиться с вами, чтобы рассказать о том, как я вижу наши отношения с Машей. Мне очень сложно говорить: это первый в моей жизни подобный разговор, поэтому извините, если буду сбивчив.
— Да, наломал ты дров, — произнесла Зоя Викторовна, посматривая на Виталика въедливыми, но пустоватыми глазами, хотя добрый человек мог увидеть в них тревогу и растерянность.
— Прекрасно понимаю, каким ударом была, то есть есть..., есть вся эта... ситуация. Наверняка вы справедливо мечтали об иной судьбе для своей дочери, не скрою, и я никак не предполагал, что моя жизнь может повернуться...измениться...повернуться... так круто. Но раз уж это произошло, я считаю, ничего не поделаешь — надо двигаться дальше. Более того, я Машеньку очень люблю, и не исключал, что когда-то у нас могут появиться дети, почему бы не сейчас.
— М-м-м.
— Что касается моего предыдущего брака, с прости... господи, понимаю, это самый неприятный в данном случае вопрос, тем более что у меня есть дети ребенок. Так вот, скажу откровенно, крах этого союза был очевиден давно: женился я на фоне религиозного обращения, вызванного глубокой депрессией... — соврал Виталик, вспомнив Карла Густавыча.
— У тебя там какое-то обращение, а ребенок виноват. Ребенка жалко.
— Да, конечно. Ребенок очень важен для меня. Но я считаю, что слепить брак ребенком — это порочный путь, и непосильная ноша для детей, — опять по заученному парировал Виталик.
— Это какая-то империалистическая пропаганда, — пошутила Зоя Викторовна, — а мама твоя знает?
— Что? — удивился Виталик и даже начал злиться. — А при чем тут моя мама?
— Ну, как же!
— Так я уже сам много лет папа. Вы же не думаете, что я должен у нее просить благословения в тридцать лет? Я осознаю, возможно, даже лучше чем кто бы то ни было, всю неоднозначность, с точки зрения бытовой морали, того, что произошло. В любом случае, идея моя такова: снять квартиру и жить там с Машей.
— Мне кажется, это очень безответственно, оставлять вот так жену с ребенком.
— Согласен, но это уже произошло давно. И потом, ребенка я не оставляю.
— Ну, как не оставляешь: ребенку нужен отец, и не приходящий.
— Откуда вы знаете, что нужно моему ребенку? — искренне спросил Виталик.
— Что-то я тебя не очень понимаю. У мужчины есть обязательства: как мужа, как отца, как мужа, как отца, как мужа, наконец…
— Я забочусь о своем ребенке.
— Ладно, а ребенок-то, кстати, кто?
— Девочка.
— А фотографии у тебя есть?
— Нет, — сказал Виталик, порывшись в кошельке, — хотя нет. Вот, нашел.
«Что это она, — подумал сватующийся, — проверяет, нормальное ли я потомство даю?».
— Мон дьё, какая симпатичная, — улыбнулась Зоя Викторовна.
— Что? — спросил Виталик. — Кто мандьё? Сами вы мандье.
— Что ты сказал?
— Ничего, — это вы первая сказали.
— А правда, — заволновалась Зоя Викторовна.
— Что правда?
— Что… Вот Маша говорила, что ты тут мимо ездишь в центр психического здоровья.
— Ну... в общем... это правда. Правда, не совсем правда, вернее, наоборот, это правда, я посещаю очень хорошего психиатра, но, просто я хочу сказать, что у меня ничего серьезного, невроз, какие у миллионов, или, скорее, которые даются немногим. Абсолютно ничего серьезного. Началось все с той ночи, когда я захотел задушить дедушку — нет, не родного, конечно, а просто дедушку, с которым я лежал в одной палате на обследовании по подозрению в бесплодии, хотел задушить я его. За то, что он громко храпел ночью и совершенно не давал уснуть.
Зоя Викторовна особо сильно прикусила дужку очков и немного откинулась на стуле, чтобы оказаться дальше расстояния вытянутой руки. Виталик понял, что зря разоткровенничался и решил сменить тему.
— Я все хотел у вас спросить, правда что ли, испанцы вместо "когда рак на горе свиснет" говорят "когда жабы станцуют фламенко". Я знаю, что вы испанский преподаете.
— Да, преподаю, испанцы и вправду странные, именно так и говорят.
— Что ж, ты посиди, а я начну готовить, потому что Витя сегодня приедет, уже через час должен быть в аэропорту, а у меня его любимые свиные пятачки не готовы. Он так любит свиные пятачки, жаренные в масле — чтобы подсолнечное со сливочным пополам, с гречкой. Такие хрустящие пуговки получаются — объедение.
— Да, поросенок с гречкой всегда в России елся, я слышал.
— Да-да. Вот, помню, жили мы в Калькутте. И жарила я там Вите, то есть Виктору Петровичу свиные пятачки, а они с тухлинкой были, а он, Коленька, любит, чтобы с тухлинкой. У него желудок — буквально луженый. А младшенькая наша дочурка — Аннушка — ей тогда всего два годика было — слямзила один пятачок, и скушала. Ха-ха-ха. И давай по полу валяться, кричать. А я думала — истерика, поджопник ей, другой, а она все валяется. Ну, я хожу себе спокойно, переступаю через нее, чтобы неповадно было истерить. Ну вот, а она, несчастная, зеленеет. Еле откачали. В посольской больнице в реанимации двое суток валялась. С тех пор у нее животик слабоват. Ха-ха. Зато самая стройная из трех сестер.
— Да, — сказал Виталик, — плохо, когда детки болеют.
   
13. Появление сестер.

Тут раздался звонок в дверь, а Зоя Викторовна за секунду до этого подняла крышку со сковороды, и с нее в кипящее масло со свиными пятачками стекли несколько капель конденсата, из-за чего сковорода взорвалась злобным шипеньем и горячими брызгами, и не давала хозяйке, которая обожглась летающими каплями жира, ничего слышать.

— У вас пятачки горят? — громко спросил Виталик.
— Нет, не горят, а становятся хрустящими, но при этом тающими во рту.
— Кажется, кто-то в дверь позвонил!
— Ой! Кто же это? У Маши ключи есть.

Зоя Викторовна на нетвердых ногах отправилась открывать, а Виталик тайком отхлебнул еще коньяку из фляжки, чтобы не нервничать под давлением ситуации: мало ли, кто там припёрся! Он сидел спиной к прихожей, и ему было с точки зрения морали неудобно крутить головой, но взамен своими удачно оттопыренными ушами молодой влюбленный услышал приятный женский голос.

— Маша будет через пять минут. Сегодня тепло, а вот березы что-то еще не распустились, ах, как страстно хочется в Куала-Лумпур.
— Ну, ты у меня шутница, Полюшка, — хохотнув, сказала Зоя Викторовна.
Виталик понял, что это Машина сестра пришли и на всякий случай еще отхлебнул из фляжки и сразу откусил от мускатного ореха, который, как уже было сказано, взял с собой отбивать запах (это его еще отец — жертва эпохи всесоюзного пьянства — в раннем детстве научил). Он очень кстати припрятал мускатный орех в карман, потому что мать и дочь вошли в кухонное помещение.
— Познакомьтесь, это Степан, Машин… — замялась Зоя Викторовна.
— Очень приятно, — быстро протянула руку, чтобы избежать неловкой паузы, похожая внешне на пакистанкскую модель Полина.

В тот момент, когда Виталик обратно усаживался, галантно познакомившись с дамой, в двери загремели ключи — вернулась Мария со свертком в руках.

— Почти пока все дома! — остроумно и громко сказала беременная, разоблачаясь. — Отлично, я как раз купила набор с играми, там есть интересная испанская игра парчис.
— Парчис? Знаю такую, — сумничала Зоя Викторовна.
— Да, ну, тогда ты нас и научишь, — сказала Полина.
— Нет, я только знаю, что есть такая игра, я не знаю, как в нее играть.
— Я так и знала.
— Ну, не начинайте, там есть инструкция, — сказала Мария, проходя на кухню.

Она раскрыла коробку с играми, вызвав неожиданный громкий смех Зои Викторовны. Виталик закашлялся.

— Мама, что с тобой? — спросила Полина.
— Ничего, — продолжала хохотать Зоя Викторовна, — так, вспомнила.
— Ну, расскажи, вместе посмеемся.
— Хорошо. Так вот. Была у меня знакомая, работала в отделе пособий для кормящих матерей, и пришел туда однажды на прием юноша невиданной красоты, как Джонни Депп, примерно.
— В каком фильме? — уточнила Полина.
— Ну, какая разница, в каком фильме, вам же нравится Джонни Депп.
— Ничего так, да.
— Так вот. У нее все расцвело, конечно. Она влюбилась в него, но не знала, что это ее сводный брат по отцовской линии.
— Мама, сводных братьев по материнской линии не бывает! — уточнила Полина.
— Лови блох в своей голове. Так вот.
— Мама, зачем ты постоянно говоришь «так вот»?
— Потому что ты меня постоянно перебиваешь!
— Не надо ссориться, — сказала Мария, — ну, мама и что?
— Продвигалось у них все, правда, пока без секса: флирт, кино, эмоциональный контакт. И тут у него день рождения. И дарит она ему на день рождения упакованный в подарочную бумагу и перевязанный шелковой лентой парчис!
— Да ну?! — съязвила опять Полина.
— Так вот! — по-учительски повысила голос Зоя Викторовна. — Он начал разворачивать парчис, а она тут же в обморок. Что такое? В чем дело?
— Ого! — сказала Полина, а Виталик вздохнул, желая глотнуть коньяку.
— Ха! Так вот. А дальше, вернее наоборот, раньше: она просто поняла, что это ее брат, поскольку у них у всех в семье по отцовской линии была генетическая особенность — наматывать подарочные ленты на мизинец левой руки.
— Ну и ну! — промямлил Виталик.
— Да! — с торжествующим видом подтвердила Зоя Викторовна. — И она ушла в монастырь, а он сделался бенедиктинцем.
— А бенедиктинец — это не монах, что ли? — съерничала Полина.
— Так вот. Неординарные обстоятельства создают неординарные люди, — промолвила чье-то чужое изречение Зоя Викторовна.
   
14. «Бигплачет»

Не знаю, насколько такое характерно для всего русскоязычного общества. Для украинок и прочих приезжих точно характерно, а вот насчет всего русскоязычного общества — не знаю. Для высшего света из нефтегазоносных районов — тоже точно характерно. Скажем так: для представителей многих слоев русскоязычного общества это характерно. «А что это?», — может возникнуть вопрос. А вот что: где бы и при каких обстоятельствах то ни происходило (под «то» имеется ввиду какой-то вид общения людей), обязательно рано или поздно разговор перейдет на плач о проблемах.
Не важно, кто будет плакать и о чем: какой-нибудь держиморда о подлецах — детях или о тупых строителях, приезжий средний класс — о тяжелом кредитном бремени, ритейлеровый предпринимать — о поборах, сухая телка о том, как не может бросить курить, представитель золотой молодежи тоже проноет что-нибудь, что кто-нибудь не дал или машину поцарапал, даже иной спортсмен скажет, мол, чуть сердечный приступ от кокаина не поймал. Наверное, это происходит потому, что у нас культура посещения психотерапевтов недоразвита, вот и плачутся все друг другу. Один друг из Невады назвал эту российскую привычку плакаться на смеси английского и русского: «бигплачет». Вот и наши знакомые, сидя за парчисом, начали бигплачет.
— Кстати, я вам не рассказала кошмарный сон, который увидела во время приступа нарколепсии, — вступила Полина.
— А я вот перебиваюсь частными уроками, а ученики все — сволочи, дети газовиков, хамы, — вставила сразу Зоя Викторовна.
— Папа вот — профессор в Куала-Лумпуре и не вернется сюда. Ему здесь ничего не надо, — добавила Полина.
— А меня тошнит постоянно и рвет, — пожаловалась беременная Мария.
— А Али-баба-то, азербайджанец, звонит тебе? — ехидно поинетерсовалась Зоя Викторовна у Полины. — Или после Канар так и не звонит.
— Не Али-баба, а Султанбек. А тебе даже папа не звонит.
— Папа занят.
— А Султанбек тоже занят, у него две жены.
— Ах! Что ты говоришь такое!? — деланно удивилась мамаша.
— Да гандон, — произнесла Полина.
— Ну, хотя бы съездила на Канары! — сказал Маша.
— Хотя бы... От тебя-то тоже Колбаса ушел, так что не воображай. И Сережа — сын посла в Нигерии — нормально тебе голову поморочил, а уехал туда с кем?
— Полина, прекрати. Он был демонической личностью.
— Ха-ха, теперь там третьим секретарем демоническая личность, кокосы лопает.
Степан воспользовался неловкостью, которую он испытал, как предлогом, и удалился в туалет, чтобы заодно там сделать еще глоточек-другой, так как ему такой разговор не нравился.Он вышел, заглянул для вида в ванную комнату, будто и впрямь мочился, и вернулся к дамам, которые теперь спорили о фрикадельках из шведского мебельного магазина.
— Это же полное говнище! — возмущалась Полина. — Как вы можете их есть!
— Не у всех же поджелудочная подсажена, — сострила Зоя Викторовна.
— К тому же там, в мебельном магазине, где продают фрикадельки, очень весело проводить время, там много всего, — добавила Маша.
— Мы любим, любим, любим шведские фрикадельки. Мы любим, любим, любим шведские фрикадельки, — спела Полина на мотив «Мы едем, едем, едем…». — Тоже мне — досуг — поехать в мебельный магазин и поесть фрикаделек.
— Это у тебя зависть, надеюсь, белая, а не черная, — нежно огрызнулась Зоя Викторовна.
Подбухнувший Виталик решил, как говорится, «дать мужика» и остроумно прервать бесконечный бабий спор.
— Черный, черный! — попытался он скаламбурить. — Мне, пожалуйста, черный, Зоя Викторовна, я зеленый не пью. Кстати, у вас нет, случайно, мате?
— Мате? А вы фанат Че Гевары, что ли? — спросила язвительная Полина. — Может, вам еще сигарку тут задымить?
— Нет, конечно. — стушевался Виталик. — Просто мате очень бодрит без увеличения частоты сердечных сокращений, я недавно в журнале прочел.
— Нет, к сожалению, мате нет, может быть, в институте Сервантеса можно купить, раз он такой полезный?
Активная Зоя Викторовна любила заниматься самообразованием и саморазвитием. В разные периоды жизни она: брала на двоих со своим папой уроки аккордеона, состояла поводырем в обществе почти слепых, записалась в общество потребителей сои и получила бесплатно книгу со ста рецептами из "этого безопасного продукта", научилась основам нейролингвистического программирования и даже посещала некоторое время уроки стрипдэнса.
Полина, очевидно, пытаясь перебить маму, включила телевизор. На экране появились кладбищенские кресты.
— В Тамбове местные власти прописывают людей на кладбище. Второе поколение семьи Тарасовых растет в окружении могил и крестов, — заговорил корреспондент.
— О! — сказала Анна и сделала погромче.
— Прописаться на кладбище — для семьи Тарасовых не грубая констатация смерти, а обычный штамп в паспорте. С такой жуткой отметкой живут и их дети. В свидетельствах о рождении так и написано: Тамбов, Воздвиженское кладбище, дом 4, — продолжил корреспондент.
— Ну, какое здесь развлечение для детей: игры среди могил в прятки, да смотреть на похороны, — сообщила интервьюируемая представительница кладбищенской семьи.
— Тарасовы как очередники десять лет пытаются получить квартиру, но чиновники говорят: родились на кладбище, там и умрете, — заявил корреспондент.
— Фу! Давай не будем, — вмешалась Мария, и Полина переключила канал.
— А между прочим, у индусов на похоронах самые тусовки, — сказала Полина, я вот на Бали была...
— С Али-бабой, — съерничала Лакедра — Зоя Викторовна.
— Мама, ну, уже не смешно. Так там, когда местные несут кого-нибудь хоронить — все испляшутся, а покойник в специальном гробу из папье-маше в виде какого-нибудь животного, и они крутят его, вертят, подбрасывают...
— Зачем же они его так? — удивился Виталик.
— Чтобы домой дорогу не нашел, наверное.
Пятачки уж подернулись застывшим жирком, борщец поигрывал яркими холестериновыми бляшками, но на стол не накрывали — ждали папу.
— Когда же он приедет? — вопрошала то одна, то другая.
— Звонил два часа назад, должен вот-вот быть, — отвечала третья.
— А ведь пока мы тут без папы — совсем распустились, забыли, что такое настоящий обед. Машка вон, одни бутерброды кушает, да еще и в чай их макает, как деревня, — весело сказала Зоя Викторовна.
— Мы пойдем пока в картишки перекинемся, — сказала Мария и взяла Виталика за плечо, — чтобы не толпиться тут.

15. Буркозел

Влюбленные расположились на ламинате в комнате, решив сыграть в несложную карточную интеллектуальную игру — смесь буры и козла.
— А это диван что, из «Икеи»? — спросил Виталик, осматриваясь.
— Да.
— А шторы?
— Ага.
— О, и стол компьютерный из «Икеи»!
— Слушай, да вся хуйня здесь из «Икеи»! Давай, сдавай, — сказала мужественно Мария.
Виталик раскидал карты, Марии стало тут же везти, что влюбленного, бывшего азартного казиношника, довольно сильно злило.
— Опять она копит сидит, вечно все копит и копит.
— У меня четыре козыря.
«Ну, надо же. Прямо задушил бы, как она играет», — подумал Виталик, а сам обнял Марию и положил голову ей на грудь.
— Так выросла!
— Да, и теперь я даже смогу с тобой кое-что сделать, — кокетливо сообщила беременная.
— Что же ты сможешь сделать.
— Чего раньше не смогла бы.
— Ну, что же?
— А зажать кое-что.
— О, я хочу. Давай скорее уедем.
— Неудобно. Папа же приезжает проездом.
— Ах да, папа же приезжает проездом.
— Как только я ему расскажу обо всем?
— А почему вы его так все боитесь?
— Не знаю — отец.
— Не зря же...
— Нет. Он прекрасный человек, сказки нам, девочкам, на ночь рассказывал. В театр водил. По выходным — в парк.
— А почему живет там один?
— Работа хорошая.
— Тем более: почему один?
— Мы к нему ездим, и он в отпуск приезжает.
— Понятно.
— А давай не скажем ему ничего.
— Почему?
— Просто. Скажем потом, а то вдруг мы разжопимся через полтора месяца.
— А что будет через полтора месяца?
— Папа в отпуск приедет надолго.
— Ты программируешь расстаться?
— Да с чего ты взял?
— Это правда, и поэтому ты злишься. Ты готова порвать со мной, чтобы тебя папа не наказал.
— Бред какой-то. Ладно, пойдем пить чай.
— Не сердись.
— Не сержусь. Я тебя так люблю, что у меня внутри все болит. И мне так нравится с тобой целоваться. И вообще с тобой я стала больше себя любить.
— Ну, ладно, тогда пойдем пить чай в добрых чувствах.
Степан и Мария вернулись на кухню, тогда как оставшиеся женщины расположились в большой комнате на креслах вокруг аквариума, проводя медитативный сеанс. Они давно пытались добиться так называемого autofecondation interieure — внутреннего самооплодотворения, о котором им рассказала подружка — психолог, но тольком не пояснила, что это значит. Сказала только, что можно это делать путем аквариумной медитации. Психологи — мошенники вообще-то еще те! Может, вообще наврала, чтобы пыль пустить в глаза, и привлечь побольше дремучих клиентов для своего полоумного варева.