Как я стала хулиганкой
Опять эта Зинка-резинка всех обхитрила.
Писали мы как-то выпускное изложение в 4 классе. Тогда как раз новую моду ввели — темы зачитывали по радио, чтобы никто разнюхать не смог.
Всех в классы загнали.
А Зинка специально задержалась в туалете, чтобы темы из динамика в коридоре прослушать, и пришла минут на десять позже.
Услышав по радио тему изложения, выдрала из учебника нужную страничку, в карман спрятала, и как ни в чем не бывало — здрасти! — пожаловала:
— Ах, простите, Анна Ивановна, я не расслышала в туалете звонка.
— Нехорошо опаздывать. — пожурила ее училка, но разрешила сесть и даже — ей персонально! — прочла текст повторно.
И хотя Зинке это было ни к чему, она сделала вид, что внимательно слушает...
Хитрющая проныра! Недаром мы ее Зинка-резинка дразним — такая же гибкая и изворотливая, ко всему приспособится, всех обхитрит.
Все скрипят перьями, проверяют, исправляют...
Меня и засвербило — тут пыхтишь-стараешься, а она спокойно, гладко, без помарки, переписала с листочка весь текст… и довольна! Ждет, пока работы соберут. Где уж тут ошибки?
Как только мы вышли из класса, я вцепилась ей в волосы.
Меня на линейку — давай стыдить, а я молчу. И Зинка молчит.
Чуть из пионеров не исключили.
Тогда это называлось хулиганское поведение, а сегодня — обострённая жажда справедливости.
Полумесяцем бровь
«...На щечке родинка, а в глазах — любовь. Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне...» — сладко пел из радиоприемника Бейбутов.
Родинка на щеке!
Так вот, оказывается, чего мне не хватает, чтобы растопить наконец-то ледяное сердце моего старшего друга и двоюродного брата.
Меня осенило. Расковыряв едва заметную веснушку на щеке, да побольше, я начала натирать ее золой, раскрашивать чернилами и ваксой — чтоб поярче да наверняка.
Удовлетворенная проделанной работой, и предвкушая эффект, предстала я перед светлыми очами избранника.
— Что это? — удивился он. — Вроде раньше у тебя ничего не было. На, — сказал он, — платок. Вытри.
Я замешкалась, тогда он сам принялся оттирать мое художество.
Сгорая от обиды и смущения, уже не надеясь растопить его сердце и взрастить в нем хоть один росточек любви, поплелась я восвояси.
И чего это взрослые по радио врут про родинку. Не действует. Ну и ладно! Проживем и без любви. Очень надо!
Как я не пела на радио
— До-ре-ми-фа-соль-си-до — назойливо звучало из-за соседней двери.
Что за абракадабра? Не понять!
И так изо дня в день.
Почему „фасоль" и, при чем тут „Сидор".
А может быть "Доре — мы фасоль..."
На этом мои познания в области музыки и вокала заканчивались.
Ну, и почему все так?— душа-то поет, и рвется вылезти наружу.
И я пела в пионерском лагере в хоре.
Неожиданно к нам на праздник приехали с радио наше выступление записывать. Так они решили, что мой голос заглушает весь хор, и кусок с моим участием вырезали.
Сказали, что мне, видите ли, медведь на ухо наступил.
Глупости! Я ни разу с медведем один на один не оставалась: ни в лесу, ни в цирке, ни в зоопарке.
Жаль, не удалось прославиться.
Но самое главное, травмировали детскую психику.
С тех пор я пела только про себя. Не о себе, разумеется. А про себя — то есть молча.
А тогда детей обязательно куда-то отдавали — то ли в художественную школу, то ли в музыкалку.
Была у нас какая-то родственница — десятая вода на киселе. Считала она себя большим музыкантом, но почему-то судьбой обделенной.
Имелась у нее дочь, ровесница мне и даже моя тезка.
Мамаша этой тезки очень завидовала моей маме, у которой, в отличие от нее, был законный муж.
Однажды, на очередном дне рождения у нашего общего родственника, она вдруг потребовала тишины и начала громко стучать вилкой по столу, отбивая какой-то такт. Оказалось, это мне проверка слуха.
Стучала так долго, что запомнить все это с первого раза оказалось мне не под силу.
Тут же не без злорадства последовал во всеуслышанье жесткий вердикт — меня ни в коем случае не учить музыке. Пустая трата сил и времени!
И вот результат — чудовищная музыкальная безграмотность на лицо, вернее сказать, на уши.
Зато моей кузине купили аккордеон. У нее будто бы оказался слух.
Она его даже два раза открывала — один раз, чтобы похвастаться перед соседями, второй — чтобы подразнить меня.
Но напрасно старалась.
Дура я, что ли?! Велика радость, таскать такой чемоданище.
Нет, уж лучше я спляшу или стихи почитаю. И ноты учить не надо.
А, чтобы обратить на себя внимание, достаточно взобраться на табуретку, потребовать тишины и сообщить о себе:
— Выступает артистка Лена.
И читай себе стихи во все горло.
Как я не заслужила любовь
Откуда берутся дети? Как ни странно, вопрос этот меня никогда не интересовал: Ясное дело — из животика!
Что является причиной беременности?
Конечно же — желание. Вот захотели взрослые люди иметь детей и родили себе. Все просто и никаких дополнительных вопросов. Да и взрослые не особенно —то детьми интересовались.
В детстве у меня была одна единственная уродливая кукла пупс, и она мне прочно привила отвращение к игрушкам и ко всяким играм в дочки-матери.
Но, так как детская фантазия и бьющая через край энергия искали выхода, то дворовые игры с соседскими детьми в войнушку или в футбол, казаков-разбойников или лапту - заполняли практически все мое свободное время. Всегда разбитые коленки были постоянным украшением.
Мама сравнивала меня с ровесницей- кузиной и никак не могла смириться с тем, что я не такая же тихая и покладистая, как та.
Кузина — сплошная мне противоположность. Я, импульсивная, резкая и непоседа, не любила сидеть дома и рукодельничать в противовес ей. Золовка на все лады расхваливала свою доченьку. А вот моей маме то нечем было крыть.
— Вот Ира — ребенок, как ребенок. — говорила моя мама. — Она уже новую подушечку вышивает. А ты никогда еще ни одной вышивки не закончила. Тебе бы только бегать да бегать. Нет, чтобы чем-то заняться...
Правда я любила читать, но это не учитывалось.
Не могла же моя мама прочитанными мною книгами хвастаться. А вот у Иры товар на лицо. И отличница, и шьет, и вышивает. Ай да молодец!
— Ну, а ты? Ну что ты за ребенок? Только и гоняешь целыми днями во дворе. Вот Иру все любят...
Наверное, это означало, что меня — никто.
Но мне все равно хочется материнской ласки и тепла, особенно с появлением младшей сестренки Таши, девочки мягкой и покладистой, и, к тому же, такой аппетитно-сладенькой.
— Ах, ты, муси-пуси, муси-пуси, доченька.
И слюнявила ее днем и ночью - прямо при мне.
Видя весь поток нежности, вываленной на сестричку, я еще больше жажду справедливого равновесия. Я тоже хочу к маме прижаться!
Но на мои нежности следует холодный отказ:
— Нечего меня целовать! Сначала будь хорошим ребенком...
— Мама, ты меня не любишь, как Ташу...
— Любовь надо заслужить.
Как это заслужить?! А я думала, что мамина любовь нам дается при рождении как подарок… Значит, только мне любовь не досталась?
Теперь понятно, почему мама меня колотит, щипает, и главное, жутко кричит на меня, требуя беспрекословного повиновения, чем вызывает во мне ещё большее упрямство и желание отстоять свою гордость, независимость, желание утвердиться.
А это значит, вечная война за любовь с превосходящими силами противника.
Мне страшно. Ведь я такая маленькая.
C шубой и в Африку!
Решила я себя премировать за успешное окончание школы поездкой в Ленинград. А летом и путешествовать проще — минимум багажа и легкая личная упаковка.
Июнь. Белые ночи. Молочные и сюрреалистические, когда невозможно заснуть и можно, наконец-то, не тратить время на сон — вот она, детская мечта! — глупая и упрямая.
Но выйдя из самолета рейсом из Кишинева, я поняла, что не в ту сказку попала. В Ленинграде вообще не было лета. И весны тоже не было. Был собачий холод, специально рассчитанный на мой ситцевый сарафан.
Ленинградцы наверняка меня запомнили — мой уникальный прикид, когда из-под ситцевого платья выглядывало другое, такое же тонкое, только, конечно же, другой расцветки и фасона, блузка, футболка, снова блузка...
Эта была даже не капуста, а какой-то нелепый и весьма экзотичный овощ.
От холода и озноба я съеживалась, сколько могла, чтобы площадь соприкосновения с внешним миром уменьшалась до минимума.
Я никак не могла предположить, что лето в Ленинграде может быть таким холодным и ветреным.
И Ленинград, вызывающий дома в предвкушении восторг и обожание, оказался просто невским холодильником.
Холодильник помню. Помню трамваи, куда заскакивала погреться и какие-то кино, куда заходила на пару часов размякнуть и оттаять, остальное — не очень.
Запомнились только залы Эрмитажа и Исаакиевский Собор, потому что там была крыша, а набережная Невы и мосты, где ветер гулял с особой лютостью и внезапностью, казались мне бесконечными.
И Летний сад, и Зимний дворец до сих пор одинаково связаны для меня со стужей и дискомфортом.
Эти перебежки, от каких - либо дверей до остановки трамвая или автобуса... Какое же это счастье, что ходили они не по редкому расписанию, как здесь в Германии, а гораздо чаще!
И горячее дыхание соседа по общественной перевозке согревало не только душу, но и тело.
А в это время дома, от которого я была в двух часах лёта, даже мысли плавились от жары и не могли оформиться. И это же самое солнце, от которого там не было спасения, здесь, в этом суровым северном царстве, было таким холодно - безразличным и так редко кокетливо выглядывало из-за свинцовых туч.
И тогда люди, еще утром мелькавшие тут и там в пальто и шапках, вдруг неожиданно раздетые до купальников и плавок, обсыпали стены Петропавловки, жадно поглощая солнышко.
Кто же кому был здесь чужой — солнце мне или я Питеру.
Теперь даже в поездку в Тунис возьму с собой два свитера, пальто и сапоги. У них своя энергетика, а у меня — привозная.
Как я не стала женой Гамлета
Была я когда-то молода и наивна, и поехала с тургруппой в Армению. Самолет прибыл в Ереван во второй половине дня. Пока мы доехали до гостиницы, разместились, уже настал вечер.
Во время оформления, я неожиданно была удостоена особым вниманием. С восточным акцентом, достаточно молодой симпатичный портье спросил меня:
— Вы у нас впервые? Хотите, я вам покажу вечерний Ереван, весь в огнях?
— Хочу, — простодушно ответила я. Правда, спохватилась и тут же добавила:
— А можно я возьму с собой еще двух подружек?
— Конечно, — согласился он. — В семь часов вечера на стоянке машин. И показал рукой за окно.
Довольная, я поднялась к себе в номер.
Здесь ждали меня две приятельницы, с которыми я в дороге познакомилась — студентка иняза, года на два старше меня, и Майя — уже замужняя дама. Майю в аэропорту провожал муж. Расставание было очень трогательным.
— Ну что, девочки, — весело произнесла я, — я договорилась — нас ждет у выхода наш портье, и мы поедем любоваться вечерним Ереваном. Собирайтесь побыстрей и пошли.
— Ты что, совсем «того»? Ничего не понимаешь? — удивились они. — С чего это станет он себя утруждать, да город нам показывать. Здесь не иначе, как подвох какой имеется. Еще завезет нас куда-то. Это же Кавказ, деточка. Тут никому доверять нельзя.
— Ну что это вы глупости болтаете, — возмутилась я. — Он один, а нас трое. Ну что он может нам сделать?
Ровно в 7 мы спустились в холл гостиницы. За стойкой уже сидел другой администратор, и мы вышли за двери. Оказавшись на улице, просто обомлели. Нас ожидало сразу три машины и трое бравых молодцев. Один из них был наш администратор.
— Мы передумали, — быстро сказала я, и мы вернулись в номер. Весь вечер мы хохотали.
На следующий день, когда после завтрака мы хотели подняться к себе в номер, оказалось, что лифт отключен. Тут к нам любезно подходит наш вчерашний администратор и говорит:
— В другом конце коридора служебный лифт. Идемте, девочки, я вас провожу. Внезапно он узнает меня — А, это ви! — и возмущенно отрубает:
— Все ви идите пешком...
Пришлось пешком на 12 этаж подниматься.
В столовой, где мы питались, завзалом всегда ставил на наш стол их знаменитый армянский коньяк.
Сперва мы удивились: Неужели это входит в меню?
— Нет, — ответил он. — Это я угощаю.
Его щедрость легко объяснялась — наша Майя, женщина весьма знойная и пышнотелая, очень ему нравилась.
И Майя как-то обратилась ко мне с просьбой:
— Поедем с нами на природу. На озеро Севан. Там такой уютный ресторанчик. И вообще небольшой пикник на природе на память об Армении.
— Знаешь, мне не хочется... — Да и зачем я тебе?
— Ну, понимаешь, — замялась она, — меня наш официант пригласил.
Мне очень хочется поехать, но вот боюсь, как бы кто мужу не насплетничал. А вот если ты с нами поедешь, то мне как бы полное алиби обеспеченно.
— Ну как же, — подумала я. — С Этаким Синим Чулком С Неподмоченной Репутацией...
— Нет! — не соглашалась я. — А вдруг там кто-то приставать ко мне станет? Как я уйду?
— Не боись! Я обо всем договорюсь. Обещаю. Целая и невредимая назад вернешься.
— Ладно, — нехотя согласилась я. Не умею людям отказывать.
В воскресенье утром к гостинице подкатил небольшой джип-вездеход и мы, организованные Майей несколько девчонок, поехали в горы. Непонятно, как мы все в него уместились, и как это он на запчасти при этом не распался.
Пыхтя и тарахтя на ухабах, как пустая консервная банка, он трясся и скрипел и, казалось, вот-вот развалится, и мы, как горох, рассыпимся вдоль дороги. Но, к моему удивлению, минут через 30-40 мы добрались на место.
Мне показалось, что я попала в рай. Дивной красоты места — и посреди всей этой красоты стол, как скатерть-самобранка, ломился от яств. Такого изобилия деликатесов я раньше еще не видывала.
Прямо под столом протекал горный ручей, чистый и прозрачный.
Тишина, нарушаемая птичьим пением и журчанием ручейка. Иллюзия полной оторванности от суетливого мира — только девственная красота природы.
Все быстренько расселись за столом. Возле меня оказался какой-то маленький человечек, которого я сперва и не заметила.
— Я буду твоим кавалэром. Мэня зовут Гамлэт. — представился он. — Кушяй, пэй. — настойчиво угощал он меня.
Но я не могла и рта открыть, поняв вдруг, что за „кушяй-пэй" придется расплачиваться.
Все поели-попили и стали парочками расходится на прогулку по лесу.
— Пойдем тоже погуляем. — предложил он.
— Нет! Я еще ничего не ела. — заявила я.
— Ну, так ешь быстрей, и пойдем гулять.
Я ела долго и основательно ....
Почему-то никто с прогулки не возвращался. Время тянулось медленно, как резина.
Я уже не знала, что делать. Есть я больше не могла. Он начал нервничать. Моя запоздалая прожорливость была ему непонятна, и явно не входила в его планы. Тут я расслышала какой-то глухой шум, многочисленные голоса...
— Что это? Откуда? — спросила я.
— Тут рядом пляж, — ответил он. Я обрадовалась.
— Пойду на пляж, — заявила я.
— Я пойду с тобой, — ответил мне мой ухажер.
— Нет, нет. Я сама.
— Сама? У нас тут женщины одни не ходят. Ты и до пляжа дойти не успеешь, как тебя кто-нибудь украдет. Только пока я с тобой, тебя никто не тронет...
Поняла — местный джентльменский кодекс. Пока я считаюсь его девушкой, никто другой на меня не претендует. Действительно, мне надо держаться за него.
Я принялась развлекать его разговорами, как могла. Меня саму удивило прорезавшееся во мне красноречие.
Он, правда, в восторге от него не был, так как рассчитывал совсем на другое. Периодически предлагал мне пойти в лесок погулять, но я сказала, что не привыкла к таким скоростям, и пообещала вечером с ним снова встретиться, уже в городе.
Наконец-то из лесу появилась наша влюбленная пара. Майя была взлохмачена и с огромным синяком на губах.
Показалось, мой кавалер позавидовал, потому что он кисло процедил:
— Опять русский армяна обманул...
Мы поехали в гостиницу. В наш драндулет на обратную дорогу Майин кавалер не впустил рвущегося с нами кислого Гамлета и сам отвез нас назад, сказав, что его сегодня поколотят за меня.
Конечно, ни на какое свидание я не пошла.
Более того, до отъезда я вообще боялась выходить из номера, и спокойно вздохнула только тогда, когда наш самолет взлетел. Я слышала, что девушки пропадали даже в аэропорту.
Домой, домой, домой.
В этой поездке произошло еще одно событие.
Была в нашей группе одна девочка — тихая, неприметная, некрасивая, какая-то затюканная и зажатая. После одной экскурсии по городу мы ее не досчитались. Все мы нервничали, заявили в милицию.
Пожилая женщина, дежурная по этажу, узнав о причине беспокойства, нас успокоила:
— Чего это вы переживаете? Все нормально. Не она первая, не она последняя. Вернется через пару дней, да еще с подарками.
— Как вы можете так спокойно об этом говорить? — сказала я. — И вообще я не понимаю. В городе гуляют только мужчины стайками, без женщин... Неужели они все не женаты? Где их жены?
— Дома. Детей растят. Мужья должны семью обеспечить. А остальное не их дело.
— Да, но они слишком много внимания уделяют посторонним женщинам, особенно приезжим. Как же жены с этим мирятся?
— Мирятся? — не поняла она. — Зачем так говоришь? Обижаешь! Жена гордится!! Чем больше женщин у ее мужа, тем она больше им гордится! Вот мой муж — тоже свободен, гуляет, и я горжусь. Что же это за мужчина, если у него только одна женщина — жена?
Относительно нашей пропажи она отчасти оказалась права.
Девушка действительно через пару дней была нам возвращена. Правда, вместо подарков — с синяками.
Как она рассказала, во время экскурсии к ней подошел какой-то человек и спросил:
— Хочешь замуж?
— Да, — обрадовалась наша наивная спутница.
— Пошли со мной.
И она послушно пошла...
И вот мы, слава богу, дома. В аэропорту Майю встречает муж, и, несмотря на накрашенные губы, синяк на губе светит ярко и бьет в глаза. Но он вроде и не заметил. Хотя…
Через несколько месяцев при случайной встрече с Майей, я узнала, что они с мужем развелись. Не стала спрашивать, почему.
А наша девушка действительно вышла замуж. Против ее насильника было заведено уголовное дело, и он решил, что жениться дешевле.
И она согласилась.
Шпаргалка-выручалка…
Жизнь — это всегда экзамен. Хочешь не хочешь, а сдавать приходится.
В ночь перед экзаменами по теоретической механике у меня случился приступ острого аппендицита.
Мы занимались у подруги дома за городом. Телефона у них не было, и я, чтобы никого не беспокоить, поплелась пешком в больницу. До утра провела время в приемном покое в больнице, а к утру мне полегчало — и я пошла сдавать экзамен.
А сокурсница Таня — обаятельная, веселая и никогда не унывающая девушка, пришла, как всегда, со шпорами.
Непонятно даже: как в ее скромном бюстгальтере умещались такие, по выражению старого профессора, „основательные фундаментальные знания"?
Бледная, с синяками под глазами после "бурно проведенной ночи", я предстала перед ней.
Танька хлопнула меня по плечу:
— Не кисни! Прорвемся! Садись только ко мне поближе. У меня на все вопросы ответы есть.
— Не надо, — ответила я.
Как только я вытянула билет, Танюша, зыркнув своими огромными накрашенными глазищами, тут же, как фокусник, мгновенно извлекла из-за пазухи небольшую гармошку, исписанную бисерным почерком. И, улучив момент, ловко кинула ее мне, не обращая никакого внимания на мои отрицательные гримасы и испуганные глаза.
Я с отчаяньем схватила шпору, не зная, как мне от нее избавиться.
Шпаргалка жгла руку, не давала сосредоточиться на вопросах. И только одна мысль пульсировала в моей, ставшей вдруг совершенно пустой голове: „Позор! Какой стыд быть пойманной со шпаргалкой. Это же как воровство в благородном семействе."
И вдруг!... О счастье! Профессор зачем-то пошел к выходу.
Я тут же выстрелила шпору в открытое окно и пришла в себя.
Теперь я, наконец, была в состоянии прочесть свои вопросы.
На первые два не составляло мне никакого труда ответить. Последний же вопрос для меня так и остался только лишь вопросом.
Я обреченно пошла отвечать. „Хоть бы тройку получить". Так не хотелось оставаться с хвостом на лето.
Чтобы растянуть время, я, как можно красочней, с примерами и подробными объяснениями, отвечала на первые два вопроса. Чуть ли не соловьем заливалась. Прозой и стихом по теормеху!
Преподаватель доброжелательно слушал меня, потом понял, что я не собираюсь заканчивать, и перебил:
— Прекрасно! Переходите к третьему вопросу...— и уже приготовился что-то проставить в зачетке.
Вот оно — пришло!
— Этот вопрос я не знаю — упавшим голосом сказала я.
— Как? — удивился он. — Это же так просто!
— Я не успела эту тему прочитать.
— И много еще не прочитанного? — вытаращился профессор.
— Последние десять вопросов, — призналась я.
Все — переэкзаменовка на лето. Прощай, стипендия.
— Как обидно, — расстроился профессор, — вы так замечательно отвечали. Я уже собирался поставить вам "отлично". А теперь придется поставить только „хорошо".
И профессор разочарованно покачал головой.
Ну, ставьте, ставьте — так и подмывало меня сказать.
Но я, неопределенно пожав плечами, дипломатично промолчала.
— Ставлю Вам "хорошо", — продолжил профессор. — Но пообещайте до завтра прочитать оставшийся материал.
Я готова была пообещать даже написать диссертацию.
— Жаль, могло бы быть "отлично", — вновь посетовал профессор.
Довольная, я выскочила из аудитории в коридор, где ожидающие своей очереди студенты окружили меня:
— Ну как?
— Нормально, — ответила я.
Жаль только — такая кропотливая, можно сказать, ювелирная танькина работа по написанию шпаргалки пропала зря.
А может, ее кто подобрал?
© Лариса Корешковская
|
