Продолжение. Начало здесь

-3-

 Прошла неделя с момента объявления начальником контрразведки СМЕРШ команды: «Воздух». Траловый невод, заброшенный Виктором Семеновичем, по заданию Хозяина, консолидация всех сил контрразведки, управлений и отделов разведок фронтов, и армий, сосредоточенных вблизи Берлинского укрепленного района, принесли первые и весомые результаты. Разведчиками одной из дивизий был задержан подозрительный немец, кто в ветхой, цивильной одежонке, пробирался с несколькими семьями беженцев на Запад, в сторону сосредоточения войск союзников. Документы у него были на весьма мирную профессию пекаря, но старший группы СМЕРШевцев обратил внимание на холёные руки, которыми никогда в жизни тесто не месили. И на внешность, явно выдававшую человека, привыкшего отдавать приказания. А когда его вытряхнули из рваной одежонки, то тут же обнаружили эсэсовские наколки группы крови и маленький золотой значок почётного члена нацистской партии, который он прятал, зашив его в полу своего пиджака. При допросе с привлечением опытных сотрудников контрразведки СМЕРШ, выяснилось, что бродяжка — пекарь на самом деле — штандартенфюрер СС и полиции и до недавнего времени состоял в личном охранном лейб — штандарте Адольфа Гитлера. Но несколько дней тому назад он угодил под бомбёжку, был легко контужен и получил два дня отпуска по контузии. Решив, что война безнадежно проиграна, он счёл себя свободным от клятвы на верность своему фюреру и фатерланду. О пленном тут же доложили генерал-лейтенанту Селивановскому, кто лично курировал всю аналитическую службу контрразведки. Прокачав этого эсэсовского лейб-гвардейца фюрера, Селивановский тут же доложил Абакумову. Немца, подкормили и, дав чуток водки для бодрости, стали разматывать уже в присутствии начальника контрразведки СМЕРШ. Задержанный эсэсовский полковник оказался поистине кладезем информации. Он подробно проинформировал о всех передвижениях своего фюрера после двадцатого июля сорок четвертого года, когда провидение не позволило разорвать Гитлера на куски. Некоторое время Гитлер, потрясённый, основательно перепуганный, размерами заговора, который тайно вызрел, обманув бдительность всесильного гестапо, отсиживался в своей любимой вилле: » Орлиное гнездо». А когда русские ворвались с боями на территорию Германии, то прежнюю полевую ставку, расположенную в Растенбурге, в Восточной Пруссии, где бомба, предназначенная лично фюреру, взорвалась под столом, спалив Гитлеру его любимые выходные брюки — пришлось покинуть и на прощанье взорвать. И после двух недельного отдыха в «Орлином гнезде», фюрер вернулся в Берлин к своим обязанностям рейхсканцлера и Верхового Главнокомандующего вермахтом, контролируя и направляя расследование гестапо, раскрутившего тайное гнездо заговорщиков. С особой, показательной жестокостью Гитлер, принимая участие в наказании заговорщиков, среди которых оказались любимцы нации и выдающиеся полководцы третьего рейха: генерал — фельдмаршалы: Витцлебен, Клюге, Роммель, Штюльпнагель, начальник абвера, адмирал Канарис, и ещё множество военных — рангом поменьше. В свою любимую виллу, в Баварии, Гитлер уже никогда не вернётся. Широкомасштабное наступление Советской Армии, взявшей Берлин в стальные клещи окружения, окончательно подвело черту в Великой Отечественной войне, и, в том числе, и во Второй мировой войне, где наиболее тяжкая задача по уничтожению могущественной военной машины Гитлера, выпала на долю советского народа и его Вооружённых сил.

 Взирая с почтением, на молодого русского генерал-полковника и то ли с легкого опьянения, то ли со страху за свою жизнь, штандартенфюрер несколько раз уважительно назвал его — «генерал-фельдмаршал Жуков».
 — Переведи ему, что я не маршал Жуков, а генерал-полковник Абакумов, начальник военной контрразведки СМЕРШ, но это — похлеще, их хвалённого абвера и гестапо, вместе взятых. И если соврёт, так долго с ним чикаться не будут, — приказал переводчику главный контрразведчик Советской Армии
 И в подтверждение своих слов, Абакумов поднёс к позеленевшей физиономии эсэсовца, здоровенный кулак, который несчётное количество зубов повыбивал на допросах. Была такая привычка у Абакумова, да, разве только у него одного. Практически, вся военно-государственная элита СССР злоупотребляла мордобоем. Когда Абакумов в 1951 году попадёт по личному указанию Сталина в следственный изолятор Лефортовской тюрьмы, то ему аккуратно выбьют его крепкие и острые, как у волка зубы, а на расстрел его поведут с пустым, как у старика, провальным ртом.
 В процессе допроса выяснилось, что задержанный штандартенфюрер СС был в неплохих приятельских отношениях с первым военным адъютантом фюрера — генерал-майором Шмундтом, кто всегда раньше привозил Гитлеру корреспонденцию, и выполнял особые поручения. И генерал-майор Шмунд незадолго до ранения штандартенфюрера сообщил ему, что получил от фюрера тяжелейшее задание: привезти секретное письмо из «Орлиного гнезда» в бункер рейхсканцелярии. Но теперь, когда Германия с двух сторон оказалась в стальных тисках, между русскими и англо-американцами, то вряд ли, кому удастся попасть на виллу фюрера в Баварии, где уже хозяйничают американцы, — выразил своё мнение пленный.
 Абакумов и Селивановский переглянулись и молча кивнули друг другу. У них на этот счёт было свое, особое мнение.

 Бункер фюрера

 -4-

 После длительного пребывания в железобетонном бункере рейхсканцелярии, фюрер третьего рейха, кому в апреле 1945 года исполнится пятьдесят шесть лет, (это будет его последний день рождения, потому, как в аду его уже заждались), страдая от усилившихся приступов болезни Паркинсона, всем своим жутким обликом и, землистым, опухшим от недостатка кислорода лицом, напоминал матёрого вурдалака из свиты царя и повелителя вампиров. Проснувшись, после очередного кошмарного сна, навеянного ему «замечательными» снотворными таблетками, с изрядной долей наркотика, которыми его скармливал перед сном личный медик Моррель, фюрер был буквально огорошен очередным сообщением генерал-полковника Иодля. Оказалось, что именно в этот день, шестого апреля сорок пятого года, советские войска Третьего Украинского фронта, под командованием ненавистного Гитлеру маршала Толбухина, прорвав оборону укрепрайона, ворвались на окраины Вены, и продолжают наращивать темпы наступления. Перевес сил у русских огромный. В состав фронта под командованием Толбухина передана шестая танковая армия, и несколько механизированных корпусов из состава войск маршала Малиновского. Эти два сталинских маршала, имена которых стали знакомы Гитлеру ещё в сорок третьем году, когда они стали командовать фронтами, — вместе с такими ненавистными ему фамилиями других советских маршалов: Жукова, Конева, Рокоссовского — вызывали у него приступы ярости. Это их войска, окружившие его последние резервы в укрепрайоне Берлина, фактически и довершили разгром вермахта, кто был дороже фюреру его собственной жизни. Он ведь неоднократно ссылался на те обстоятельства, что его собственная жизнь посвящена счастью и славе немецкого народа, а все немцы, это, прежде всего — его дети.
 — Захлебнутся в собственной крови. Надо их измотать и уничтожить, Иодль. И все наши боеспособные части отвести к Берлину.
 — Поздно. Это надо было делать раньше и пожертвовать Веной во имя главной цели: спасения Берлина.
 Последнее время этот дерзкий Иодль, с оттопыренными, как у летучей мыши ушами, кроме раздражения, ничего не вызывал у Гитлера.
 — Берлин будет держаться до последнего солдата, — прохрипел Гитлер, потрясая кулаком, — И я надеюсь, мы дорого продадим свои жизни, и если потребуется, то исполним свой суровый солдатский долг.
 Но все те, кто в этот момент были в непосредственной близости, молча опустили глаза и не выражали никаких чувств, ни прежней радости, ни восторга, ни полного единения со своим фюрером, как это было раньше, в пору побед и величия вермахта.
 И он понял по глазам всех этих людей, уставших от страха и страшного напряжения ожидания, явно неминуемой расплаты, что им до смерти осточертело торчать в этом бункере. И что его слова о суровом солдатском долге их уже не вдохновляют на подвиги, и свершения.
 И Гитлер, нервно скалясь в пароксизме, нахлынувшего приступа истерии, что-то пробормотал невнятное, и сделал знак своему военному адъютанту, генералу Шмундту, подойти к нему. Ухватив генерала за обшлаг мундира, фюрер потянул его в одну из комнат, приказав всем, находившимся там, немедленно выйти.
 — Шмундт, я приказываю вам: сейчас же доставьте мне письмо Сталина, написанное им в середине мая сорок первого года. Оно находится на моей вилле «Орлиное гнездо» и лежит в бюро красного дерева — самая нижняя полка. Всю остальную мою переписку с Муссолини и всю мою личную переписку — сжечь немедленно.
 У адъютанта от удивления округлились глаза. Ведь, чтобы выполнить это поручение фюрера, надо было попасть на виллу «Орлиное гнездо», а для этого следовало пересечь территорию, практически, уже оккупированной Германии. И при этом ухитриться, не попасть в руки американской или английской военной полиции, сотрудники которой начали активную охоту за всеми теми, кто входил в ближнее окружение фюрера. Официально объявленного главами союзных государств антигитлеровского блока — международным военным преступником под номером — один.
 — Шмундт, я настоятельно прошу вас, найдите способ доставить мне это письмо, — прошептал Гитлер, вперив в своего адъютанта пронзительный взгляд. — Я хочу, чтобы эта жирная английская свинья-Черчилль и этот новый американский президент, сменивший бывшего президента-паралитика Рузвельта, познакомились с предложениями Сталина насчёт совместных, советско-германских военных действий против англичан и похода на Индию. Перед тем, как захлопнуть дверь, я хочу, чтобы все они смертельно перегрызлись и захлебнулись в собственной крови.
 По выражению глаз фюрера, в которых метались бесовские искорки, военный адъютант Шмундт понял, что возражать бесполезно.
 
 -5-

 За три дня до капитуляции гарнизона Вены Селивановский, поставив в известность своего прямого начальника Абакумова, прибыл в управление контрразведки СМЕРШ Третьего Украинского фронта. Из Австрии было гораздо ближе попасть на виллу Гитлера «Орлиное гнездо», расположенную в Баварии, чем посылать оперативно-поисковые группы из фронтовой группировки советских войск, окруживших укреплённый район Берлина. Главную группу поисковиков возглавил подполковник Азаров, любимец и доверенное лицо Абакумова. Он, единственный, из поисковиков знал, что главная цель поиска — письмо Сталина. Заместителем у него был «волкодав» и лучший розыскник контрразведки СМЕРШ Третьего Украинского фронта, капитан Родин. В поисковой группе было ещё два офицера: радист, лейтенант Поспелко и лейтенант-стажёр Блискинер, владеющий немецким языком, переданный руководством из политуправления фронта в помощь своим коллегам из контрразведки. Еще две группы поисковиков были приданы старшему группы Азарову для прикрытия и координации действий. Связь с группами и с рацией Азарова осуществлял генерал-лейтенант Селивановский. Начальник управления контрразведки СМЕРШ Третьего Украинского фронта не был посвящен в подоплёку дела. Операция была на контроле самого Абакумова. И Селивановский обязан был информировать его постоянно, в любое время суток. Генерал-полковник Абакумов, отложив все срочные и бессрочные дела, полностью занимался выполнением задания Верховного: изловить Гитлера, доставить его к Хозяину, и вернуть, во что бы то ни стало письмо Сталина в Москву. Или, в крайнем случае, исходя из сложившейся ситуации и самом хреновом раскладе, — уничтожить письмо во, чтобы то не стало. Даже, если потребуется, то взорвать не только это поганое «Орлиное гнездо», но и всё вокруг. И тогда по требованию Абакумова — бомбёры и штурмовики, наведенные на цель по рации поисковиков, размели бы вдребезги райский уголок Гитлера, где эта сволочуга отдыхала после своих кровавых будней.
 
 
Для людей Сталина нет ничего невозможного

 -6-

 В штабе Третьего Украинского фронта, куда прибыл заместитель Абакумова, генерал-лейтенант Селивановский, у всего личного состава, включая даже дежурных по штабу и часовых, царило приподнятое настроение. Для них война, а значит, и потери, и всякие неожиданности, что случаются с человеком военным в боевой обстановке, закончилась взятием Вены. Теперь весь личный состав штаба, а особенную активность проявляли связистки, радистки, женский медперсонал, — все с нетерпением ожидали вестей из Берлина. Там должны были прогреметь последние, впечатляющие и победные залпы. Они возвестят на весь мир, а главное, чтобы быстрей дома об этом все узнали, что долгожданное свершилось, и окончательно разгромили, ненавистного врага. И ощущение святого, скорбного и радостного после всего того, что пережили, вынесли, и преодолели, останется в душе каждого, кто был причастен к этому, поистине бессмертному событию, о котором все эти долгие и неимоверно тяжкие годы войны, говорили, мечтали, представляли. Желали его, как желают заглянуть в теплые мамины глаза после долгой разлуки. Испить глоток чистой родниковой водицы после долгого пути и усталости. Как желают понежиться в объятиях любимой. Как жаждут свежего майского ветерка. Это ощущение коллективного счастья, брызжущего из глаз всех тех, кто в те дни носил советскую военную форму, и заметил проницательный, очень наблюдательный генерал-лейтенант Селивановский.
 А вот ему было не до праздников. И весьма тревожные мысли о сохранности собственной головы, да еще в такое пресветлое время ощущения неотвратимой Победы, не позволяли ему пока чувствовать то же, что происходило в эти последние дни завершения самой кровавой страды, выпавшей на долю его поколения. И тех, кто был старше, а уж про тех, кто ему в сыновья годился, и говорить не приходилось. Весна, Победа, осознание своей причастности к судьбам не только уже России, но и всего мира, высвечивали на многих лицах еще полудетские улыбки. И несколько вот таких пареньков из контрразведки СМЕРШ ему предстояло отправить на поиски того самого письма, о котором наказывал Сталин Абакумову, в своей последней беседе в кабинете Вождя. Селивановский отслужил в армии двадцать пять лет. И, фактически, все эти годы, если не считать первые шаги, когда он, мальчик из еврейского местечка, отправился под аккомпанемент маминых слез, добровольцем в Красную Армию — он прослужил в особых отделах войсковых подразделений. Осуществлял бесконечный и неусыпный контроль партии и государства, а, по сути — контроль лично Сталина, над рабоче — крестьянской Красной Армией. Значит, у товарища Сталина были всё же веские основания ни в коем разе не лишать армию своего неусыпного внимания и строгого контроля. За эти нелегкие и смертельно опасные годы службы и взлета от рядового красноармейца — добровольца до генерал-лейтенанта, заместителя главного управления контрразведки СМЕРШ, которая в своей деятельности, практически, замыкалась только на Верховном Главнокомандующем, Селивановский многое повидал. Столько крушений карьер, столько своих учителей и наставников по работе в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД — он мысленно отправил в последний путь. Ибо, поминать вслух, всех их, арестованных и мгновенно расстрелянных, было крайне противопоказано. Многие из репрессированных, имели выдающиеся заслуги перед революцией, и некогда принимали участие в становлении органов государственной безопасности. Были даже такие, кто в незапамятные годы составляли верхний эшелон Лубянки. И те, кто руководили чекистскими управлениями в советских республиках и областях — все они сменились в карусели чистки и замен по несколько раз. И все они исчезли в никуда, на глазах изумленного Селивановского, но с общей для всех, краткой, как выстрел, формулировкой: враг народа.
 И пронизывающая, как раскаленная иголка, мысль о таких странных, и пугающих метаморфозах, которые вдруг стали происходить в стране сразу же после убийства Кирова, не давала Селивановскому ощущение полной уверенности в своём завтрашнем дне. И в том, что вполне, вероятно, и он, может быть, в один прекрасный день будет признан врагом народа, и расстрелян, практически, без суда, и полноценного следствия. За те двадцать пять календарных и, как ему, казалось, безупречных лет службы, что он пробыл в системе особых отделов, и знал досконально не только ситуацию в НКВД, но и в Наркомате обороны, он окончательно убедился в том, что вся советская система правосудия — это чистейшая фикция. И никто, никогда, пусть даже он будет член Политбюро, или самый заслуженный герой и ближайший соратник Ленина — не смогут защитить себя от произвола, и доказать свою правоту или невиновность. Достаточно лишь кивка головы Сталина и этот человек превращался мгновенно в пыль. Сколько таких роковых возможностей благополучно миновал Селивановский. Было дело — чуть не попал он под начало заместителя начальника управления советской военной разведки, комкора Артузова — одного из руководителей знаменитой операции «Трест», которую и сейчас изучают будущие сотрудники ГРУ и внешней разведки. К счастью, для Селивановского не сложилось. Местное начальство в Бухаре, где служил особист, не захотело отпускать свои ценные кадры. Подёргался, понервничал, что накрылся такой чарующий вариант: служить в Москве, да ещё с такими людьми, которых сам Вождь и Учитель однажды назвал в один из юбилеев ВЧК СССР, выступая перед цветом НКВД — орден меченосцев. Недаром же, знаменитая эмблема чекистов: щит и меч. А потом, вдруг большая часть этих «меченосцев», что устроили Сталину овацию после этих проникновенных и тёплых слов, была отправлена в качестве пепла после расстрела и кремации в одну из коллективных ям Данилова монастыря в Москве.
 А, впрочем, и другие, кого этот жуткий жребий миновал, у кого были глаза, мозги и уши, кто мог наедине с собой анализировать происходящие события — понимали прекрасно, что здесь явно, что-то не чисто, и искусственно притянуто за уши. В голове не укладывалось, как же можно, обвинить в двойной жизни этих, скоропалительно расстрелянных людей, кто создавали безопасность страны, или трудились в других сферах народного хозяйства на ответственных должностях, выполняя указания товарища Сталина? А ведь среди них, были и такие, кто напрямую был связан с вождём, имел доступ к самым сокровенным тайнам Кремля, и государства. И вдруг после определенного времени, после такого блистательного служебного взлета, после высоких званий и наград, розданных по личному требованию товарища Сталина (ну всем было ясно, что всесоюзный староста Калинин с козлиной бородкой и послушными глазами дрессированного приказчика — всего лишь одушевлённая кукла при Хозяине) — все они, почему-то лишались жизни...
 И опытный контрразведчик Селивановский, кто прошёл путь от рядового красноармейца до заместителя такой ответственной службы, как СМЕРШ, понимал, что близость к Сталину, и приникновение в те тайны, которые товарищ Сталин считает в праве сохранить только в своей душе и памяти, и есть — главная причина уничтожения этих людей. И к тому же, с таким неблаговидным клеймом: враг народа. Как будто народу, задуренному страхом и репрессиями, словно первоклашкам — октябрятам, кто-то терпеливо, как классная руководительница, или пионервожатая, всё подробно объясняет, для чего это товарищу Сталину необходимо так поступать. И обязательно жизни их всех надо лишать, ради светлого будущего всего народа в целом. И теперь видно — черёд подкатил и ему, Селивановскому. Это письмо, будь оно трижды неладно, которое предстоит СМЕРШевцам найти и привезти в Москву. Письмо Сталина Гитлеру накануне войны, о котором его поставил в известность по приезду в Берлин — Абакумов. И он тоже не скрывал ни своего страха, ни озабоченности перед своим боевым замом, с кем они славно сработались и подружились. И испытывали удовлетворение от совместной работы и общения.
 Это письмо, скорей всего, тоже хранило какие-то тайны Сталина, и он приказал Абакумову доставить его любой ценой. И предупредил о том, чтобы все концы были намертво отрублены, а каждый из исполнителей, даже, если это тысячу раз был проверенный человек — держал рот навечно запечатанным. Приказы Хозяина нигде никогда не обсуждались, даже если они не сулили тебе в перспективе светлого и долгого будущего. Их следовало обязательно и безотказно выполнять.
 И для Селивановского было теперь ясно одно, что на ниточке судьбы завис и Абакумов. К примеру, посчитает Хозяин, что пора Виктору Семеновичу, несмотря на его цветущие молодые годы, отправиться в этот адов Данилов монастырь и — поминай, как звали... Вождь и Учитель, в прошлом недоучившийся семинарист, приспособил кладбище этого монастыря и крематорий, оборудованный по последнему слову техники, для быстрого сокрытия политических врагов и своих, слишком много узнавших, самых доверенных и проверенных исполнителей. А для надёжности и заместителя Абакумова — следом направят. И надо же, пройти всю войну, остаться живым, дождаться Победы и потом так нелепо, и непостижимо сгинуть из-за какого-то письма. Это было не только обидно, но и горько до невозможности. И это отравляло Селивановскому и настроение, и саму жизнь. Но он сделал всё от него зависящее, и отправил группу Азарова, из оккупированной советскими войсками Вены, в Баварию. В это логово Гитлера, которое называлось: «Орлиное гнездо».
 Трудность этого задания состояла ещё и в том, что маршрут, по которому следовало бы пройти группе, чтобы попасть на объект, где ещё неизвестно окажется ли это письмо, пролегал в американской оккупационной зоне. И действовать следовало бы на свой страх и риск. Так как, это задание считалось особой государственной важности, то Селивановский, инструктируя группу перед отправкой, называл вещи своими именами. Попадать в руки союзникам, категорически, исключалось. Вот почему, отправлялись на задание в цивильной одежде, с документами, подтверждающими принадлежность к власовской «Русской освободительной армии». И все документы были подлинные, только фотографии аккуратно переклеили. По легенде группа власовских офицеров пробиралась на Запад. На всякий случай, если вдруг придётся столкнуться с вооруженными гитлеровцами, каждый из группы имел нарукавную повязку с инициалами армии Власова. Отдельно Селивановский инструктировал переводчика, лейтенанта Александра Блискинера, кого с большим трудом, буквально, с боем, вырвали из седьмого отдела политуправления фронта, потому как он великолепно владел немецким языком и был для своего прямого начальства из политуправления — просто незаменим. Селивановский не стал называть автора письма, которое следовало найти и немедленно доставить в руки генерал-полковника Абакумова. Он объяснил, что конверт, который был отправлен адресату незадолго до войны, содержал послание наркома иностранных дел СССР — был завизирован лично Верховным. И потому, во избежание всяких кривотолков со стороны союзников, необходимо сделать всё невозможное, но задание выполнить. В случае осложнения ситуации и если сложится так, что другого выхода просто не будет — письмо следовало уничтожить. Кроме того, при этом конверте, проштампованном печатями Совнаркома СССР, заверенного личной сургучной печатью Верховного, помимо текста на русском языке, имелся перевод на немецком. Этот текст нельзя разделять с русским текстом, но при безвыходной ситуации следует немедленно уничтожать вместе с конвертом и текстом на русском языке.
 Этот худощавый симпатичный еврейский парнишка-лейтенант  Саша Блискинер с ещё полудетскими глазами, чем-то напомнил генерал-лейтенанту самого себя в том, теперь уже далеком, двадцатом, когда он, сбежав из своего местечка Хойники, не обращая внимания на мамины слезы, вступил добровольцем в Красную Армию. И ворот гимнастерки был таким же просторным, хоть смело всовывай коробок спичек перед тем, как сфотографироваться на память. В глаза Блискинеру Селивановский старался не смотреть, и на душе у него было муторно.

 -7-

 Границу Австрии и Баварии пересекли глубокой ночью. Вся группа свободно разместилась в фургоне, который в прошлом служил автомобилем отдела пропаганды армии генерала Власова. Пропагандисты-власовцы ездили в нём по фашистским концлагерям, вербуя в Русскую освободительную армию волонтеров из числа советских военнопленных. Подполковник Азаров находился в кабине с водителем, худощавым остроскулым пареньком, которого переводчик Блискинер запомнил ещё до переоблачения в чужую, цивильную одежду. Он неотступно находился возле Азарова и помимо двух медалей Славы Первой и Второй степени, имел два ордена Боевого Красного Знамени. Капитан Родин, у которого боевых наград было не меньше, радист-лейтенант  Поспелко и переводчик из политуправления фронта — расположились в кузове. Дорога на Мюнхен была запружена беженцами, уносившими ноги и свой скарб из северо-восточных земель, которые оказались в зоне юрисдикции советских войск. Толпами, без оружия, поникшие, с печатью усталости и безразличия, брели, ехали на велосипедах, грузовых машинах, бывшие «герои-завоеватели» вермахта. Они уже отвоевались. Им посчастливилось выжить, буквально чудом, в том кровавом экзамене на арийскую готовность к массовому самопожертвованию, которое накануне своего падения в бездну, решил устроить возлюбленной им немецкой нации «самый стойкий ариец всех времен и народов». С явно не арийской внешностью и шутовскими усиками паяца, на трясущейся в пароксизмах страха и ненависти серой одутловатой физиономии.
 Найдя по карте нужный поворот, ведущий по направлению к объекту, Азаров приказал водителю подбавить газку, но тот несколько раз останавливал автофургон, прочищал карбюратор, и на всякий случай, плеснул немного в бензобак из резервной, последней канистры. Постепенно, дорога пошла на подъем, но автобан, ведущий к вилле Гитлера, где в более удачное для него время, он любил часто позировать перед объективом, проверенного на арийскую чистоту, личного фотографа Гофмана, любезно поделившегося с фюрером и рейхсканцлером, своей бывшей лаборанткой, а по совместительству: любовницей— Евой Браун. Во внешности этой привлекательной, молодой женщины — Гитлер черпал и силы и вдохновение. Ну, точь в точь, как сексуально озабоченный доктор Фауст, прельстившийся образом Маргариты, как воплощением немецкого идеала женщины.
 Вплоть до предпоследнего года войны с СССР, войны затяжной, изнурительной и, оказавшейся гибельной, для его сатанинского рейха, декорированного черным эсэсовским цветом. Его последней войны, ставшей роковой для него — бывшего ничтожества из стоков жизни, — Гитлер частенько наведывался в любезный его сердцу уголок. Как свидетельствовали его первые нацистские биографы и популизаторы, то, именно здесь, в тиши гор и близости к духам — покровителям германцев — фюрер принимал свои дьявольские планы обустройства мира. В конечном счете, даже после стольких лет, прошедших после ухода из жизни этого кровавого медиума запредельного мира — это всё ещё не вызывает оптимистичных прогнозов на высокий в будущем: физический и духовный потенциал немецкого народа, пред которым забрезжила опасность, постепенного исчезновения из геополитической карты Европы.
 В полутораста метрах от объекта, машина обогнала подводу и старик в типичной баварской шляпе темно-зеленного цвета, на всякий случай притормозил, и съехал в сторону. Впереди виднелся шлагбаум и небольшое помещение для дежурной охраны, и хотя, возле шлагбаума никого не было видно, но Азаров скомандовал: Стой! И приказал капитану Родину, и переводчику Блискинеру следовать рядом. Водитель с радистом Поспелко направились другим путем, к видневшемуся на вершине зданию, которое даже по внешним очертаниям и внушительному фасаду, создавало впечатление той монументальности, что придавало «Орлиному гнезду« фюрера больше сходство с крепостью, чем с дворцом в стиле поздний ампир, или рококо.
 Автоматы и гранаты находились у Азарова и его сопровождения в заплечных мешках. Парабеллумы для стрельбы по-македонски ждали своего момента за брючными ремнями. Стараясь не выдать своего волнения, и, невольно подражая этим бравым офицерам, кому по роду своей деятельности в контрразведке, пришлось побывать в разных передрягах, лейтенант Блискинер постоянно ощупывал прохладную рукоятку своего ТТ. Ему было стыдно признаться, что за полтора года, провдённые на фронте, он ещё не убил ни одного фашиста. И он весьма сомневался, что это у него получится.
 
Продолжение следует