-8-

 Здание только с виду казалось покинутое людьми, и мрачно отбрасывало редкие солнечные блики. В «Орлином гнезде» было трое. Один из них — бывший штурмфюрер СС, родом баварец, кто провёл почти всю войну в охране этого любимого дома фюрера, и места его отдыха, и глубокого уединения от всего мирского. Штурмфюрер остался единственный из охраны, кто не покинул своего боевого поста. Хотя, из главного управления охраны, из Берлина, не поступил приказ, освобождающий охрану объекта от несения караульной и патрульной службы, но всё же несколько человек постоянной охраны, сбросив приметные, теперь уже очень опасные эсэсовские мундиры, убрались восвояси. Остался один, кому долг и гордость не позволили это сделать, кто в душе берёг крохотную надежду, что фюрер в самый последний момент исправит положение. И он себе просто представить не мог, что кто-то из чужих осмелится войти, и осквернить, священные пенаты фюрера. Коротал с ним время его бывший сослуживец по войскам СС, который некогда был бравым танкистом в танковом корпусе СС, прославленного обергруппенфюрера СС — Хаусера. В результате тяжелого ранения и контузии на Восточном фронте бывший танкист — эсэсовец потерял глаз и кисть левой руки. Он, как инвалид, для которого война автоматически закончилась, был в штатской одежде, но был вооружён своим боевым пистолетом. Третий появился, сутки тому назад и его дотошно проверил бдительный штурмфюрер, прирождённый охранник и верный служака. Прибывший гонец из Берлина, получил задание от первого военного адъютанта фюрера, генерал-майора Шмундта. Лично штурмфюрер больше привык иметь дело с другим адъютантом фюрера: Николаусом фон Бюловым, но личность Шмундта и то доверие, которое оказывал ему фюрер, были общеизвестны для контингента постоянной охраны Гитлера. Для сорокалетнего штурмфюрера посланец генерал-майора Шмундта был мальчишка. Новоиспечённый лейтенант, кого призывали в армию, не дав ему закончить гимназию. Приказ фюрера был краток. Уничтожить всю его переписку, которая хранилась в бюро красного дерева, и доставить срочно в рейхсканцелярию письмо Сталина, хранящееся на третьей полке крайнего левого секретера бюро. Штурмфюрер, знал досконально, что, где находится в доме фюрера, и охотно помог курьеру генерала Шмундта. Письмо в сером, плотном конверте, проштампованным печатями, где была заметна половинка оттиска сургуча, на котором виднелись чужие буквы, находился на той полке, где и указал фюрер, обладавший феноменальной памятью, и очень любивший порядок в своих рабочих кабинетах. Сразу же после получения этого письма в мае сорок первого года, лично сам фюрер, дабы потом долго не искать это письмо, лично наклеил на конверт бумажку с пояснительным текстом, кто адресат этого послания. Спрятав на груди конверт, лейтенант, который в своей штатской помятой одежонке больше походил на недоросля, чем на офицера вермахта, приступил к уничтожению остальной переписки. Особенно много было писем из бюро с надписью: «Переписка с дуче». Штурмфюрер охотно помогал этому юнцу, кто из кожи лез вон, дабы выглядеть значительным и показать дежурному эсэсовцу, что он — столичный визитер, и выполняет приказ самого фюрера. Штурмфюрера это немного напрягало, но он отнёс это к полудетскому возрасту этого сопляка, и подумал о том, что, видно, и в самом Берлине, где фюрер решил дать последний бой этим проклятым русским, вцепившимся в Германию, как стая голодных свирепых волков, дела совсем плохи, если такое ответственное дело поручают недавнему школьнику. Для сжигания корреспонденции практичный эсэсовец, дабы не разбрасывать пепел по дорогим коврам, решил приспособить редкую мраморную вазу, подаренную фюреру, его другом Муссолини. Будто бы говорили, что эта ваза из частной коллекции и находилась в свое время в доме знатного римлянина очень много лет назад, когда ни русских, ни американцев с англичанами, и в помине не было Что же, касается, германцев, то штурмфюрер был не ахти, какой знаток отечественной истории и предполагал, что его предки — воинственные германцы — появились значительно раньше всего этого сброда, населившего потом Европу. И, всегда мешающего истинным немцам: жить сытно и счастливо. Дымом могла пропитаться обивка ценной мебели и редкие гобелены, доставленные из Версаля, после того как вермахт расколошматил эту шлюшку Францию, и фюрер выезжал в Париж — принимать капитуляцию французов в Компьенском лесу. Штурмфюрер открыл окно, и заметил троих мужчин, поднимающихся по широкой парадной лестнице к главному входу.
 — Я этих людей не знаю, но они — явно не местные, и, хотя, они в штатском, но потому, как они браво вышагивают, это — военные сказал он берлинцу и велел тому переждать, спрятавшись в кабинете.
 Штурмфюрер выскочил в просторный холл, где его однорукий приятель потягивал трофейный ром и, предавшись блаженным воспоминаниям, слушал любимые пластинки фюрера, устроившись в глубоком кожаном кресле.
 Штурмфюрер на бегу выключил патефон, спросил, может ли его друг — инвалид стрелять левой рукой и показал тому позицию неподалеку от входа. Затем штурмфюрер отворил массивную резную дверть и, прижав к боку шмайсер, дождался момента, когда троица людей вступит на последнюю площадку.
 Первым дымок из окна узрел глазастый капитан Родин.
 — Чего-то жгут в Адольфиной халабуде.
 — Попали, наверняка, к шапочному разбору, — выругался Азаров. И приказал Блискинеру: Слушай, переводчик, если нас сейчас стопорнут, скажешь, мол, власовцы. Убегаем, чтобы не попасть в руки к американцам, чтоб те не выдали нас в фильтрационный лагерь, к русским. Ищем, где взять воды. Закипел радиатор. О, черт, и ведро даже с собой не взяли. Ничего, сойдет. Смотри, говори спокойно и не дрейфь.
 Лейтенант Блискинер кивнул и с удивлением обнаружил, что водитель и офицер-радист куда-то исчезли. Но спросить об этом постеснялся. И водитель Азарова, и радист пошли другой дорогой, и теперь поднимались к главному входу, миновав сектор обзора.
 В нескольких метрах от двери, которая оказалась наполовину открытой, штурмфюрер выступил немного вперед и, держа палец на спусковом крючке, скомандовал:
— Хальт!
 Все трое тотчас остановились и подняли руки, показывая, что они не вооружены.
— Что вам здесь надо? — спросил штурмфюрер, — Здесь запретная зона.
 Блискинер, чувствуя, как круглый зрачок шмайсера уставился на него, старался говорить спокойно, а какое тут к чертям спокойствие, когда между жизнью и смертью — расстояние короче взмаха ресницы. Объяснил всё, как ему велел командир группы.
 Штурмфюрер, как истинный эсэсовец, а уже потом практичный и осторожный баварец, мгновенно уловил намётанным глазом охранника, что этот переводчик — ещё губошлеп и явно не из строевой команды. А вот остальные двое были крепкие и дерзкие на вид люди, и чувствовалось по их выправке, что в своей жизни они успели досыта навоеваться. Штурмфюрер терпеть не мог власовцев. Он считал, что фюрер им зря доверяет. Русские, как волки, никакому приручению не подлежат, а только лишь отстрелу. И он едва подавил желание одной очередью прикончить эту троицу бродяг, кого нельзя назвать настоящими солдатами. Они предавали своих, и теперь предали Германию, и спасают свои мерзкие шкуры. Но ему не хотелось привлекать шум. И в первую очередь надо было тихо проводить берлинца, и самому уносить ноги. Потому, как со дня на день, сюда должны были нагрянуть американцы, и его не прельщало оказаться в лапах их армейской полиции.
 — Кругом! Марш! Проваливайте! Кто оглянется, стреляю, — скомандовал штурмфюрер и медленно опустил ствол шмайсера. Он не заметил, как из-за огромного валуна, на площадке перед главным входом, приподнялась чья-то фигура и метнула нож, воткнувшийся ему точно в шею. От жуткой боли и неожиданности, он завалился назад и, захлебываясь кровью, хотел выстрелить, чтобы предупредить своего друга об опасности, но только бессильно шкрябанул по спусковому крючку и затих.
 Нож метнул водитель Азарова и, пружинисто рванувшись вперед, на ходу достал револьвер и гранату. Заслышав шум, среагировал Азаров, и с двумя револьверами, помчался следом. Третьим бежал капитан Родин. И Блискинер, достав свой ТТ, бежал за ними в первую и последнюю настояшую атаку в своей короткой фронтовой биографии.
 Первым, в распахнутую дверь заскочил скуластый сержант, умеющий так ловко и смертельно метать ножи, и был застрелен одноруким танкистом — инвалидом, практически в упор Инвалид ещё успел пальнуть в Азарова, но тот успел качнуть маятник, падая, в сторону, выстрелил из двух стволов.
 Если бы гонец из Берлина имел опыт подобных передряг, он бы не стал надеяться на штурмфюрера, дожидаться развязки в кабинете фюрера, расположенном в конце коридора. Ему бы хватило несколько секунд достигнуть окон первого этажа, выходящих на противоположную главному входу сторону, и покинуть опасное место. А теперь он оказался в томительном ожидании и, приоткрыв дверь кабинета, с ужасом констатировал звуки стрельбы, шум шагов, тех неизвестных ему людей, которые ворвались в холл здания.. В принципе, он бы мог даже осторожно открыть окно в кабинете и выпрыгнуть со стороны фасада, тем более, что подоконник был расположен невысоко над землей. Но он явно растерялся и, сжимая вальтер, предпочёл терпеливо дождаться развязки. Он подумал, что это, скорей всего грабители, которые решили поживиться чем-нибудь ценным, что их прельстило в доме фюрера, и что кабинет и бюро, где хранилась корреспонденция Гитлера, их вряд ли заинтересует. И ничего существенного, кроме пепла, оставленного после сожжения всей корреспонденции, они бы не нашли.
 Проверив помещения первого этажа, и никого больше из охраны не обнаружив, Азаров послал Родина и Поспелко на второй этаж, приказав искать комнату, где хранится личная переписка фюрера. Блискинеру он приказал быть под рукой и на всякий случай находиться пока в холле, посматривать в открытую дверь главного входа, чтобы их всех не застали врасплох. Азаров решил проверить крайнюю комнату в коридоре первого этажа и, резко распахнув дверь, ворвался внутрь. Он увидел интерьер кабинета и шкафы, огромный стол и секретер с массой шкафчиков, украшенных бронзовыми ручками. И тогда берлинец, устав ждать и бояться, отодвинул локтем дверь, выстрелил в спину высокому, плечистому незнакомцу, и рванул в коридор. В таких неожиданных ситуациях, где всё непредсказуемо и изменчиво, трудно предвосхитить дальнейшие события. Не исключено, что Блискинер бы растерялся, или не понял толком, что произошло, и стал бы второй жертвой берлинца. Но Блискинер, будучи напряжен до предела, отчётливо услышал выстрел, увидел, что по коридору бежит кто-то, явно незнакомый. Если бы берлинец умел бы не только стрелять на ходу, но ещё и метко поражать мишени, он бы завалил Блискинера. Но он успел только пальнуть в молочко, потому как от страха и напряжения, дрожали руки. А лейтенант Блискинер, стоя на месте, и не делая лишних движений, выстрелил ему дважды в грудь, и с ужасом увидел, как совсем ещё молоденький паренек, заваливается навзничь, буквально, в трех метрах от него. И струйки крови ручейками бегут по его подбородку, и лицо, в считанные мгновения, становится смертельно белым и безжизненным.
 Попав на фронт с последнего курса института военных переводчиков, Александр Блискинер желал внести свою, скромную лепту, в общее дело победы. И мечтал встретить, и убить матерого фашиста. А теперь, когда Блискинер убил своего первого немца, то он, почему-то не испытывал великой радости от этого, закономерного и оправданного воинского поступка. Он с ужасом и состраданием смотрел, как жизнь стремительно покидает это молодое тело.
 — Мамочка, спаси меня, я умираю, — жалобно произнес умирающий и, судорожно вздохнув, затих
 — Что ты его разглядываешь, мать твою? Что, дохлых фрицев не видел, пацан? — рявкнул, прибежавший на звуки выстрелов со второго этажа капитан Родин, — Где, Азаров? Где, командир?
 И интуитивно почувствовав, что с его близким фронтовым товарищем и командиром, стряслась беда, он вдруг глухо простонал, и ринулся по направлению к кабинету.
 Азаров подполз к тумбе массивного стола, прижимая руку к сквозной ране, как будто это помогло бы ему остановить кровь. Родин метнулся к нему, отнял руку подполковника, словно приклеенную к влажному от крови месту, и, достав, индивидуальный пакет, быстро наложил тампон на рану.
— Сквозное, — произнес он. — Потерпи, сейчас управимся и отнесем к машине.
 — Погодите со мной, — поморщился Азаров. — Где этот мальчишка — переводчик? Ищите письмо.
 Поставь Поспелко на входе, пусть подежурит. Ищите, времени в обрез.
 Но даже беглого взгляда было видно, что здесь кто-то побывал раньше. Часть дверей бюро было распахнута, полки пусты, и в углу кабинета в огромной, декоративной вазе чернел пепел, от сгоревшей корреспонденции.
 — Кто-то побывал раньше, — буркнул Родин. Он подошел к вазе, понюхал пепел, растер его между пальцами.
 — Свежий. Буквально, недавно жгли бумаги.
 — В столе посмотри, — медленно выговаривая каждую букву, произнес бледный и потный Азаров. Этот липучий пот, заливавший ему глаза и губы, раздражал его. И ему вдруг показалось, что с этим потом, и кровью, которая продолжала сочиться через тугую повязку, уходят постепенно его силы и жизнь.
 В левой тумбочке стола писем не оказалось, но Родин увидел папку с характерным фашистским орлом, вцепившимся когтистыми лапами в свастику. И, повертев папку в руках, хмыкнул:
— Нюхом чую, что-то здесь очень важное, а по-фрицевски не читаю!
— Переводчик, что ты стоишь, как мешком прибитый, читай, мать твою, переводи.
 Блискинер взял папку, раскрыл, прочитал в углу: « Совершенно секретно». Только для личного ознакомления фюрера и рейхсканцлера». Доклад рейхсфюрера СС и полиции Генриха Гиммлера, подводящей итоги, почти четырехлетней работы общества «Аненербе», курируемого лично рейхсфюрером. Часть первая: «Контакты с параллельными мирами. Таинственное исчезновение людей во времени и в пространстве». Их таинственное появление и возвращение. Часть вторая: «Проект Антарктида». Точки прилёта и отлёта. Зафиксированные станции наблюдения разумных существ, неизвестной землянам цивилизации и уровня прогресса. «Летательные аппараты плоской формы», превосходящие по скорости все самые современные и скоростные самолеты. Часть третья: «Расшифровка загадки тамплиеров— храмовников. Загадки исчезнувших цивилизаций».
 На титульном листе Блискинер с трудом разобрал почерк Гитлера и его подпись. «Все это очень интересно, но сейчас надо направить все усилия нации и ученых эсэсовцев на сокрушительный разгром врага, и уничтожение измены, и предательства военных в рейхе. Будьте более приземленным, мой дорогой Генрих. Мы окружены со всех сторон врагами».
 — Муть какая-то, — поморщился Азаров. — Раз не нашли того, за чем нас послали, то прихватим и эту белиберду. Подождите, в меня стрелял, кто-то из-за двери. Какого хрена, он делал в этом кабинете? Может, он тоже интересовался тем письмом, за которым нас послали? Ну-ка, живо обыщите его.
 Родин тотчас отправился в коридор, где неподалеку от входа лежал убитый и обыскал его: Есть письмо, командир! За пазухой, сволочь, хранил. Да, оно, всё кровью перемазано.
 Он вернулся с найденным конвертом в кабинет, и протянул распечатанный конверт Азарову.
 Тот покрутил его в руках, обратил внимание на оттиск печати: Совет Народных Коммисаров СССР. На всякий случай вытащил содержимое. Один текст был на немецком. В конце другого текста на русском — стояла подпись крупными буквами: Сталин.
 — Ничего себе заданьице, — присвистнул Родин. — А, ты, мозги пудрил, какой-то ценный документ по линии разведки.
 — Забудьте о нем, ребята, пока головы ваши ещё целы, — поморщился Азаров. — Все, уходим.
 В полуоткрытое окно проник шум дизельного двигателя и голоса. Родин выглянул.
 — Командир, американцы на двух бронетранспортёрах и три доджа.
 — Путь к машине отрезан, — пробормотал Азаров, — Оставьте мне еще пару гранат и дергайте через окна первого этажа на другую сторону.
 В кабинет заскочил лейтенант Поспелко:
 — Американцы. И почему-то в белых касках!
 Азаров протянул Родину руку, и тот помог ему встать.
— Я постараюсь их задержать. Родин, шарахни с входа, пока они очухаются, вы должны уйти. Толя, отвечаешь за этот конверт головой. Отдашь лично нашему начальнику Абакумову, или генерал-лейтенанту Селивановскому, — приказал он Поспелко. — Всё, ноги в руки, бегите ребятки. С Богом! На удачу.
 Поспелко и Блискинер помчались к окнам на противоположной стороне здания. Высадив креслом стекло, выпрыгнули и помчались вниз по террасам парковой планировки, стараясь держаться ближе к кустам.
 Американцы шумной гурьбой поднимались по ступенькам, идя следом за пожилым мужчиной в штатском, который, видимо, взял на себя роль гида, что-то оживленно рассказывал и показывал руками в направлении здания. Как только они поднялись на последнюю площадку перед входом — зарокотал шмайсер Родина. И Азаров, чувствуя огромную слабость в подкашивающихся ногах, достал лимонку, дёрнул чеку и, собрав последние, испаряющися силы, метнул её из открытого окна.
— Эх, союзнички, мать вашу за ногу. Зря вы подвернулись.
 Улепетывающие Поспелко и Блискинер, услышали взрыв гранаты, автоматные очереди и через некоторое время всё заглушили крупнокалиберные пулеметы американских бронетранспортеров, на фоне которых частая стрельба из автоматических винтовок казалась, как забивание гвоздей, рядом с пневматическими отбойными молотками.
 Они не увидели, как Азаров метнул ещё одну гранату, и был застрелен, рухнув на подоконник. Родин расстрелял диск и кинулся тем же путем, каким незадолго до этого, покинули здание его боевые товарищи. Но американцев оказалось гораздо больше, чем показалось при первом впечатлении, а, может быть, подъехали другие бронетранспортёры. И они успели уже окружить здание, и вызвать помощь по рации, и дежурные патрули военной полиции. Родин выпрыгнул в окно, пробежал несколько метров, и был мгновенно изрешечён из нескольких стволов сразу.
 Спустившись со склона в долину, Поспелко и Блискинер не рискнули пробираться к автобану, а пошли окольным путем вдоль небольшой речушки. Буквально, в нескольких метрах, речушку подпирала стена молодого смешанного леса, а впереди виднелись приземистые и ухоженные бауэрские дома, и хозяйственные постройки. Речушка была мелкая, как говорится, воробью по колено и шириной — метра два. Оставаться с конвертом и рацией на открытом месте было опасно, кто знает, чего учудят американцы? А вдруг, такую «гребёнку» запустят, что прошерстят каждый квадратный метр, останавливая всех подозрительных. Ближе к лесу было надежнее, и Поспелко, не долго думая, шагнул в речушку, балансируя на скользких камнях. Глубина была по щиколотку. Блискинеру оставалось сделать последний шаг, но неожиданно, поскользнувшись на обточенном водой камне, он упал, почувствовав, резкую боль в ноге. Он выполз на берег, попытался встать, и вновь резкая боль судорогой свела ногу. И он прокричал вслед Поспелко:
 — Я, кажется, сломал ногу.
 Лейтенант оглянулся на ходу, пожав плечами, сказал:
— Прости, брат, но я должен выполнить задание.
 — Я сломал ногу, — хотел громко крикнуть ему вслед, похолодевший от ужаса Блискинер, но услышал свой шепот, прерываемый сдавленными рыданиями. А перед глазами неотрывно, словно приклеенное, все время таращилось лицо убитого им немца...
 Вторая, вспомогательная группа, посланная вслед за группой Азарова, находилась неподалёку и слышала все короткие, но отчётливые перипетии боя, но их было всего четверо, и ввязываться в схватку, им было категорически воспрещено. И они были также экипированы под власовцев, чтобы ни единым намеком не дать понять американцам, кто это орудует так дерзко на подконтрольной им оккупированной территории. Но активность американской военной полиции и патрулей стала не на шутку пугать руководителя группы, кому не очень хотелось угодить на досмотр к американской полиции, у которой были аналогичные функции с советской контрразведкой СМЕРШ. Следовало уползать к австрийской границе, где ждал генерал Селивановский и группа резерва. И были выставлены на всякий случай патрули из состава разведроты одной из дивизий, дислоцированной вблизи с территорией Баварии.
 И когда командир группы приказал радисту в последний раз связаться с радистом Селивановского, и попросить разрешение на отход, он увидел лейтенанта Поспелко. И радист увидел фургон, аналогичный тому, который остался на автобане, неподалеку от объекта.
— Толя, давай, родной, уходим, — приказал старший и, хлопнув по вещмешку, где лежала рация, завернутая в шмотье, спросил с удивлением: Ты, чего её всю дорогу таскал на горбу?
 — Рация классная, трофейная, мне за нее отчитаться надо.
 — А документ с тобой?
— Так точно. Но Азаров приказал отдать лично начальнику контрразведки СМЕРШ, или генерал-лейтенанту Селивановскому, — упрямо насупился Поспелко, прижимая руку к груди, где лежал конверт. — Надо командира спасать и капитана Родина. Азаров ранен. Неужто, вы их бросите?
— Садись в кузов, сынок, — отвернулся старший группы, кто знал Азарова еще по довоенной учебе в пограничном училище и прошел с ним почти всю войну. — Потом разберемся.
 Американцы были изумлены и озлоблены такой дерзкой встречей, и потерей нескольких старших офицеров, захотевших посмотреть дом фюрера, и заодно пошарить в его архивах. Благодаря своей прекрасной радиофикации и всеобщей автомобилизации войск, союзники быстро сориентировались, стали профессионально перекрывать все выходы, и выезды из квадрата, объявленного ими зоной поиска и досмотра. И через некоторое время, мчавшуюся в сторону австрийского города Зальцбурга, машину — фургон, засёк дежурный мотоцикл военной полиции, и стал догонять ее. Фургон продолжал мчаться и, сидевший в мотоцикле марки «Харлей», дал длинную очередь по кузову и скатам с пулемета, укрепленного в коляске. Машина дернулась, закрутилась, как раненный картечью кабан, и завалилась боком в кювет. Двое патрульных американцев подошли к машине, решив на месте определить, кто же там уцелел. Водитель мотоцикла открыл дверцу кабины и тут же получил удар ножом в живот. А следом был застрелен стрелок-пулеметчик, кто решил, что опасность миновала, спокойно и непринужденно мочился возле перевернутого фургона. Единственно уцелевший, старший второй группы прикрытия, пошарив за пазухой мертвого Поспелко, достал конверт, и прихватил его рацию. Оттирая рукавом разбитое в кровь лицо, волоча раненную ногу, он доковылял до мотоцикла и, включив зажигание, помчал в нужном направлении.
 Через некоторое время за похищенным мотоциклом, который оседлал, какой-то странный тип в изодранном пиджаке, ринулись несколько мотоциклов и дежурных доджей. Возле временно устроенного контрольно— пропускного пункта, где несли сторожевую и патрульную службу советские солдаты, обязанные тесно контактировать со своими соседями по оккупационной зоне в поимке, выдаче и обмене военных, и, прочих гитлеровских преступников, стояли Абакумов и Селивановский. Оба молча курили, жутко нервничали, стараясь не смотреть, друг на друга. Оба они были облачены в форму обычных пехотных офицеров с мятыми погонами и едва различимыми, облупившимися звездочками. Но старший по КПП был заранее проинструктирован своим начальством и знал, что эти двое — крупные шишки, в сравнении с которыми, их командир дивизии — просто яркий прыщ на широкой заднице.
 Успев оторваться от погони, мотоцикл промчался мимо шлагбаума и затормозил. И тотчас к нему подбежал Абакумов, и следом спешил офицер с майорскими звездочками на погонах. Видимо, адъютант начальника главного управления контрразведки СМЕРШ. Они подхватили водителя и отвели его к черному «Майбаху», на котором приехал генерал— полковник. А генерал-лейтенант Селивановский приказал навести марафет: спрятать мотоцикл и изобразить последствия стрельбы, и налёт на КПП с видимыми жертвами. А, буквально, через считанные минуты к КПП подкатили мотоциклы и патрульные автомобили союзников. И американский полковник, морщась от корявой и непонятной речи советского переводчика, объяснил начальнику КПП и представителю штаба, расквартированной поблизости советской дивизии, что переодетые в штатское власовцы оказали вооружённое сопротивление и, что они, военные полицейские, преследуют американский мотоцикл, угнанный бандитом. И полковнику очень вежливо, и с полным пониманием союзнического долга — объяснили, что какой-то ненормальный промчался мимо шлагбаума, обстрелял КПП, убил двоих солдат. Но уже организована погоня и как только бандит будет обезврежен, то мотоцикл будет передан союзной стороне. А что, касается, преступника, то советская сторона вправе установить его личность, и предъявить ему обвинения по закону военного времени. И что, естественно, представители союзной стороны будут обязательно приглашены на опознание. Можно было не сомневаться, что труп бандита и мотоцикл, будут в тот же день доставлены на ближайший КПП союзников. На глазах американцев, дежурные по КПП, отнесли в ближайшее помещение трупы двух советских солдат. При ближайшем рассмотрении они усиленно моргали, и дышали по полной программе. Американцы выразили жестами и мимикой глубокое соболезнование, покурили с русскими, угостили их сладким и пахучим вирджинским табаком и, сделали, каждый для пробы одну-две затяжки жуткого горлодёра-самосада, который курили такие симпатичные, геройские русские парни.
 А конверт, залитый немецкой и русской кровью, которая просочилась и на содержимое письма, забрал с собой генерал-полковник Абакумов. Он очень спешил попасть в Берлин, где начался штурм укрепрайона Берлина. И в тот же день со своим замом, они вылетели в Берлин. За полчаса до отъезда, Абакумов навестил раненного офицера контрразведки СМЕРШ, кто доставил это злосчастное письмо. Абакумов лично снял орден Боевого Красного Знамени со своей гимнастерки, и прикрепил его на одежду раненного. После лечения в госпитале, майор Судейников, потерявший глаз, будет демобилизован, как инвалид, но к себе домой он никогда не доберётся. Как косвенный свидетель и непосредственный участник этой тайной операции — он будет уничтожен в дороге специальными агентами СМЕРШ, кто подчинялись только Абакумову.

Продолжение следует