-10-

 Взволнованный и явно растерянный переводчик появился у Селивановского и, положив перед генерал-лейтенантом стопку листков, заполненных машинописным текстом, доложил, что практически работа завершена, хотя есть несколько терминов научно-технического значения и свойства, которые ему непонятны. И только ученые, работающие в такой области, как самолетостроение и воздухоплавание, могут дать более конкретные разъяснения.
 — Товарищ генерал-лейтенант, тут столько всего намешано реального и фантастического. Я еще никогда не сталкивался с подобными документами. Обычно, немецкие военные документы очень четки по содержанию. А тут или явная дезинформация, или своеобразный, очень необычный шифр. Может, ваши шифровальщики расщелкают его?
 —  И что же вам, товарищ капитан, показалось здесь такого фантастического? — улыбнулся Селивановский, наблюдая за растерянным лицом переводчика.
 — Тут сообщается о контактах с космическими пришельцами. И сообщают Гитлеру, что еще в 1936 году, где-то в районе Фрайбурга (это, как известно, американская оккупационная зона) упал инопланетный космический летательный аппарат. И члены научно-оккультного общества «Аненербе», лично подчиненного рейхсфюрерру Гиммлеру, при содействии с конструкторским бюро Вернера фон Брауна и двумя научно-техническими лабораториями при конструкторских бюро фирмы «Юнкерс». И еще одной фирмой, которая начала выпускать реактивные «Фокке-Вульфы», полностью ознакомились с устройством этого летательного аппарата, не имеющего аналогов по своим тактико-техническим данным в современном самолетостроении. И потом, много всякой загадочной ерунды о хрустальных черепах, с помощью которых, якобы жители Атлантиды, про которую писатели-фантасты писали, что она погрузилась на дно океана, могли воздействовать на психику массы людей и подчинять их своему влиянию. Они считают, что новая война будет психотропной. В общем, от всего этого, голова идет кругом.
 — Отдыхай и забудь о том, что здесь написано, — дружески посоветовал Селивановский. — Кому надо, тот разберется, что к чему.
 Именно Селивановскому предстояло подготовить для Абакумова краткое содержание этого доклада Гиммлера, и он углубился в чтение. За свою бурную событиями и познаниями тайн человеческой натуры жизнь профессионального военного конрразведчика, генерал-лейтенант Селивановский перечитал и ознакомился с массой всяких документов, имеющих отношение к диверсионно-шпионской работе против СССР и Красной Армии, в частности. Он в силу своих прямых и непосредственных обязанностей заместителя такой важной и эффективно действующей структуры, как главное управление контрразведки СМЕРШ, знакомился с перехваченными, полученными разными путями документами, почти всех управлений армейской разведки вермахта — абвера. Он великолепно разбирался в методике действия и структуре абвера, кто прекратил свое черное существование с поражением вермахта, но нанес Красной Армии неисчислимый ущерб в первые два года войны, и творил свои злокозненные, весьма ощутимые пакости, вплоть до последних дней существования фашистской гадины. Разбирался профессионально Селивановский и в радиоиграх, ив работе с перевербованной агентурой противника. И многие его аналитические трюки, и умелое выявление и уничтожение вражеских групп сети резидентур, и бандформирований — обеспечивали Действующей армии успешное решение в больших и малых армейских и фронтовых операций. И впоследствии, в приказах Верховного Главнокомандующего, отмечались конкретные армейские объединения, соединения и подразделения, но ни одним словом не указывались подразделения контрразведки СМЕРШ дивизий, корпусов, армий и фронтов. А они тоже внесли свою посильную лепту в уничтожение врага и, обладая небольшим количеством постоянных сотрудников, процент невосполнимых потерь которых был весьма высок, решали все поставленные командованием и, зачастую лично Верховным, все конкретные задачи и задания.
 В этом документе он ничего не нашел знакомого ему, как контрразведчику и профессиональному особисту. Некоторые разделы о психотропном воздействии на психику человека и создания людей-зомби, послушных воле зомбирующих, вызвали у него иронические ухмылки. Что же, касается, изучения сотрудниками трех, так называемых, оккультных обществ: «Аненербе» «Туле» и « Врил» опыта работы мировых масонских лож, то это показалось ему интересным. Селивановский быстро сообразил, что все эти тайные масонские ложи, которые имели место в Европе и, вероятно, после крушения гитлеризма, опять активизируется, как источники ценной информации о тайных сферах капиталистического общества. И могут в дальнейшем, представлять интерес для советских контрразведчиков, приписанных к тем советским гарнизонам, которые останутся на территории советских оккупационных войск в Германии и Восточной Европе.
 А вот что касается, информации по изучению летающих дисков и создания сверхсекретного объекта, где-нибудь в Антарктиде под кодовым названием «База 211», то это показалось вначале полнейшей чепухой. Но потом он всё же пришел к мысли, что эта информация явно зашифрована, и требует какого-то особого шифра, усилий лучших шифровальщиков наркоматов госбезопасности и главного разведывательного управления наркомата обороны.
 Он несколько раз внимательно перечитал русский текст доклада Гиммлера и пришел к выводу, что его общеобразовательная подготовка и многолетний опыт службы в чекистских органах, не позволят ему объективно и правильно уловить суть, расставить акценты, и сделать наиболее точные и правильные выводы. И не исключено вовсе, что это может быть, обычная деза, на которые немцы из абвера и управлений службы безопасности СД, всегда были большие мастаки и чудотворцы. Попотев немало, и покорпев над составлением краткой пояснительной записки для своего начальника, Селивановский несколько раз наталкивался на такую мысль, от которой всё внутри леденело. А вдруг все, что тут изложено, не является дезинформацией и психическим бредом, чокнувшегося к концу войны рейхсфюрера Гиммлера, а имеет четкое и определенное научно — техническое обоснование. И только большим советским ученым под силу рассортировать по полочкам, и объяснить товарищу Сталину, что и в какой последовательности вытекает из этого документа. И тогда аналитически доказательно возникала такая мысль: если немцы вышли на истоки таких знаний, и усиленно собирали в течение ряда лет многие тайны исчезнувших цивилизаций, что же им помешало использовать все эти наработки против советской армии, а также армий союзников по антигитлеровской коалиции? Селивановский не смог найти правильный ответ.
 Перед тем, как ознакомить Абакумова с переводом доклада Гиммлера и пояснительной запиской, генерал-лейтенант долго размышлял о том, что теперь только Абакумов останется одним единственным живым свидетелем этого письма Сталина. Ради возвращения этого письма в Москву, обратно к Хозяину, погибло столько ценных сотрудников контрразведки СМЕРШ, Подлинных героев этой войны, которые столько обезвредили шпионов, диверсантов и различных бандитов из националистических бандформирований, орудовавших в прифронтовой полосе, и в тылу армейских частей. Погиб практически весь состав двух диверсионных групп. Группа подполковника Азарова — полностью, а от второй группы прикрытия остался раненный, потерявший глаз в результате ранения в голову, командир группы, майор Судейников. Вряд ли его можно считать, посвященным в тайну этого письма, которое следовало добыть с такими великими предосторожностями, и не допустить прочтения его простыми смертными. Судейников не мог прочитать это письмо. Он получил его от радиста первой группы Поспелко, кто погиб в результате преследования и обстрела машины патрулем американской военной полиции. Судейников, передал это письмо лично генералу — полковнику Абакумову. И теперь только Виктору Семеновичу предстоит доставить это письмо, и доклад, который непонятно каким образом, прихватили ребята группы Азарова в «Орлином гнезде». За все эти долгие и неимоверно тяжкие дни и ночи войны Селивановскому пришлось отправлять на верную гибель тысячи своих подчиненных, и самому рисковать ежедневно, и ежечасно. Но шла страшная по своему смертельному размаху война, в которой стоял только один вопрос: победить врага, или погибнуть самим и сантименты и переживания не имели место. Важен был результат, важно было идти, ползти, карабкаться, или бежать во весь рост под огнем противника, но к одной святой и незаменимой цели: к Победе над врагом. Павших товарищей по оружию и фронтовому братству, поминали наскоро наркомовской водкой, и жатва смерти не прекращалась до последнего дня войны. Но все они, кого запомнил и сохранил в своей памяти генерал-лейтенант Селивановский, были профессионалы, и просто так они не попадали на такую ответственную, и суровую службу в подразделения контрразведки СМЕРШ. С ними тщательно работали, их отбирали среди множества других, они знали, на что идут, и где будут служить. И у каждого из них было право выбора. И каждый из них мог честно признаться своему руководству и тому, кто его рекомендовал, и отобрал для несения этой службы, что он не сможет служить в подразделении СМЕРШ по ряду существенных причин. И это всегда учитывалось.
 И личный состав этих двух групп, которых инструктировал, с которыми встречался перед заданием генерал-лейтенант Селивановский, были прекрасные специалисты своего дела, профессионалы высшей пробы и надежности. И они знали, где служат и что их ждет, и ни один из них не дрогнул. И они приняли это смертельное задание спокойно и ответственно.
 И только этот мальчишка-переводчик, лейтенант Блискинер, кого призвали в Действующую армию в конце сорок четвертого года, прямо со студенческой скамьи, не мог быть отнесен к профессионалам. Пробыв некоторое время в одном из отделов политуправления фронта, он, даже пистолета в руках не держал и с живым немцем только на допросе встречался, а не в боевой обстановке. Не годился он для этого задания, желторотый, необстрелянный юнец. Попал — случайно. На его беду, в управлении контрразведки» СМЕРШ Третьего Украинского фронта не оказалось толкового переводчика, способного работать с немецкой документацией. Всех толковых переводчиков быстро отобрали в комендатуры при руководстве советскими оккупационными зонами и для подготовки Берлинской конференции стран победителей фашистской Германии, которая должна была состояться в Потсдаме. Вот и подвернулся этот тонкошеи мальчишка, кто своим внешним видом остро напомнил Селивановскому самого себя. Совсем еще юным сбежал он тогда из дому в Красную Армию и, как не крути, а дослужился до звания генерал-лейтенант. В том, что лейтенант Блискинер погиб, Селивановский не сомневался. Получит мать этого мальчугана похоронку, где будет записано, как и у остальных, сгинувших на войне: «Ваш сын, лейтенант Блискинер, пал смертью героя за свободу и независимость нашей Родины!».
 Селивановский составил список личного состава двух групп, погибших в операции по доставке письма. Первым в списке стоял подполковник Азаров, последним -лейтенант  Блискинер, переводчик седьмого отдела политуправления фронта. Селивановский, не вдаваясь в подробности, написал на имя начальника главного управления контрразведки СМЕРШ, и одновременно заместителя наркома обороны, генерала — полковника Абакумова, что личный состав двух оперативных групп выполнил особо важное задание Верховного командования. И удостаивается посмертно. Азарову — орден Ленина, а всем остальным, кроме лейтенанта Блискинера — ордена Боевого Красного Знамени. Подумал немного и переписал ходатайство, включив лейтенанта Блискинера, к награждению орденом Боевого Красного Знамени.
 Абакумов утвердил ходатайство и тут же отправился к члену Военного совета Третьего Украинского фронта, генерал-полковнику Желтову. Они внешне, были очень похожи. Оба — видные, молодые, красивые. У Желтова было прекрасное настроение. И он, с удовольствием пообщался с всесильным конрразведчиком, для кого он, как и все остальные члены Военного совета фронтов, включая даже и командующих, были не просто иерархами армии, но и объектами тайной слежки и проникновения в частную жизнь. Они переговорили о предстоящем Параде Победы, который Верховный планировал на конец июня — начало июля. Желтов утвердил своей подписью список. Будучи по природе своей, очень наблюдательный к прочтению любого документа, который ему приходилось визировать, он натолкнулся на фамилию и должность лейтенанта Блискинера из своего родного политуправления фронта.
— А наш, офицер как оказался среди ваших бравых ребятушек?
 У Желтова было великолепная память на лица, и он всегда благоволил начальнику седьмого отдела политуправления, кого знал еще с того момента, когда получил назначение на должность члена Военного совета фронта, к маршалу Толбухину, с кем у Желтова сложились не только служебные, уставные, но и товарищеские отношения. Но он не мог вспомнить, кто такой — этот переводчик, лейтенант Блискинер.
 — Был включен в группу, как классный переводчик, проявил себя, как и подобает политработнику, вверенного вам политуправления.
 Желтов был один из самых тонких и умных дипломатов среди остальных членов Военного совета фронтов. Он прекрасно разбирался в свойствах человеческой натуры, знал тончайшие оттенки лести, но, тем не менее, ответ Абакумова, произвёл на него должное впечатление. Пока два героя войны, кто прошли ее с первого до последнего дня, внесли свою ощутимую лепту в дело общей Победы, попили чайку с армянским коньяком из личных фондов командования фронта, то в наградном отделе подготовили коробочки с орденами и наградные свидетельства. Коробочки с орденами Желтов передал Абакумову, с кем они расстались, пообещав, друг другу встретиться на кремлевском банкете, в честь Парада Победы. Абакумов отдал награды своих сотрудников начальнику управления контрразведки СМЕРШ фронта, и поручил, чтобы эти награды были вручены всем семьям погибших. И что не дай Бог, если он вдруг узнает, что, где-то по пути, какая-то награда затерялась. Виктор Семеноович был, безусловно, избалован той полнотой власти, которая на него свалилась, в еще довольно-таки молодом возрасте. Он был грубоват и хамоват, не очень признавал правила хорошего тона. Практически, он не был с ними знаком. Ибо его карьерный рост протекал в атмосфере жестокости и поедания одних кланов чекистов другими, по сценарию, лично разработанному товарищем Сталиным — великим режиссером — постановщиком шоу массового террора двадцатого века. Но были в душе Абакумова и какие-то тонкие, светлые струны. И в отличие от Жукова, кто в чёрном теле, даже свою ближнюю прислугу держал, а уж про прочих подчиненных, и говорить не приходилось: мог так вызвериться, что хоть впору застрелиться из табельного оружия, то Абакумов был суров и требователен. Виктор Семенович с особой теплотой и уважением относился к тем своим сотрудникам, кто этого заслуживали не личной угодливостью и желанием угодить, а своими бойцовскими качествами. И тем, особым презрением к смерти, каким обладают люди, знающие себе цену, никогда не позволяющие, чтобы их унижали, и топтали. И они всегда были готовы идти, даже наперекор судьбе
 
 Возвращение Блискинера

 -11-

 Постепенно острая боль в лодыжке правой ноги сменилась тупой и ноющей. Потирая осторожно, саднящее место, он вдруг почувствовал, что нога в икре и чуть выше, вроде как раздулась немного. Эта ситуация, когда он остался на берегу быстрой и холодной до ломоты в пальцах речушки, а товарищ, даже не соизволил помочь ему — напомнила один из любимых рассказов. За год до войны отец подарил ему объемистый том рассказов Джека Лондона, и он зачитывался ими. И почему-то, с удивлением осознавал, что творчество этого американца, кто поменял в жизни множество профессий, исходил вдоль и поперек золотоносный Север, но не стал по прихоти судьбы миллионером — волнует и привлекает больше героики гражданской войны. В этих полярных рассказах люди не боролись с классовыми врагами, не искали контру везде, где только можно. Не строили счастье для всех, топча несчастье прочих, не устраивали показательные процессы и собрания, посвященные борьбе с врагами народа. А их вдруг столько расплодилось, в памятном для семьи Блискинеров тридцать восьмом году, когда арестовали и расстреляли дядю Семёна, как злостного троцкиста. Герои, полюбившихся рассказов Джека Лондона, просто жили своей особой, суровой жизнью. Они были подчас жестокие и в массе своей, практически, необразованны, но в них было гораздо больше человеческого, искреннего, чем в той атмосфере вечного страха и тревоги, какими были насыщены дни и праздники в родной стране. Где каждый божий день, кого-то из знакомых или близких арестовывали, публично осуждали, отправляли на трудовое перевоспитание, откуда почти никто из них — назад не возвратился.
 Блискинер был с раннего него детства мечтательный мальчик, подверженный резкому перепаду настроения. И вспомнив концовку, некогда потрясшего его воображение рассказа, названного автором: «Воля к Жизни», он устыдился и своей истерики, и слез, и обиды на лейтенанта Поспелко, бросившего его с покалеченной ногой. В конце концов, не всё так плохо и это не Крайний Север, где можно околеть в течение нескольких минут. И здесь не бродят голодные волки в поисках ослабленных людей, чтобы перекусить ими, и спокойно перезимовать до наступления весны. И, рассуждая о голодных бродяжках — волках, лейтенант весьма своевременно подумал о том, что американские патрули наводнили эти окрестности, и, скорей всего, ему не избежать облавы, и встречи с патрулями. И он сообразил, что повязка с буквами РОА, и картонное удостоверение, подписанное, каким-то генералом Жиленко, из окружения предателя Власова, которыми их, якобы, для легенды — снабдили в контрразведке» СМЕРШ, могут, при обыске оказаться смертельной уликой. И все время беспокоила мысль, что его будут бить и пытать, и это будет ужасно больно, и он не выдержит, и сразу все расскажет. Кто он — есть. И кто его послал, и за чем. И после этих неприятных думок у него мгновенно выступила холодная испарина. Он разорвал на мелкие кусочки удостоверение, закинул обрывки в речку, которая понесла их вперед по течению. А потом, он старательно намочил власовскую повязку, и спрятал её в лунке, под замшелым камнем. Нога раздувалась, всё больше и больше и он уже явственно ощущал её тяжесть. Но хоть острая боль уже не дергала. Опираясь руками, он осторожно привстал и, стараясь делать упор на здоровую ногу, похромал вдоль русла речки, внимательно поглядывая по сторонам, мечтая найти какую-нибудь палку покрепче, чтобы, используя ее, как дополнительную опору, передвигаться быстрее.
 Подходящей палки он нигде не увидел и вскоре устал. Ужасно хотелось, есть и пить. Он, непрерывно отплевываясь от набегавшей слюны, представлял, что едят на обед политотдельцы. И один только вид американских тугих и аппетитных соси сек с пшенной кашей, вызывал у него приступы легкого головокружения. Господи, а ещё два дня назад он тяготился этой, шуршащей обстановкой, где царила сплошная бумажная волокита, и корректировались тексты листовок к немецким солдатам и офицерам, чтобы они прекращали бессмысленное сопротивление, и сберегли бы себя для новой Германии. Где уже не будет никогда месту фашизму, нацизму и человеконенавистничеству. Все эти листовки и воззвания от имени фронтового командования, или командования армий, входивших в Третий Украинский фронт, куда военная судьба забросила лейтенанта Блискинера, и листовки от имени антифашистского комитета «Свободная Германия», — составлялись простыми политотдельцами. Визировались и получали благословение руководства политуправлением фронта и лично самого генерал-полковника Желтова, главного партийного куратора и члена Военного совета фронта с внешностью героя-любовника из трофейных фильмов. По кому тайно вздыхали представительницы слабого пола, числившиеся на службе в отделах политуправления. И даже начальник седьмого отдела политуправления, полковник Зыгин, которого Блискинер в душе считал самым большим занудой, из всех тех, кого он видел за свои неполные двадцать лет, сейчас казался ему симпатичным, пузатенькми колобком, на ком смешно и нелепо сидел китель. До войны Зыгин работал начальником лекторской группы обкома партии, где-то то в Поволжье, и постоянно любил подчеркивать это. Высокое начальство в лице члена Военного совета фронта Желтова и начальника политуправления фронта — явно благоволили к Зыгину, большому знатоку тайных тропочек к сердцу тех, кто по прихоти судьбы и штатному расписанию, были намного выше его в служебной иерархии, и в табеле о рангах. И поручили ему курировать комсомольскую организацию политуправления. И Саше Блискинеру, не раз приходилось слышать многословные и демагогически закрученные, а в сущности, пустые и бесцветные выступления, своего прямого начальника на комсомольских собраниях. А уж ораторствовать, обличать и поучать Зыгин обожал. И постоянно к месту, и не к месту — он повторял одно и тоже выражение. Саше Блискинеру, всегда почему-то казалось, что это он позаимствовал, у какого-то своего очередного начальника. Звучала эта тирада примерно так: «Можно обмануть себя, своих товарищей, даже своего прямого начальника. Можно обмануть массу людей. Но партию обмануть ещё никому никогда не удалось и не удастся. Партия — всегда все обо всех знает». При этом Зыгин выразительно грозил пальцем и, прищурившись, смотрел в притихший зал. И, наверное, каждый, оробевший комсомолец, чувствовал себя в это мгновения, как бы на мушке, и с тревогой подумывал о том, что этому вредному толстяку со щеточкой небрежно подстриженных жиденьких усиков, что-то известно особенное.
 Тихого и воспитанного Сашу Блискинера полковник Зыгин буквально затерзал своими поучениями и наставлениями. И когда стало известно, что Третий Украинский фронт выполнил свою боевую стратегическую задачу и, получив благодарность Верховного Главнокомандующего, маршала Сталина, будет расформирован, то Саша очень обрадовался, что он вернется в свой родной институт военных переводчиков и завершит учебу. И перестанет видеть, слышать, опостылевшего ему до чертиков, полковника Зыгина. Обидно было, что после года и трех месяцев пребывания на фронте, он вернется в родную Москву без единой награды Родины. Правда, Зыгин обещал включить Блискинера в список на награждение медалью «За взятие Вены».
 Ковыляя вдоль речки, русло которой постепенно изгибалось вправо и где вдалеке темнела линия лесополосы, вдоль которой, как правило, были проложены широкие и прямые немецкие автобаны, эти чудо — дороги того времени — он старался не обращать внимание на распухшую ногу, болезненно реагирующую на каждый резкий шаг. Он мысленно представлял себе свой, такой родной и привычный седьмой отдел, сотрудников. Теперь, даже зануда и тошнючка Зыгин, казался ему таким милым стариканом. Но главные мысли Александра хороводились вокруг образа старшего сержанта Машуты Черничкиной, машинистки политуправления, кто попала на войну семнадцатилетней, но до своего ранения и контузии успела повоевать на передовой. Была награждена двумя боевыми орденами и двумя медалями. Машу нельзя было назвать писаной красавицей, ориентируясь на известные каноны женской красоты. Но про таких обычно говорят: ладная девочка. И все, как говорится, было при ней в меру и чуток сверх того, и её упругая женственная походка была для молоденьких политработников посильнее магнита. И в общении она была проста, не кичилась своим военным опытом, и наградами, которые заслужила, будучи пулеметчицей. И Саша Блискинер, и Маша были одногодки, но она за эти три годы войны столько узнала, пережила, столько всего навидалась, пока он успешно осваивал немецкий язык, несмотря на глубокое отвращение ко всему немецкому. И даже, к тому богатейшему пласту культуры, из которого он черпал знания по немецкой истории, языкознанию, литературе и философии. До встречи с Машей Черничкиной, Саша, по-настоящему, никогда не влюблялся, хотя ощущение постоянной и непрекращающееся влюбчивости сладко тревожило его застенчивого и мечтательного мальчика, о ком можно было сказать, что он скорей умненький, привлекательный, чем красивый. Но к его вящему удовольствию, эти приступы влюбчивости в конкретный девичий объект продолжались очень недолго и пока еще глубоко не саднили душу.
 А вот Маша Черничкина надолго захватила его воображение и разбередила чувственность, хотя Саша Блискинер не делал по отношению к ней никаких, даже робких шажков к сближению. Что-то в этой, преждевременно повзрослевшей девушке, останавливало его порывы. Но очень скоро в его седьмом отделе спецпропаганды, и в других отделах политуправления фронта, заметили, что лейтенант Блискинер, большой знаток немецкого языка, красиво читающий стихи Симонова и других известных поэтов той фронтовой поры, явно усыхает по разбитной, острой на язычок девушке. Однажды, когда Саша корректировал несколько листовок, подготовленных антифашистским комитетом «Свободная Германия», консультировался с майором Прохоренко, главным специалистам отдела по громкоговорящим радиоустановкам, вещающим на немецком языке в расположение войск противника, в комнату спецпропагандистов зашла Маша с толстенной пачкой, отпечатанных на машинке листков. Она дружески всем улыбнулась, а Саше лукаво подмигнула. Прохоренко, мгновенно уловил Сашин взгляд, полный томления и неги, шепотом заметил: «Хороша Маша, да не наша».
 Прохоренко был большая умница, классный спецпропагандист, да к тому же днями и ночами пропадал на передовой, занимаясь своим очень важным делом: разъяснения немецким солдатам и офицерам, что воевать за Гитлера и его звериную систему нацизма — глупо и бесполезно. И что все равно — Гитлер и его клика, обречены на уничтожение. И жертвовать ради международных преступников и бандитов — просто смешно и глупо. И эта пропаганда, подкрепленная выступлениями пленных немецких офицеров и солдат, которые обращались к товарищам по оружию с текстами, в которых разоблачали брехню Геббельса, запугавшего солдат вермахта байками о невиданных зверствах большевиков над пленными, оказывалась весьма эффективной. И сберегла немало жизней. Блискинер видел, что полковник Зыгин, как чёрт ладана, побаивается передовой, где всегда стреляют, бомбят и убивают, ранят, калечат, и контузят. И постоянно везут и везут подводами, машинами, тележками раненых, не успевая отгружать санитарные эшелоны.
 Саша тогда с удивлением посмотрел на майора, а тот, втайне симпатизировавший лейтенанту, и, понимавший его состояние, объяснил после ухода Маши:
 — Это, конечно, не моё дело, указывать тебе в этой деликатной ситуации, но у Черничкиной есть официальный жених: Герой Советского Союза, генерал-майор, командир гвардейской стрелковой дивизии. Правда, у них разница в возрасте ощутимая, но как говорят у нас на Украине: бачилы очи, шо куповали.
 Саша вздохнул, посмотрел тоскливо на свою гимнастерку, помятую и чистую от наград и нашивок за ранение, со злостью буркнул:
 — Ну и пусть. Мне, как-то без разницы.
 А спустя пару дней, когда он отправился на инструктаж по случаю заступления дежурным по политуправлению, он увидел у входа виллис с двумя автоматчиками и водителем, положившим руки на руль, и, застывшим в ожидании приказа. А неподалеку, прохаживались, по присыпанной песком дорожке, Маша и коренастый, широкий в плечах, но маловатый ростом усатый мужик с загорелым и широкоскулым лицом, и генеральской звездочкой на погонах полевого образца. Пол-головы его была пересыпана сединой, другая еще молодо воронела. Со стороны можно было принять эту пару за отца, нежно беседующего с взрослой и хорошенькой дочерью. Саша прошел мимо и, как положено, перешел на строевой, отдал честь, а генерал небрежно отмахнулся.
 — Саша, погоди, чего так разогнался, как ужаленный? — остановил его насмешливый голос Черничкиной
— На инструктаж иду, к помощнику начальника штаба, — сказал он, повернувшись вполоборота, в сторону воркующей парочки
 — У Валечки день рождения, девятнадцать лет девочке исполняется, — сообщила Маша. — Вкуснятины будет полно, и трофейный ром мой жених по этому случаю принес.
 — Так я же на дежурство заступаю, — развел руками Блискинер, подметив, как широченная рука генерала поглаживает Машину ладошку
 «У, сивый мерин», — прошептал он, с удивлением разглядывая кучу орденских планок на выпуклой, как бочонок, груди генерала и звездочку Героя Советского Союза
 — Жаль. А девочкам так хотелось послушать, как ты стихи читаешь. Не боись, мы тебе все оставим, и выпить, и закусить. И Валечку не забудь поздравить. Она про тебя все уши мне прожужжала.
 Сержант Валентина Краскова попала на фронт со второго курса факультета филологии МГУ. Добивалась отправки на фронт, получив известие, что погибла ее подруга детства. Могла бы спокойно учиться в Москве и не испытывать судьбу. Отец Вали был доктор наук, специалист по аэродинамике. Работал в КБ Мясищева, имел солидную бронь, и ничего не мог поделать со своей единственной упрямицей-дочерью. Валечка была скромная, интеллигентная девочка и никогда не кичилась ни своим отцом, известным профессором, ни уровнем своей образованности. Внешность у нее была привлекательная. Тонкие черты лица, выразительные глаза с небольшим намеком на азиатское происхождение предков. Гладкие волосы, разделенные шнурком пробора, придавали ей вид с Наташей Ростовой. Но в сравнении с Машей, чьи округлые формы и кошачья, упругая грация, вызывали у распалённого чувственностью Блискинера желание прижать ее к себе и потрогать, Валя напоминала чуток засушенную воблу. Таких соблазнительных для мужского глаза форм у нее не было, и смотреть на ее плоскую грудь, тоненькие, какие-то сиротские ножки и острые плечики, на которых беспомощно и печально провисала армейская форма женского образца, было для Блискинера не очень приятно. И к тому же, она своей худобой и ученостью весьма напоминала Саше его двоюродную сестру, Клару, кого он почему-то с детства терпеть не мог, хотя бы по той причине, что она постоянно подтрунивала над ним. Но дружить с Валечкой Красковой и беседовать с ней о литературе, поэзии и поэтах было удивительно интересно. И в теории стихосложения она разбиралась гораздо лучше Блискинера. И очень мягко, и всегда к месту она поправляла его стихи, указывала ему на его сильные и слабые стороны. Он мечтал сразу же после войны всерьез заняться переводами известных европейских поэтов. Однажды, когда они оживленно беседовали о поэзии, и рядом никого не было, Валя прочитала ему несколько стихов. Они вызвали потрясение у Блискинера фантастической силой образности и ритмичностью звучания, которое усиливалось в конце каждой строфы.
 — Я не знаю, кто это, — пробормотал потрясенный Блискинер. — Вероятно, ранний Багрицкий, или Уткин?
 -Это великий поэт серебряного века — Осип Мандельштам. Он был другом Пастернака, Ахматовой, знал, Блока, Маяковского, Северянина, Белого и многих других, наделенных редчайшим талантом
— Почему, о нем ничего не слышно и то, что в библиотеке нашего института его нет — так в этом я ручаюсь?
— Его нет даже в периодике библиотеки имени Ленина, — улыбнулась Валя. — Он — запрещенный поэт. Он писал всегда то, что его волновало, и что он чувствовал своим обнаженным сердцем. Только прошу тебя, забудь об этом разговоре, иначе у меня и моего папы будут огромные неприятности.
 — Конечно. Я все понимаю. Ты можешь быть уверена, что стукачом я никогда не был.

Продолжение следует