— А как же учеба в институте?
 — И с учебой уладим, — кивнул Зыгин. — Это генерал-полковник Желтов Алексей Сергеевич, меня рекомендовал на такую ответственную должность. Он сейчас в Москве, отбыл в распоряжение Главного политического управления Советской Армии. Мы обязательно вместе представимся ему в Москве. Я лично докладывал ему о тебе и он — замечательный, душевный человек — гордость нашей политической службы, посоветовал мне вслед похоронке отправить теплое письмо твой матери. Вот сидел, писал, уже почти закончил, так ты вдруг живой явился.
 И тут Блискинера словно током шибануло.
 — Какая похоронка! Не надо прошу вас! У мамы больное сердце. А как ее теперь предупредить, что я жив и здоров? Ну что же мне теперь делать? Пока письмо дойдет до Москвы, пройдет не меньше месяца.
 Зыгин помассировал пухлой ручкой подбородок, и решительно взмахнул рукой.
 — Пойду к начальнику нашего бывшего политуправления. Он теперь в союзной администрации занимает большую должность. Говорят, к нам в Вену, утрясать дела с союзниками в отношении Австрии, назначен маршал Конев. Ты вот что, Саша, приведи себя в божеский вид, пероденься. Твоя форма на месте. Не забудь одеть свои награды.
 — Какие награды? Вы же сами сказали, что Орден Боевого Красного Знамени, которым меня наградили, почему-то отправили в Москву.
 — У них, у этих СМЕРШевцев, есть такая традиция: отправлять награды семьям своих павших боевых товарищей. Ну не с пустой же гимнастеркой покажешься домашним, — понимающе ухмыльнулся Зыгин. — любовно коснувшись своих многочисленных наград, заработанных усидчивым трудом и умением нравиться высокому начальству, тем, кто составляет наградные списки и подает их на утверждение ещё более высокому начальству.
 Он порылся в своем столе и достал коробочку. Полковник раскрыл ее, и показал Блискинеру две медали. Одна была за взятие Вены, другая — за «Боевые заслуги». Помнишь, как накануне штурма Вены, три наших радиоустановки под командованием Прохоренко, вещали на противника. Прохоренко сказал, что все это время ты не покидал фургон.
— Конечно, помню, — скромно потупился Блискинер. Еще бы ему не помнить как в одну из таких ночей напряженной пропагандистско-агитационной работы, он, по-настоящему, стал мужчиной.
 Попав на фронт в конце сорок четвертого года и, убедившись, что молодые офицеры любят щегольнуть гвардейскими усиками, Саша, потрогав, густую, поросль на верхней губе, решил завести себе точно такие же усики, которые, как ему показалось, придавали ему более взрослый и солидный вид.
Полковник осмотрел его внимательно, проверил правильность размещения звездочек на погонах, неприязненно покосился на усы, и снизошел до того, что достал трофейный одеколон, которым прохиндеи из службы тыла фронта снабдили в избытке высокое начальство. Он щедро побрызгал старшего лейтенанта пахучей, освежающей лицо жидкостью.
 Зыгин был прирожденный царедворец, этакий особый тип угодника, которые при любом строе и режиме знают, как правильно подъехать, или подкатить к высокому начальству. Он даже внешне преображался, когда докладывал генерал-майору. И несколько раз к месту и не к месту, но все же ввернул приятные для любого начальствующего лица обиходно затертые, но повсеместно употребляемые выражения: именно, исходя из ваших рекомендаций, товарищ, гвардии генерал-майор, и требований нашей партии, и высшего военного руководства, мы и строим свою работу по воспитанию нашей замечательной молодежи в духе абсолютной преданности товарищу Сталину и партии.
Выслушав Зыгина, генерал-майор с интересом взглянул, на застывшего в ожидании Блискинера, желавшего в эту минуту только одного: срочно сообщить матери, что с ним все в порядке. И может быть, тем самым опередить прибытие похоронки, которая отправлена военной почтой и может задержаться в пути.
 Генерал-майор встал, подошел к Блискинеру, мгновенно побледневшему от волнения, пожал ему руку:
 — Хорошие кадры воспитали, Порфирий Кузьмич, — сказал он, улыбаясь доброй начальственной улыбкой и, адресуя свою похвалу, зардевшемуся от удовольствия Зыгину. — С возвращением тебя в жизнь, боевой товарищ. Ты еще раз доказал, что в минуты трудных испытаний — настоящий политработник не уступит нашим геройским контрразведчикам. как дальше жизнь будешь строить?
— Хочу закончить военный институт иностранных языков.
— Это очень важно и своевременно. Мы навсегда пришли в Европу и знание языков очень важно. Советую также поступить в Военно-политическую академию. Все необходимые рекомендации дам лично.
— Разрешите обратиться, товарищ генерал— майор, хотел бы узнать ваше мнение. Рекомендую, старшего лейтенанта Блискинера, переводчиком в ту войсковую часть, которую я приму по возвращению на Родину.
— Прекрасный выбор, товарищ полковник. Держитесь юноша Порфирия Кузьмича и вы многое достигнете в жизни. Погоди — те, погодите. Как вы сказали его фамилия: Блискинер? Неделю назад на мой адрес прибыло письмо из Национального комитета «Свободная Германия», подписанное товарищем Вайнертом. Переводы стихов антифашиста и поэта Иоганесса Бехера с немецкого на русский язык, выполненные старшим лейтенантом Блискинером, очень понравились нашим немецким товарищам. Полностью подборка стихов будет напечатана в газете «Красная Звезда» и в газете немецких антифашистов. Поздравляю, товарищ, старший лейтенант.
 Генерал-майор, порывшись в столе, достал плотный серый конверт и протянул его Блискинеру.
— Возьмите, ознакомитесь. Ну что ж, боевые друзья и помощники — удачной службы на благо нашей любимой Родины.
 Рявкнув одновременно: Служу Советскому Союзу! — оба повернулись по-строевому и покинули кабинет.
 Связаться по телефону с московской квартирой Блискинера оказалось невозможным.
— Или абонент поменял номер, или какая-то техническая неполадка, — объяснил дежурный по узлу связи. — Давайте, пошлем телеграмму. Черкните текст и укажите, кому адресовать.
 Блискинер набросал текст и, получив заверение, что тотчас будет отправлено, заметно повеселевший, готов был выполнить любое поручение своего начальника, кто развил бурную деятельность, выбивая с отдела продовольственного снабжения пайки. Все-то, что положено в виде продовольственного пайка демобилизованным и тем, кто отправлялся к новому месту службы. У Блискинера затекли руки от усталости таскать полные сидоры. Его тоже не обделил пронырливый Порфирий Кузьмич, кто был явно недоволен ответом своего подчиненного, на предложение генерала поступить в военно-политическую академию.
— Да у тебя, парень, ум за разум зашел, — возмущался полковник. — Тебе такой шанс представляется: стать кадровым армейским политработником. Это же, такая честь! Нет, чтобы заверить товарища генерала, что ты только об этом, и мечтаешь, так нет начал мямлить про свой институт. Ну, кончишь ты свой институт и будешь всю оставшуюся жизнь выполнять указания генералов от партии. И я тоже скоро стану генералом. И как встал на путь служения партии, так и не сойду. Учишь, вас желторотых, учишь, а вы все в одно ухо вбираете, а в другое выпускаете. Странно мне, Саша, ты ведь еврей, умная, хитрая голова, а тут спасовал. Да любой твой единоверец в такой ситуации зубами и руками ухватился бы за такое предложение. Уж я-то знаю, как они в номенклатуру лезут.
«А вот интересно, если бы я был эскимосом, или бурятом — они бы тыкали бы мне происхождением в морду и душу», — думал Блискинер, слушая вполуха начальника, от которого уже затошнило в полной мере, мечтая только о том, как бы удрать подальше, и прочитать письмо Вайнерта.
 Осмотрев содержимое своих четырех сидоров, набитых продуктами и консервами под завязку, Зыгин остался довольный, и написал записку в отдел, ведающий вещевым довольствием на два комплекта офицерской одежды повседневной и парадной. Он поручил Блискинеру отдать записку начальнику отдела, с которым у Зыгина были приятельские отношения.
 Мельком взглянув на себя в кривой осколок зеркала, прикрепленный рядом с вешалкой, Саша подумал о том, что орден Боевого Красного Знамени, кто ожидает его в Москве, был бы сейчас очень кстати. С орденом, двумя медалями и гвардейскими усиками можно было смело показаться и родне, и в институте. Он вдруг поймал себя на мысли, что совершенно не думает о Маше Черничкиной. Ну, уехала, и скатертью дорога. Теперь, когда все его дорожные приключения остались позади, он с улыбкой представлял личико и фигурку Эрики, и злился на себя за то, что ему почему-то, втемяшилось такая настойчивая, постоянно всплывающая в сознании и памяти мысль, что он где-то, когда-то видел это лицо «Может, с головешкой у меня не в порядке», — подумал он, решив прочитать письмо Вайнерта в спокойной обстановке.
 В коридоре было непривычно тихо, и если бы он не знал, что фронт расформирован, то можно было бы предположить, что политуправленцы отправились в войска, туда, где намечается очередная наступательная операция. Возле одного из кабинетов стояли трое молоденьких офицериков в новенькой форме, с узкими погончиками военюристов. И, видимо, это были выпускники военно-юридической академии, кому предстояло работать, и служить в советской военной администрации, и обслуживать союзную комиссию по Австрии. Заметив старшего по званию и, судя по наградам, боевого офицера, они все дружно и старательно козырнули ему. И Блискинер, дружески улыбнувшись им, вспомнил, что когда-то и он, хотя это было не так уж и давно, точно так же старательно козырял старшим по званию и обладателям наград.
«Интересно, за какие такие заслуги, его наградили орденом Боевого Красного Знамени, которым всегда награждали тех, кто участвовал непосредственно в боях и сражениях. А он ведь в бою не участвовал. Ну, завалил одного фрица, а потом драпал из этого чертового здания, где любил останавливаться и отдыхать эта сволочь Гитлер. Вот в жизни, как всё странно и смешно устроено. Мог ли он подумать, что ему придется оказаться на фронте, заслужить такую высокую награду Родины, побывать на вилле Гитлера, и вернуться живым. А те, кто остался в здании, те, кто приняли неравный бой, уже никогда не вернутся домой и не будут ощущать, так как он сейчас ощущает, как все же, чертовски здорово жить, быть молодым и думать о прекрасном. И, конечно же, мечтать о встрече с замечательной девушкой». Ему оставалась сделать несколько шагов к выходу, и он услышал вскрик:
— Сашенька! Родненький! Жив! Ты жив, Сашенька!
 Этот голос и ту, сконцентрированную в звуке: нежность, любовь и радость, вспомнит и услышит он последние свои мгновенья жизни, когда будет умирать старый, больной и, фактически, очень одинокий, похоронив одного из своих сыновей, и, горячо любимую жену, Валентину
 Он повернулся и, Валечка Краскова, подбежав к нему, заплакала у него груди.
— Я не верила, что ты погиб, я знала, я молилась все время за тебя. Это такое счастье, что ты жив!
 И он, потрясенный проявлением этого искреннего и такого сильного чувства, обнимая ее, вздрагивающие плечики, хотел что— то сказать ей хорошее, но вдруг спазм волнения сдавил ему горло, он молчал, плакал, не понимал, что это с ним такое происходит.
 И вот теперь, он отчетливо вспомнил, где и когда он видел лицо Эрики. Ему тогда было шестнадцать лет, и он болел крупозным воспалением легких, и никак не удавалось сбить высокую температуру. И он задыхался, кашляя, и, буквально, плавился от высокой температуры, и уже даже не реагировал на слезы и причитания матери. И смерть по-кошачьи упруго, уже подкрадывалась к его изголовью. Но вскоре наступил кризис и он, ослабевший, проваливался во сны. И несколько ночей кряду ему снилась, как он бегает по зеленой лужайке, над которой бесшумно летают мириады стрекоз с перламутровыми крыльями, и рассерженно гудят шмели. И рядом с ним была девочка с короткими светлыми волосами. И они, бегали, взявшись за руки и, устав, долго целовались, возле широченного в обхвате дерева. И эта девочка была точной копией Эрики.
 Через несколько дней Зыгин и Блискинер с Валей, кто демобилизовалась в чистую, отбыли на Родину.
 А еще через год он женится на Валентине, и она родит ему двух сыновей. И он окончит военный институт иностранных языков, который потом переименуют в институт военных переводчиков. Он будет заниматься переводами, выпустит несколько сборников своих стихов, переживет смерть своей матери. И незадолго до своей смерти, когда разверзлись хляби информационного насыщения, и многое тайное стало явным, понял Блискинер, за чем посылал их на явную гибель генерал-лейтенант Селивановский.
 
Сталин — Великий и Ужасный

 -13-

 Сталин ни на одну йоту не верил в то, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. Не поверил он также заявлению генерала Кребса, сменившего Гудериана на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта. Кребс доложил руководству Первого Белорусского фронта о том, что видел, как труп Гитлера несли в ближайшую воронку, и сожгли вместе с его новоявленной женой — Евой Браун. Сделав такое заявление, Кребс застрелился.
 Будучи по своей природе недоверчивым и мнительным, Сталин мало верил в самоубийство фюрера, и не спешил принимать Абакумова с докладом.
 25 мая Сталин сообщил представителю президента США Гарри Гопкинсу, что скорей всего, фюрер спрятался в Испании, у генерала Франко, или скрывается где-нибудь в Парагвае, куда по данным советской разведки, устремились фашистские бонзы, дабы скрыться от возмездия за свои злодеяния перед человечеством.
 — Ну и чёрт с ним, с этим психопатом Гитлером, пусть дрожит в своей норе от страха. Теперь он не представляет никакой угрозы. Историю вспять не повернешь, — сказал Сталин Гопкинсу на прощание.
 Незадолго до выезда в Потсдам (бывшая резиденция прусских королей) на конференцию глав государств — союзников антигитлеровской коалиции, Молотов доложил Сталину, что посол Швеции неоднократно посещал наркомат иностранных дел, настойчиво интересуется судьбой поданного шведской короны, господина Рауля Валленберга. И что посол просит дать ему конкретный ответ.
 Рауля Валленберга — племянника одного из богатейших людей Швеции, финансиста и промышленника Маркуса Валленберга — арестовали советские контрразведчики и доставили его на Лубянку по личному указанию Сталина. Иосиф Висасрионович пристально следил за деятельностью Рауля Валленберга, направленной на спасение венгерских евреев. Сталин знал о переговорах Валленберга, представлявшего интересы международного сионизма, с рейхсфюрером Гиммлером. Речь шла об обмене венгерских евреев на грузовики. Тогда, благодаря Раулю Валленбергу, удалось спасти от газовой камеры сто тысяч венгерских евреев. Сталин хотел использовать Рауля Валленберга, как козырную карту, в ходе переговоров с американскими деловыми кругами по спорным вопросам, которые могут возникнуть в ходе переговоров в Потсдаме. Именно по воле Сталина, Валленберг оказался заложником. Его склоняли к сотрудничеству с советской госбезопасностью, в противном случае его ожидала смерть. Но Валленберг держался мужественно на допросах, и не стал осведомителем госбезопасности. Кровь Валленберга на совести Сталина.
 — А если этот упрямец не согласится сотрудничать с нами, как секретный агент? — спросил Молотов.
 — Тогда, Вячеслав, он никогда не вернется в милую его сердцу Швецию, к своему дорогому дядюшке, кто на недавней сделке с СССР, заработал баснословные барыши. Когда научимся изготавливать такую высококачественную сталь, как это делают в Швеции, тогда не будем рассчитываться платиной. А она, как известно, у нас в России — самая лучшая. Вот так-то, Вячеслав, — усмехнулся Сталин.
 Абакумову позвонил секретарь Сталина генерал-лейтенант Поскребышев, назвал день, и время визита для доклада Верховному. Когда Виктор Семенович появился в кабинете Сталина, то у него были две папки и коробка. Верховный не отрывался от своего занятия — он правил текст будущего выступления на Потсдамской конференции. Взмахом руки Хозяин указал Абакумову на ближайший стул. Закончив писать, Сталин вызвал Поскребышева, передал ему бумаги и, дождавшись, когда за секретарём закроются двери, спросил: Чем порадуете, товарищ генерал-полковник?
 Абакумов достал из первой папки письмо Сталина, адресованное лично Гитлеру
 — Что это за тёмные подтёки и пятна? — нахмурился аккуратист Сталин. Он сразу же узнал этот конверт, на котором стоял штемпель: Совет Народных Комиссаров.
 — Это кровь моих сотрудников. Две группы погибли при выполнении этого задания.
 — Вы распорядились о награждении посмертно всех тех, кто участвовал в этой операции? И позаботились о том, чтобы все свидетели этой операции, имевшей важное международное значение для нашей Родины, замолчали бы навсегда?
 — Так точно, — ответил Абакумов, и протянул Сталину вторую папку
 Сталин раскрыл её, мельком взглянул на гриф «Совершенно секретно», «Только для фюрера и рейхсканцлера», спросил:
 — Что это ещё за филькина грамота?
 — Это доклад рейхсфюрера Гиммлера Гитлеру о секретном оружие третьего рейха, — доложил Абакумов. — Мои орёлики захватили это в кабинете Гитлера, в его резиденции «Орлиное гнездо»
 — Ну что ж, посмотрим, почитаем, — задумчиво произнес Сталин, и накрыл папкой с докладом Гиммлера, залитый кровью, конверт.
 — А это, что у вас в коробке, Виктор Семёнович? — спросил Хозяин. Он редко называл Абакумова по имени — отчеству. Всё больше величал по воинскому званию.
 Абакумов открыл коробку
 — Здесь обгорелый череп Гитлера. Вы дали задание взять его живым или мертвым. Живым взять его не удалось. Вот, принёс череп. А обгорелый костяк решил не везти в Москву. Не хотелось этого людоеда, изверга рода человеческого, хоронить в нашей земле.
 Сталин пододвинул к себе коробку, спокойно рассматривал череп Гитлера, с зияющей дырой пулевого ранения.
— И вы абсолютно уверены, что Гитлер мёртв? — спросил Сталин.
 Абакумов раскрыл третью папку, доложил
 — Здесь все документы, подтверждающие, дознание, проведённое полковником Мирошниченко из подразделения СМЕРШ, Третьей Ударной армии. Материалы допросов людей, близких к персоне Гитлера и всех прочих, кто был с Гитлером в его последние минуты.
 Сталин отодвинул в сторону коробку.
 — Вот дуралей, бесноватый! Ведь мы с ним, будучи в одной упряжке, весь мир бы согнули в дугу. Упущенного — не вернёшь. Содеянного — не изменишь. Если даже, он жив, а вы мне привезли неизвестно что, то, как не крути, а для Гитлера — всё потеряно. Теперь его именем можно пугать только маленьких детей. Ну, а как поживает ваш подопечный, маршал Жуков?
 Информация Абакумова о Жукове, не была Сталину в новинку. Сведения, компрометирующие его первого заместителя, а теперь уже легендарного сокрушителя военной машины третьего рейха, были известны Сталину из других источников. Он очень любил собирать и сортировать, любые, порочащие человека сведения, на тех, кто попадал под колпак слежки и недоверия. И чем большую должность занимал этот, «пока ещё тайно подследственный Сталина» в иерархии руководителей партии и государства, тем большее количество информаторов следили за потенциальной жертвой, исправно поставляя Хозяину подробнейшую информацию. И только Сталин был вправе вынести свой, зачастую непредсказуемый вердикт, и решить дальнейшую судьбу этого человека. И если Хозяин отдавал приказ чекистам: заняться этим человеком вплотную, или, как любил повторять Лаврентий Берия: «Крепко взять в работу», то фактически это можно было считать смертельным приговором. Но в процессе дознания, состоящего из нечеловеческих пыток и самооговора, по схеме следователей из госбезопасности, то перед тем, как стрельнуть жертве в голову в чекистских подвалах или застенках, то её вначале, уничтожали морально и нравственно. И всё по той же, испытанной временем, сталинской методике приведения людей к полному ничтожеству. Обречённого уничтожали психологически, выдвигая против него жуткие, фантастические нелепицы, с явным расчётом опорочить имя и деяния этого, известного в стране деятеля, в глазах его близкого окружения, и всего советского народа, кого за время массового, великого террора, всевозможных чисток и депортаций — чекистские байки и ужастики прозомбировали страхом на сотни лет вперёд.
 С особым интересом, загадочно улыбаясь, Сталин расспрашивал о том, как маршал Жуков пакует горы чемоданов, и принимает щедрые дары от своих подчинённых, кто хватают в четыре руки всё — то, что не успели вывезти на Запад, бежавшие в спешке богатые немцы.
Абакумов доложил о той, разнузданной компании мародёрства, которое процветает в окружении маршала Жукова, не забыв упомянуть о вагонах всевозможного добра, направленного в СССР. Адресатами получения этих вагонов являлись Жуков, член Военного Совета бывшего первого Белорусского фронта, генерал-лейтенант Телегин и ещё несколько важных военных персон. Не забыл Абакумов упомянуть активного пособника этой банды высокопоставленных мародёров. Это был заместитель наркома НКВД и представитель госбезопасности в Германии, генерал-полковник Серов, с кем у Абакумова резко ухудшились отношения, именно из-за того, что Серов, некогда друживший с Абакумовым, вдрызг поругался с ним из-за разделения служебных полномочий между контрразведкой СМЕРШ и чекистами НКВД. Фактически обида на Серова, прихватившего в свои руки всё трофейное добро и миллионы рейхсмарок, захваченных, после взятия Берлина, в главном банке третьего рейха, в основном, вызрела из-за того, что Серов не предоставил Абакумову, чисто по-дружески, попользоваться запасами, награбленного немецкого добра. А всё лучшее и ценное отдал своему дружку и собутыльнику Жукову, с кем у Серова наладились не уставные, как это и положено в Советской Армии, а прямо-таки, родственные отношения. Не забыл Виктор Семёнович поведать Верховному и про иностранные награды, которыми Жукова буквально осыпали генерал Эйзенхауэр и фельдмаршал Монтгомери.
 — Знаем, наслышаны, сорит налево и направо, захваченными немецкими марками. Отправляет на Родину вагоны с ценным имуществом. И про эти награждения орденом Боевого Красного Знамени народной артистки Руслановой, что себе позволяет Жуков, не согласовав свой щедрый дар с ЦК партии, уже получили подробную информацию от наркома НКВД Меркулова. Помимо вас, мне уже подробно доложил Николай Александрович, обо всех проделках и моральной нечистоплотности Жукова. Но и Вы, товарищ генерал-полковник, неплохо и прозорливо описали мне портрет нашего главного военного мародёра. Николай Александрович записал номера этих вагонов с трофейным барахлом. Не волнуйтесь — меры приняты, и вагоны встретят, и досмотрят. Ценности просто так на сторону не уйдут.
 Абакумов понял, что речь идет о Булганине, кто был личным стукачом Сталина, не скрывал этого, и весьма этим гордился.
— Пусть тешится наш доблестный вояка Жуков, пока есть время. Он же у нас теперь — народный герой. Народ, как поднял его на недосягаемую высоту, так и турнуть его может с этой высоты.
Но Сталин в доверительной беседе с главным надсмотрщиком Советской Армии ещё не принял окончательное решение, как ему всё же поступить с Жуковым, чей образ и чья популярность, стала в некотором роде, даже затмевать популярность и величие Верховного Главнокомандующего, кто с удовольствием сам себе присвоил звание генералиссимуса. И теперь с полным считал себя первым и главным советским полководцем, уничтожившим вермахт и третий рейх. В этом раскладе исторических ценностей, союзники по борьбе с гитлеризмом занимали второстепенное место. А то, что советский народ заплатил за просчёты Сталина миллионные жертвы, так это мало волновало Иосифа Виссарионовича. Для диктатора играла первостепенную роль только его персона и его государство, которое он создавал по своему образу и подобию. И то обстоятельство, что это государство, как впрочем, и все государства в мире — состоит из конкретных людей, то на такие пустяки Иосиф Виссарионович совершенно не обращал внимание. И он никогда не мучился угрызениями совести, никогда до конца своей жизни не задавал себе правдивый и неотвратимый по своей сущности вопрос: почему американцы потеряли во Второй мировой войне всего — ничего четыресто шестнадцать тысяч, а народ СССР заплатил за эту великую Победу над фашизмом, десятками миллионов человек?
— Виктор Семенович, возвращайтесь в Берлин. У контрразведки СМЕРШ ещё много работы по перемещённым лицам и в оказании существенной помощи нашим гарнизонам в Восточной Европе. Со временем мы вашу службу ликвидируем. Вы бы, где хотели работать? Ведь ваша нынешняя должность зама наркома обороны тоже будет ликвидирована.
 — Куда пошлёт партия и товарищ Сталин, — упавшим голосом произнёс Абакумов.
 — Не беспокойтесь, без работы не останетесь. Вы неплохо проявили себя в должности моего зама и начальника контрразведки СМЕРШ. У меня есть для вас конкретное предложение. Но к этому разговору мы ещё вернёмся. А пока, возьмите на прослушку квартиру и дачу Жукова и возвращайтесь в Берлин.
Оставшись один в своём кабинете, Сталин убрал со стола коробку, с простреленным и закопчённым черепом, кто, по утверждению Абакумова, якобы принадлежал некогда всесильному фюреру третьего рейха. Иосиф Виссарионович обладал феноменальной памятью и способностью хранить в своей голове мельчайшие подробности. О своих врагах. И о тех, кто беспрекословно приняли его власть над собой, и вошли в его окружение, избежав тем самым попасть в особые расстрельные списки, которыми руководствовалось руководство госбезопасностью СССР, избавляя тем самым Иосифа Виссарионовича, от свидетелей его революционного прошлого. И он явственно ещё помнил всех тех, кто не принял его, как единственного и законного наследника Ленина. И всех тех, прочих советских партийцев и государственников, кого тиран посчитал необходимым и своевременным убрать. И тотчас заменить их на своих молодых выдвиженцев, не оттягощённых воспоминаниями о близости к Ленину или Троцкому.
Не выставляющих напоказ, своё революционное прошлое и героическое участие в Гражданской войне. И не пытавшимся, (в отличие от старых большевиков-ленинцев), отстоять свою «дохленькую» партийную независимость, и право иметь своё независимое суждение на все те решения, которые, он, Сталин, считал самыми верными, необходимыми, правильными. И это его уникальная способность хранить в своей памяти мельчайшие подробности обо всех, кто так или иначе, но обязательно попал в орбиту его влияния, его неуклонного, целеустремлённого продвижения на главную вершину абсолютной власти — сослужила ему существенную помощь в становлении вождя и абсолютного, непререкаемого лидера и судьи. Помогла ему в его полной, сокрушительной победе над проленинской верхушкой партии, где его люто ненавидели, презирали, считали выскочкой, узурпатором, коварным лицемером. А некогда, бывший его дружок по борьбе с царизмом, «любимчик» большевиков, демагог и пустозвон Бухарин, даже запустил в оборот среди верных ленинцев кличку: Чингиз-хан. И этот Бухарин, кого Сталин ещё в былые времена их партийного равноправия и «нежной» большевистской дружбы, называл с лёгким оттенком иронии — Микола, попав в лапы к чекистам, незадолго до казни, писал Сталину слёзные письма, каялся в своих ошибках, униженно вымаливал себе жизнь. А когда его повели на расстрел, то Сталин, кого эта кличка Чингиз-хан бесила, дал команду тому, кто руководил расстрельным процессом, передать своему, теперь уже бывшему товарищу и соратнику по одной партии, и соседу по квартире в Кремле: шутливый привет от Чингизхана. И старые большевики— ленинцы и эти, так называемые, политкаторжане, кто возомнил себя ещё при живом Ленине, чуть ли не святыми, непререкаемыми авторитетами в сокрушении самодержавия — ничего, кроме неприязни, а подчас и ненависти у Сталина не вызывали. В государственном строительстве они не участвовали, любили порисоваться перед молодёжью — неизменно пользовались тайными пунктами продовольственного снабжения и всякими, номенклатурными столовками, куда простым советским людям — вход был заказан. Большую часть этих политкаторжан, постоянно высказывающих вслух крамольные мысли о демократичности и человечности Ленина, подгавкивающих Троцкому в изгнании, Сталин с особой беспощадностью ликивидировал, Ну а тем, кто правильно и мгновенно сориентировался в жизненных и исторических реалиях современости, Хозяин подарил жизнь и сохранил, всякие партийные льготы, позволяющие им не чувствовать себя обездоленными. Но все его тайные и явные враги, и недоброжелатели в большевистской партии, и в советском государстве были ему, Сталину, понятны и предсказуемы. И он никого из них не боялся, не испытывая такого омерзительного, тягучего, как смола, страха, какой на него нагнал Гитлер. Именно Гитлер совершенно непостижимым путём, в считанные годы — превратил, пребывающую в унижении и развале Германию, в мощнейшее государство в мире и создал победоносный вермахт, кто громил и крошил государства Европы, и нагло бряцал своим превосходным немецким оружием у самых границ СССР.

Сталин со всей отчётливостью вспомнил приезд в Москву министра иностранных дел третьего рейха — фон Риббентропа, переговоры в Кремле, инициативы Гитлера: заручиться поддержкой СССР, а скорей всего, обезопасить свой тыл, нейтрализуя мирным договором Красную Армию. Сталину, искушённому в величайших политических и дипломатических интригах, было ясно, что Гитлер, как всегда блефует, и ждать от него порядочности в отношениях, так же нелепо и глупо, как ждать от крокодила сострадания к своим жертвам,
кого он с аппетитом пожирает. Но этот договор, предусматривал не только деловые и прочные дипломатические отношения, но и решение крупномасштабных, экономических задач, а в первую очередь: снабжения третьего рейха всеми тем перечнем полезных ископаемых, а также продовольствием, в котором Германия, спровоцировавшая Вторую мировую войну, остро нуждалась. И этот пакт, и визит фон Риббентропа, получившего от своего хозяина полный карт-бланш на ведение переговоров, были очень выгодны СССР, кому, как минимум, необходимо было успешно завершить очередную пятилетку и провести реорганизацию Вооруженных сил.

Продолжение следует