А в моей бывшей психушке на Украине запросто можно с голодухи окочуриться. Воду только зазря в котлах кипятят. Какой-то тощий супец сварят, так в нем лапшу, или перловку солдатскую по пальцам можно сосчитать, а вместо мяса плавает кусок варёной подмётки. Ее ни зубами, ни ногтями не разорвать.
Зато у немцев пребывание в психушке — рай земной. Четыре раза в день кормят до отвала и всякие йогурты дают. Немецкие больные — едоки слабые, только продукты переводят. И белье постельное здесь меняют каждое утро. Если бы у нас в бывшем Союзе такое хоть раз учудили, то больные вмиг разбежались бы, кто куда. Подумали бы всерьез, что наступил конец света. Я хорошо помню, что ещё при Горбачёве хоть куцые простыни были, но их всем хватало. А потом от них вообще одни лохмотья остались. Так что на вильной Украине можно к голому матрацу запросто прилипнуть.
Познакомился я в палате с одним коренным немцем. Он сам родом из Восточной Германии, но почему-то к нам в Саарланд на лечение угодил. Он западных, саарландских немцев называл капиталисты проклятые, а бывшего генсека Горбачёва, — ну, тот самый, кто водку с лимоном придумал и дорожные сумки рекламировал, — по — матерному ругал. Звали моего соседа по палате Петер. По-русски свободно шпарил, и когда-то учился в Москве. Он раньше был офицером полиции в ГДР. Потом, когда они эту самую, осточертевшую всем берлинскую стену, пошли курочить, чтобы свободно друг к другу в гости ходить, так ему в этой суматохе камень на голову свалился. С тех пор он с Дурдомом практически не расстаётся. Всю Германию исколесил и только психушки успевает менять. Он вообще-то не буйный, не орёт, не беснуется, но как всякий серьёзный шизик, всех вокруг напрягает, пишет повсюду какие-то жалобы, и мечтает опять в полиции восстановиться.
Вот он мне и говорит: слышишь, парень, я точно знаю место, где скрывается этот террорист и бандит Бин Ладен, кого по телевизору показывают. Только я смогу его обезвредить. Я догадался, где его тайная нора:
— Где же?
— В Дрездене, где стоянка рейсовых автобусов « Кауфманн и Додд». Там в здании работают круглосуточные туалеты. Он – ловкач — устроился там мойщиком и сменным дежурным.
Меня даже потом прошибло. Когда на этих старых автобусах едешь, где вечно туалеты переполнены и закрыты, то в Дрездене обязательно стоянка и народ в 00 гурьбой бежит. Мы, когда в Германию ехали на ПМЖ, в Дрездене останавливались. Когда на Украину в гости едешь, то эту стоянку никак не миновать. Только мужиков дежурных я в этих клозетах не видел ни разу. Там всегда дежурит негритянка пожилая и вежливая. Ширинку расстегнул — она тебе сразу: « Бите», а когда ты все свое сделаешь, и монетку ей оставишь на блюдечке — опять: «Битте» и «Чусс» скажет. И вонючей тряпкой, как это у нас на бывшей родине привыкли, никто не ширкает.
— А чего он в том Дрездене забыл? — говорю, — там людей всегда навалом, а у него рожа заметная.
— Хитёр, паразит, — объяснил Петер, — я ведь родом из Дрездена и знаю, что в дорожный клозет ни один наш полицейский не ходит. Брезгают они с толпой вместе облегчаться. У них свои служебные туалеты есть, где тихо, чисто и приятно. А здесь идеальное место для террориста. Все только одним заняты, как нужду справить. Вот и занимайся любимым делом: набивай бомбу взрывчаткой, как пустую гильзу табаком.
Петер — мужик башковитый, как, впрочем, и все остальные пациенты нашего общего Дурдома, кто на каком-то пунктике свихнулись, и чего-то придумывают, соображают, прикидывают. А для всех остальных не наших пациентов, это — всегда сплошные галюники и шизы.
Незадолго до того, как его посадили в особую тюрьму для умалишённых, он меня спросил:
— Слышишь, Додик, ты по какой эмиграции въехал?
— По еврейской. По какой же ещё.
— Тогда у тебя шансы выше, чем у русских немцев, и статус другой. Они — аусзидлеры (переселенцы). Переселились из одного места в другое. А ты — беженец (флюхтлингер). Бежишь от того режима, который твою нацию давил, кто угнетал твоё национальное самосознание. Запрещал ходить в синагогу и праздновать ваши праздники.
— Почему запрещал? Папа все время ходил в синагогу, и мацу мы кушали постоянно. Наоборот, сейчас у нас все хотят стать евреями, поджениться на еврейке, чтобы удрать из Украины. И всякие липовые метрики покупают в паспортном столе, чтобы хоть какое-то упоминание было о еврейских корнях. Папа сказал, что наши антисемиты украинские стали такие ручные и ласковые, даже возлюбили нас, но не так, как раньше, когда собирались усих зныщить.
— Видно, парень, что ты слабоумный с детства, — вздохнул Петер. — Причём тут ваша маца фанерная, или любовные переживания украинских антисемитов? Тебе надо убедительно указать нашей немецкой медицинской занудливой экспертизе, что твоя болезнь прогрессирует именно в силу политических воздействий. Если хочешь, чтобы инвалидность была стопроцентная и проезд на всех видах транспорта бесплатный, ты должен доказать нашим бюрократам, что ты — жертва политической интриги.
— Интересно ты замутил, — говорю. — Если я — жертва, то почему я ещё живой? А ведь по телеку этих жертв уже мёртвыми показывают.
— Я это без тебя знаю, не идиот ведь, слава Богу. Мёртвым инвалидность не нужна. И потом ведь не всех жертв политического режима убивают, а просто осложняют им жизнь. Тебе жизнь осложняли, когда ты еще на Украине жил?
— Случалось, конечно же: пенсию по два-три месяца не приносили. Она и так малюсенькая, а когда ее нет, так вообще, хоть заживо пропадай.
— Пенсия не годится, — поморщился Петер. — Тут надо что-то посущественней найти. Короче, ты когда-нибудь страдал от своих властей?
— Ну, вообще-то, страдал один раз от дизентерии. У нас в психодиспансере в Симферополе, как-то гнилой окрошкой накормили, и пол-отделения отравилось. Всю больницу зеленью обдристали.
— Это не то, это — бытовое преступление. А вот, к примеру, в конфликт с КПСС или с КГБ, с учением марксизма-ленинизма ты вступал? Преследовали тебя за твои слова и убеждения.
— Ещё как преследовали. Когда мне было одиннадцать лет, я учился в школе для умственно неполноценных детей. И меня почему-то не захотели принять в пионеры. Тогда дядя Арон, как самый грамотный родственник, он, между прочим, окончил заочные курсы марксизма-ленинизма, пошел к старшей пионервожатой и спросил ее:
— Почему еврейскому ребенку такое недоверие со стороны нашей родной, пока ещё всеми горячо любимой партии?
И она ответила ему:
— Дело не в национальности. Пионером может быть каждый сознательный советский школьник. Ваш Додик — аполитичный мальчик.
— Что значит аполитичный? — удивился дядя Арон.
— Когда я читала детям про детские годы Володи Ульянова, то ваш Додик сказал страшные вещи. Это просто счастье, что он умственно недоразвитый, а то ведь его родителями занялись бы компетентные органы.
— Интересно, что наш Додик имеет против Ленина? — удивился дядя Арон.
— Ваш противный Додик сказал, что Володя Ульянов в детстве был кудрявым мальчиком, а когда он вырос, врачи стали давать ему галоперидол от галлюцинаций. И он тут же полысел. Ужас, какой! Наш любимый вождь революции и этот отвратительный галоперидол, который дают психопатам.
— Ничего страшного, — засмеялся дядя Арон, — чтобы стать психопатом большого ума не надо. И кто от этого застрахован. Все пьют галоперидол. И даже Леонид Ильич Брежнев. Я слышал по «Голосу Израиля», что он регулярно принимает транквилизаторы, чтобы не так нервничать, из — за того, что в стране форменный бардак.
Так эта пионервожатая тут же сообщила в КГБ, и дядю Арона вызвали на профилактическую беседу. Ему там сказали, что если он не перестанет молоть всякую чепуху про Леонида Ильича, то ему устроят бесплатную путёвку на курорт в Мордовии, где вечно мёрзлая картошка, а комары грызут и сосут кровь круглосуточно.
Раньше у дяди Арона была астма и он, когда кашлял, то весь синел, задыхался и плевался. А тут он так испугался, что астма куда-то подевалась, зато получил заикание первой категории. А меня директор школы запер в закрытом отделении моей родной психушки, чтобы я других детей не разлагал.
В психушке начался месячник по повышению политической культуры среди умалишённых. Лекции стали читать о том, как члены нашего Политбюро, и лично товарищ Брежнев, делают все, чтобы советские психи жили счастливо назло проклятым империалистам и сионистам. Нам объяснили, что это такие евреи, которые из СССР давно уже сбежали, и тем евреям, что пока ещё остались, но ждут удобного момента, чтобы сбежать, они вредят, чем только могут. И портреты членов Политбюро везде развесили: в коридоре, в столовых, в кабинетах врачей. Нашей палате Суслов достался. Худой такой дядечка в очках. Я заметил, что нашим больничным мухам он особенно понравился. Ни на одном портрете вождей столько мух вместе не собиралось. И мне, почему-то, так жалко стало этого Суслова. Плохо жить, когда тебя никто не любит. Наши знакомые евреи его прозвали «глиста в маринаде» а русские (я сам слышал) — туберкулёзник долбанный! А один дядечка, не русский, нацмен-кавказец горный, зашёл в нашу палату, увидел портрет Суслова, кулаком ему погрозил и сказал не хорошо: «козел задроченный»!
И тогда я решил написать дядечке Суслову письмо. Взял и написал так: «Самому худому члену нашей родной Коммунистической партии» До сих пор не пойму, почему она мне была родная? У меня фамилия Ортопедов. У неё — КПСС. Совсем даже не русская фамилия. Написал я дядечке Суслову, что мой папа, дядя Арон и другой мой дядя Яша обозвали его глистой в маринаде. А я в консервах никаких глистов не нашёл, там одна тюлька валяется. И я знаю, почему он такой худенький, даже смотреть противно, потому что другие члены Политбюро забирают у него еду. У нас в психушке сильные дети всегда забирали еду у слабых. Я ему посоветовал иметь за пазухой мешочек, куда можно конфетки, печенье прятать, ну, все то, что родители приносят. А в конце написал: «Ты, дядечка Михаил Андреевич, поправляйся, а то у Брежнева вон какая морда, в телевизор не помещается. Ещё написал, что в пионеры мне расхотелось, а, когда вырасту, то обязательно стану членом Политбюро. Все наши знакомые говорят, что у этих, выживших из ума пердунов, сладкая житуха, и им все продукты по талонам домой привозят. Так что, перди, дядечка Миша, на здоровье и наедай морду».
Спрятал я письмо в карман курточки и забыл про него. А когда меня выписали, то папа достал семейную путёвку в Москву на два дня. Мы на Красную площадь ходили. И дедушку Ленина навестили в гробу. Он лежит, как живой, но только очень заспанный, так что слова от него не добьёшься. Потом папа, сестра Сима, и я — поехали на метро на площадь. Она так и называется Старой, ну потому, что там, в Большом доме эти старые пердуны — члены Политбюро заседают и дядечку Суслова объедают.
Тут я вспомнил, что у меня письмо лежит в курточке. Я сделал вид, что шнурок завязываю, отстал от них понарошку, и кинул письмо в ящик.
Прошло недели две, а может больше, и вдруг под вечер приехала машина из КГБ, и меня с папой отвезли к их начальнику. Папа в приёмной остался, а меня привели к дядечке генералу. Он весь в погонах и пуговицах блестящих, а другие дядечки в штатском вокруг стола сидят. Генерал спросил:
— Скажи нам, Додик Ортопедов, это ты написал? — и мое письмо показал.
— Я написал, а что, ошибок много?
— В каждом слове хватает. Но скажи правду, как ты ухитрился это письмо отправить в Москву, в ЦК КПСС?
— Я его не отправлял. Я его бросил в ящик.
— Поедем, покажешь нам этот ящик.
— Не покажу, потому что он далеко отсюда.
— Значит, этот ящик не в Симферополе?
Рассказал я, как бросил письмо в Москве, в почтовый ящик. Генерал покачал головой и сказал:
— Видите, товарищи, враги нашего строя используют любую возможность, даже больных детей привлекают, чтобы нам нагадить, скомпрометировать руководство партии. И за всем этим прячутся взрослые. Мы ещё хлебнём горя с этим сионизмом.
— Скажи, мальчик, — спросил генерал, — у вас есть родственники?
— Конечно, есть. И здесь, и там. Тётя Лиля, дядя Яша, Григорий Моисеевич — там и ещё вредный дядя Меламед.
— Где там?
— Тётя Лиля и дядя Меламед — в Израиле, а Григорий Моисеевич — там, на кладбище отдыхает.
— Скажи, по-пионерски, честно, кто из взрослых тебя подговорил это письмо написать? Ну, например, этот Меламед?
— Никто не подговорил. А мой папа не любит дядю Меламеда и всё время шутит: Меламед, Меламед, хрен тебе на обед, а то самое на ужин!
— Чего на ужин? — спросил генерал и стал платком очки протирать.
— Ну, эти штуки, которые под хреном висят у всех дядек. Ну, эти помидоры волосатые. А что у вас таких совсем нет?
Генерал покашлял и сказал:
— Мальчик, конечно, полный дегенерат, но за всем этим скрывается искусная режиссура.
Потом он с папой о чем-то долго говорил. И на другой день такое началось. Папу на работе коллективно заклеймили, сказали, что никогда больше путёвку от профсоюза в Москву он не получит. Статья была в газете о слабой политико-воспитательной работе среди учащихся моей спецшколы. Директора с работы сняли, парторга задвинули, а старшая пионервожатая стала директором, потому, что не приняла меня в пионеры и вовремя сигнализировала в КГБ, что я аполитичный.
Петер, когда я ему всё это рассказал, за голову схватился:
— Так это такие как ты СССР и КПСС развалили, а все почему-то на Ельцина думают! Тебе должны за это специальное правительственное денежное пособие дать и официально объявить жертвой политической интриги КПСС и КГБ. Этот Бин Ладен, кто в Дрездене туалеты драит, в сравнении с тобой — просто засранец. Я все это опишу по-немецки и отправлю в бундестаг. Мы с тобой такую политическую партию организуем, что все наши болтуны-депутаты от зависти лопнут. Назовём её: «Партия свободных умалишенных». С регистрацией придётся повозиться, Но я это быстро устрою. Главное, набрать пятипроцентную квоту голосов избирателей и мы с тобой попадаем в бундестаг по одномандатному округу. Я стану председателем, потому, как ты в силу врождённого детского слабоумия, не сможешь полноценно руководить нашей фракцией в бундестаге и общаться с журналистами. Получим депутатскую неприкосновенность и все положенные депутатские льгоы. Ты станешь моим первым замом и представителем партии по связям с умалишёнными в Германии. С учётом всех тех, кто пока не имеет прямого диагноза, а страдают от всякого рода депрессий и нервных срывов, то в одной только Германии таких наберётся несколько миллионов. По моим данным, это самая психопатская страна в Западной Европе. Ты, согласен, Додик?
— Если это не повлияет на моё ежемесячное социальное пособие, не придётся самому платить за арендованную квартиру, то я очень даже согласен.
Вечером того же дня, когда больные нашего отделения собрались в комнате отдыха посмотреть телевизор, то почти на шести каналах прозвучало сообщение, что на канцлерин Меркель, и на этого старого итальянского мафиозного развратника Берлускони было совершено покушение. Но, к счастью, посылки, начинённые взрывчаткой, направленные в их адрес, были обезврежены охраной. И во всех объявлениях дикторы указали, что эти посылки были отправлены из Греции.
Петер отозвал меня в сторонку и сказал, что он не верит, будто бы греки это устроили. Чётко просматривается исламский след. Это всё он проклятый Бин Ладен организовал. А наши доверчивые дураки из правительства, помешанные на демократии, устроили из Германии идеальное место для всякого рода исламских террористов. Ещё Петер сообщил мне, что на завтра намечено открытие после реставрации городской торговой Европа-галереи. И что он приглашает меня сразу же после завтрака составить ему компанию съездить в город.
Леонид Шнейдеров
Продолжение следует |
