— Ты вкусно пахнешь, Додик. Через час встретимся у большой курилки.
Когда я спустился на свой этаж, то увидел возле моей палаты дежурную медсестру фрау Эрику, заведующую нашим отделением, дежурного врача клиники, офицера полиции с тремя ромбиками на погонах и ещё одного начальника в штатском.
— Вы господин Ортопедов, близкий друг Петера Вагнера? — спросил меня начальник в штатском и протянул мне руку для рукопожатия.
Немцы — очень воспитанная нация, чего о наших украинских панах не скажешь. В Германии, какой бы начальник не был, хоть президент, хоть министр, хоть депутат или полицейский комиссар — обязательно со всеми за ручку здоровается.
— Мы с Петером познакомились в этой палате и в этой больнице, сказал я, чувствуя, как волны страха, трясут меня всего. Вдруг им стало известно, что я помогал ему шпионить за незнакомыми людьми, притащил домой кейс полный денег. Я не смог тогда сосчитать точно, сколько же там денег. Я с детства с арифметикой не в ладу. И в нашей советской школе для слабоумных детей от меня и не требовали хороших знаний.
Я объяснил этому строгому дядечке в штатском, что я ни с кем не дружу, потому, что мне мама не разрешает. Я официально признан недееспособным и даже в шпаркассу не хожу снимать деньги с конто. И своего конто у меня нет. Мама мой официальный опекун и у неё есть зелёная карточка, где написано, что она — бетроинг.
И этого дядечку интересовало, куда направился в городе Петер, с кем он там встречался. Я ответил, ему точно так же, как вчера отвечал дежурной медсестре. Он строго посмотрел на меня и велел завотделением зайти в нашу палату и открыть ему шкафчик Петера. Такое в моей практике пребывания в психушках, хоть в СССР, хоть на вильной вымирающей Украине, было впервые.
— Вы, господин Ортопедов, следуйте за нами, — приказал сердитый дядечка, у кого из глаз текла злоба и презрение ко мне. Мой папа называет таких немцев скрытыми нацистами. Они вежливые, почти никогда не кричат, но в их глазах можно прочитать, как они относятся к эмигрантам из бывшего СССР, да еще с ярко выраженными еврейскими чертами.
Мы все зашли в палату, и старшая медсестра открыла шкафчик Петера Вагнера и вместе с офицером-полицейским принялась внимательно рассматривать всё, что там лежит. А дядечка в штатском, спросив у старшей медсестры, где тумбочка господина Вагнера, сел на кровать Петера и стал рыться в тумбочке. Через некоторое время он вытащил большой конверт и прочитал вслух адрес. На русском языке это означало: Конституционный Суд. Затем он открыл незапечатанный конверт, прочёл вслух текст, подписанный гражданином Германии Петером Вагнером. Петер писал, что он и ещё один еврей, беженец из Украины, инвалид детства с диагнозом детское слабоумие и идиотизм, господин Додик Ортопедов решили создать всегерманскую международную партию. И что эта общественная организация, кто вберёт в себя миллионы психически больных немцев, будет называться: «Партия свободных умалишённых». Петер просил Конституционный Суд Германии зарегистрировать первую в мире партию умалишенных. Подписал он письмо, как первый и единственный председатель партии. А рядом стояла моя фамилия. Петр записал меня, как первого заместителя и ответственного за связь с умалишёнными и средствами массовой информации.
Когда он читал это письмо, то офицер-полицейский с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. А представители клиники переглядывались между собой и у всех были напряжённо-недовольные физиономии. Мне было не до шуток. Кто мог знать, что этот шизик Петер, на полном серьезе решил претворить в жизнь свою мысль о создании партии умалишённых. Я тогда подумал, что это обычный психопатский бред.
— Вот видите, господин Ортопедов, в каких вы состоите тесных деловых и дружеских отношениях с господином Вагнером. Вы — второй человек в вашей партии, — ехидно усмехнулся штатский, к которому полицейский в форме обращался со словами господин криминаль-комиссар. Почему же вы не подписали письмо в Конституционный Суд?
— Это всё Петер придумал и стал меня уговаривать вступить в эту партию, а я сказал, что у меня есть мама. Она мой опекун и всё за меня решает. И я нигде и никогда не подписываюсь, потому, что не знаю и не понимаю, а зачем мне это надо и правильно ли я это делаю. Есть мама — она нормальная — и она всё знает. И вообще мне эта партия не нужна. Если Петеру так это надо, то пусть он общается с умалишёнными. Я с детских лет страдаю слабоумием и стараюсь подальше держаться от умалишённых.
— Допустим, это так, — прищурился комиссар. — Германия — демократическая страна. И если кому-то взбрело в голову основать партию, то в принципе, это не является нарушением конституции. Мы пришли в вашу больницу вовсе не по этому поводу. Но это письмо позволяет мне судить, что вы очень многое знаете о Петре Вагнере, между вами дружеские, доверительные отношения. Но, вы почему-то не хотите честно и открыто рассказать представителю закона, что делал Петер Вагнер, когда вы вместе приехали вчера маршрутным автобусом в город?
В этот момент Сабина заглянула в мою палату. Увидев столько людей, да ещё и полицейского, она тут же захлопнула дверь.
Этот противный и липучий, как смола, комиссар, вынул из кармана пиджака фотографию, и показал её мне. На фотографии был нож. Точно такой же был у Петера, и он говорил, что этот нож называется « бабочка», и что он внесён в каталог запрещённых полицией ножей. И если в больнице узнают, какой нож он хранит, то его тут же заберут, сообщат в полицию, и неприятностей будет выше крыши.
— Вы видели у вашего друга Петера Вагнера такой нож? Отвечайте правдиво и не вздумайте врать мне. Вчера в 18 часов 15 минут Петер Вагнер убил именно этим ножом, на котором остались отпечатки его пальцев, одного человека, и ранил второго. Следствие в курсе, что он применил этот нож в качестве самообороны. Итак, вы подтверждаете, что этот нож вы раньше видели у Петра Вагнера?
Тут мне совсем стало жутко, и от приступа страха я почувствовал, как задёргался мочевой пузырь, и меня всего заколотило. Я понял одно, если я скажу комиссару, что я видел у Петера этот нож, то придётся и дальше рассказывать всю правду о том, чем это он занимался в городе. Конечно же, придётся рассказать о светлом кейсе, с деньгами. И о том, что я потратил ворованные деньги, которые мне дал Петер. Поел в китайском ресторанчике, купил букет цветов и золотую цепочку в подарок Сабине. А раз это — ворованные деньги, то цепочку у Сабины тут же заберут. После такого позора, хоть топись в этой вечно мутной и холодной реке Саар, что протекает через весь наш город и направляется во Францию.
— Дяденька комиссар, я не видел у Петера никакого ножа. Я два раза нахожусь на лечении в этой больнице и ни разу ни у кого не видел такого ножа, о котором вы меня спрашиваете. У меня даже перочинного ножика нет. Вы можете сами проверить и заглянуть в мою тумбочку и в мой шкафчик.
Я стал выворачивать карманы брюк и с ужасом почувствовал, что окончательно уписался. И такого напора ещё никогда не было за последние десять лет. От всего нахлынувшего, я заплакал и сказал, что мне срочно нужно в туалет по-маленькому. Простые немцы обычно говорят — пи-пи махен, а образованные — урине пинкелн.
Некоторое время они все с изумлением и отвращением смотрели, как вокруг меня образуются пахучие темные лужицы.
— Прекратите немедленно этот допрос, господин криминальный комиссар! Это форменное издевательство! — закричала заведующая нашим отделением. — Неужели вы не поняли, где вы находитесь, с кем имеете дело? Я сейчас же проинформирую нашего главного врача, и мы обратимся в прокуратуру.
При упоминании прокуратуры комиссар побагровел, как будто его физиономию натёрли варёным бураком, который везде продают в Германии в пластмассовых пакетиках по цене 99 центов. Он сказал, что не превысил свои служебные полномочия, и что пациент именно из этого отделения совершил тяжкое уголовное преступление. Как представитель криминальной полиции, он просто обязан по закону разобраться. Господин Ортопедов, я больше не буду задавать вам вопросов. Вы свободны, а это письмо в Конституционный суд я конфискую. Если вы вспомните то, что вам говорил и во что вас посвящал господин Вагнер, то буду очень благодарен вам за честную и полную информацию. Помощь следствию – это долг каждого сознательного гражданина Германии.
Криминал-комиссар и полицейский ушли, а заведующая отделением распорядилась дать мне успокаивающие капли и сказала: господин Ортопедов, не надо нервничать. Вы не имеет никакого отношения к тому, что совершил Петер Вагнер. Примите душ и обязательно переоденьтесь во всё сухое. Потом они все ушли, а мне было странно и смешно, как эта опытная врачиха –психиатр не догадалась, что я был помощником Петера, и помог ему спрятать ворованный кейс с деньгами, искал рюкзак с наркотиками. А этот противный криминальный комиссар сразу же догадался, что я — помощник Петера и всё о нём знаю. Не был бы я в больнице и не описайся со страху, то этот комиссар из меня бы душу вытряхнул.
Дежурная медсестра Эрика принесла мне мензурку с успокаивающими каплями, поставила её на мою тумбочку и, сморщив носик, тут же выскочила из палаты. Я не стал пить эти капли, а вылил их в умывальник. Будешь потом полдня ходить, как очумелый, ничего не соображая.
Я достал полотенце, трусы и майку и собрался идти в душ. Вошла Сабина, спросила, что произошло, почему полицейские находились в моей палате? Почему у меня мокрые брюки, а в палате воняет мочой?
Пришлось объяснять ей, что сосед по палате, кого – то порезал в городе и криминал-комиссар хотел узнать у меня, чем он занимался в городе в субботу утром, когда мы приехали с ним на маршрутном автобусе в Сити. И что я перенервничал, испугался, да так сильно, что уписался. Не сердись, что ты ждала в курилке, и мы не сможем теперь пойти гулять.
— Я не сержусь на тебя, мой сладенький мальчик, но у меня аллергия на эти ужасные мужские запахи. Снимай эти вонючие брюки, бери смену белья и спортивный костюм — я помою тебя в душе своими шампунями и любимым гелем. Иди в душевой блок и не закрывай дверь.
Сабина принесла свои шампуни и гель. Потом она закрыла душевой блок, мы разделись, и она меня вымыла в ванне и сама вымылась. В воскресенье днём, если на улице хорошая погода, в отделении почти нет людей. И даже на обед собирается немного. Нам никто не мешал и мы с Сабиной занимались любовью, и она мне призналась, что в этот раз у неё было столько оргазмов, что голова закружилась, и захотелось тут же уснуть. И это всё от того, что ей не мешали полностью расслабиться противные мужские запахи, вызывающие у неё стойкую аллергию. Я вообще-то заметил, что шизофреники всегда любят цепляться по разным пустякам, и всегда всем недовольны. Но другой женщины у меня не было, кто бы меня так нежно и вкусно ласкала, и я во всём соглашался с Сабиной, не давал ей повода злиться по всяким пустякам. После совместных купаний, Сабина отправилась спать в своё отделение. А я посидел немного возле аквариума с рыбками. Такой большой аквариум с подсветкой стоит только в холле нашего отделения. Я могу часами сидеть рядом и смотреть, как разноцветные рыбки играют в прятки, и без устали машут плавниками и хвостами. Будучи ещё маленьким, я мечтал иметь дома свой аквариум, но мама сказала, что это дорогое удовольствие, и возиться с рыбками, нет никаких сил.
Когда я собрался идти погулять, то встретил на лестнице маму и папу. Они принесли мне мои любимые карамельки из русского магазина, и мы с часик погуляли в сосняке. И мама сказала, что в таких замечательных условиях, в которых немцы содержат своих психически больных людей, всегда отдыхали и жили только члены нашего советского Политбюро.
На другой день во время ежедневного обхода зав. отделением сказала, что меня выпишут во вторник. Она спросила, как я себя чувствую после визита криминал-комиссара, и я сказал, что нормально и капельки очень помогли.
— Скажите, господин Ортопедов, — почему-то шёпотом спросила она и так посмотрела мне в глаза, что я весь тут же покрылся липучим потом. — Вы тогда правду сказали криминал-комиссару, что у Петера Вагнера не было этого запрещённого полицией ножа или всё же этот нож был, и вы решили скрыть это? Если вы решили скрыть, то зачем вы так поступили? Петер Вагнер абсолютно чужой для вас человек и вас ничего не связывает. Не бойтесь, говорите правду.
Я с детских лет навидался сеансов гипноза в психушках и реабилитационных центрах, и всегда испытывал перед ними панический страх и отвращение. Но я с огромным трудом удержал себя от желания рассказать ей все, что я знал о Петере. Я подумал, что когда-нибудь Петер окажется на свободе, и если я нарушу его тайну, то тогда уж точно он придушит меня, потому как ему убить человека, не составляет никакого труда. Я промямлил, что не знаю, и завотделением, боясь, что я описаюсь, как в прошлый раз, отпустила меня, строго покачав головой. Она всё же поняла, что я не сказал ей правду.
На следующий день утором пришёл лечащий врач, наш русский, кто работает в психбольнице. Он свой диплом подтвердил, выучил немецкий, устроился на постоянную работу. Таких здесь не так уж много, но немцы их очень уважают и ценят. Хорошо тем, кто подтвердил свою прежнюю, полученную в СССР или СНГ инвалидность, или сумел доказать медицинским экспертным комиссиям, что нуждается в инвалидности. И совсем неплохо тем, кто признан умалишённым. Как говорит мой всезнающий папа, умалишённые в Германии чувствует себя очень даже нормально. На эту двухеврочую работу, которую мой папа назвал: пить воду с варёных яиц, таких никогда не берут и по биржам труда не таскают. А зачем пить воду с варёных яиц, когда в магазинах навалом пива, кока-колы, всяких фруктовых и витаминных соков и шипучих напитков.
— Ваши старые диагнозы полностью подтвердились, — объяснил русский врач. — Выпишу я вам все те же препараты. Вы, кстати, тафил пьёте.
— Я от него чешусь, доктор.
— Лучше здесь чесаться и дружить с тафилом, чем на бывшей Родине лапу сосать, — улыбнулся врач, — галоперидольчик попринимайте.
— А не будет со мной, как с Лениным? Он ведь тоже галоперидол принимал, полысел, и все говорят, он умер в страшных мучениях.
— Постарайтесь, голубчик, разрушить эти навязчивые образы вождей, которые вас преследуют с детства. Ну, зачем они вам сдались эти психопаты: Ленин, Сталин, Брежнев, Горбачёв, Ющенко, Янукович. Старайтесь меньше думать о политике, о том, что угнетающе действует на вашу психику. И ваша болезнь не будет давать рецедивов.
Когда меня выписали, и я ждал маму, чтобы уехать домой, то неожиданно подумал о том, как всё же мне повезло, что тогда в СССР, не приняли в пионеры. И что я не стал, как Суслов, членом Политбюро. Это уж точно, там бы меня эти старые пердуны прибили, или же отравили за милую душу.
Леонид Шнейдеров |
