1. Все на низ!
Я встретился с Масляковым не в самые лучшие его времена –
„находчивые" и „таланты" уже закончились, и он перебивался тем, что развозил и представлял в республиках букет телефильмов на молодежную тематику – то ли фестиваль, то ли конкурс без конкурса.
Мы получили распоряжение развернуть радиозвукопередвижку в
Молодежном Центре ЦК Комсомола Молдавии и подать звук телевизионщикам во время записи фрагментов передачи.
В Центре царила обычная телевизионная суматоха, напоминающая муравейник. Слонялась массовка, изображающая зрителей. Режиссер
был кисл. Съемка стопорилась, потому что ведущий – Масляков запаздывал. Посланная за ним ассистентка вернулась ни с чем.
Режиссер рявкнул через динамики: «Найти этого пи...» – и осекся.
Народ заржал. Уже целая толпа добровольцев отправилась на поиски.
Я зашел в буфет за пирожком.
– Кого это все ищут? – поинтересовалась буфетчица.
– Да Маслякова...
– А вы посмотрите в баре на шестом этаже. Может, он там...
Я поднялся на шестой этаж и в конце коридора увидел вцепившегося в стенку Маслякова.
– Вас ищут, – сказал я ему, избегая называть его по имени-отчеству.
Из-за мелкости, незаметной в кадре, он казался подростком.
– щас!!! – дохнул на меня Масляков, отлипая от стенки и судорожно ища равновесия. Мне не хотелось тащить его на себе, я развернулся и пошел вниз.
Узнав о грядущем сошествии, площадка оживилась, техники поскакали к пультам, электрики врубили юпитеры, а массовка заерзала на стульях.
И я впервые увидел, как собирается в кулак привыкший к камере народ.
Только что Масляков текуче изображал скалолаза на отвесной стене. А тут возник во входном проеме прямой, как доска, и двинулся к подиуму, твердо глядя на режиссера.
– Что же это вы, Александр Васильевич... – загремел было режиссер...
– Да-да, я - сейчас... – не разжимая челюстей, промычал Масляков и взошел на подиум. Я подал ему микрофон, и он зашпарил абсолютно гладкими газетными фразами, изредка нервно подергивая кабель, который ему нисколько не мешал..
Режиссер насупившись, недоверчиво смотрел на него поверх очков.
Масляков поставил точку, рванул на себя микрофон и рухнул с подиума. Стало ясно, что сегодня он уже не поднимется.
Молодые люди, называемые в просторечии шестерками, бережно оттранспортировали Маслякова в его номер, благо он жил тут же в гостинице Молодежного Центра.
Телевизионщики стали сворачивать кабели.
Режиссер отматерился и двинулся с ассистенткой и приближенными в бар на шестом этаже.
2. Необыкновенный концерт
В конце рабочего дня, нежданно-негаданно, свалился приказ – осветить празднование юбилея газеты „Советская Молдавия".
Когда мы развернулись у филармонии, где проходило мероприятие, торжественная часть уже заканчивалась и ни в эфир, ни в запись попасть уже не могла. Я пошел за кулисы узнать обстановку и понял, что до
концерта еще далеко: артисты не знали, кто за кем выступает, радио и
телевидение вяло переругивались, кто будет выставлять микрофоны и кто будет, если что, отвечать, молоденькие певицы скалили зубки и стреляли глазками, режиссер отдавал одно распоряжение за другим, которые тут же отменял следующими.
Я вернулся в автобус – ждать.
Вдруг звукорежиссер прилип к экрану монитора, показывающему зрительный зал, и затыкал пальцем:
– Вот ... Вот ... Вот...
– Что вот? – переспросил я и всмотрелся: в середине зала у прохода в сопровождении двух плечистых парней сидел Иван Иваныч, самый
главный человек в республике, и зло смотрел на сцену через очки.
Известие молниеносно облетело всю филармонию.
Концерт начался незамедлительно. Артисты были в ударе. Зрители четко и дисциплинированно аплодировали. Никто не скрипел, не кашлял, не чихал и, казалось, не дышал.
Свет в зале погасили, чтобы никто не докучал Иван Иванычу на него глядением.
Шел номер за номером.
Режиссер, не получая реакции из прохода и указаний свыше, заметался и стал приставать к ближним с вопросом, как и когда завершать концерт. От него шарахались. Выпускающий редактор вжал голову в плечи и молчал, как партизан.
Режиссера пробила испарина. Кто-то догадался и сгонял в фонотеку за гимнами Советского Союза и Mолдавии.
Неясность томила. Исполнители выдыхались. Шел уже одиннадцатый час. ЦК и Гостелерадио были закрыты, cпросить было негде.
Наконец режиссер собрался с силами и упавшим голосом прошептал:
«Гимн!..»
Взмокшие артисты стояли на сцене. Зал поднялся им навстречу. Дали свет...
Три кресла в центре у прохода были пусты.
На следующий день режиссер взял больничный.
A меня решили в подобных празднествах больше не использовать – кто его знает – отец-то его поляк!
3. He гладки взятки на мизере
Как-то мой подчиненный и, тогда еще, «по совместительству», приятель сказал, что его друг приглашает перекинуться с Кобзоном в преферанс. Согласен ли я тоже играть.
Кобзон гастролировал в Кишиневе, и я согласился.
Мы ждали его в холле гостиницы. По лестнице спустился какой-то лысый мужик в черном свитере и, не здороваясь, бросил: „ Ну, пошли!"
Мы двинулись к столикам в зальчик для банкетов, укрытый от нескромных глаз.
– Кто это? – спросил я приятеля.
– Да Кобзон же, Кобзон, – прошипел тот.
Я не знал, что Кобзон носит парик.
Кобзон уловил шепот и пренебрежительно покосился на меня через плечо.
Теперь я понимаю, что мои сотоварищи искали кого-то на роль „лоха",
которой я хорошо соответствовал, но не очень об этом жалею.
С одной стороны, все время подмывало поговорить с Кобзоном. С другой – требовалось играть, то есть хотя бы смотреть в свои карты. А
лысая внешность известного певца, как солнце, слепила мне глаза.
Кобзон же, несмотря на коньяк, играл жестко и уверенно, ободрал всех как липку, cобрал деньги и ушел.
Мы подавленно молчали.
Через день оказалось, что о нашем визите к Кобзону на работе хорошо знают.
На профкоме обсуждали вне повестки, пью ли я, и сколько, и в рабочее ли время. Комсомол не мог меня исключить, потому что я уже выбыл по
возрасту, а в партию, понимал, не прибуду уже никогда. Секретарь парткома, встретив меня в коридоре, строго спросил, не было ли в тот
вечер разврата, и погрозил мне пальцем: «Я тебя насквозь вижу!»
А председатель Гостелерадио вызвал для разгона заместителя – почему это Кобзон носит парик, a лучшие артисты телевидения вынуждены каждое утро выливать на голову бутылку канцелярского клея, чтобы закрепить им зачесанные с затылка волосы.
И с легкой руки Кобзона некоторые солисты помолодели, как в сказке, a я прослыл сомнительной личностью.
4. Арлекино и другие
Пугачева прилетела в Кишинев на три концерта.
Билеты распространялись по парткомам предприятий. На „Сельмаш" пришло 7 билетов. Юра Марков был там партийным секретарем и принял решение отдать билеты передовикам производства.
Леля, его жена, узнав об этом, взбеленилась, и в результате билеты распределились следующим образом: Юра с Лелей, директор с супругой, главный инженер с супругой и жена главного технолога...
Журналист Гриша Дорош придвинул администраторше гостиницы коробку конфет и попросил соединить его с Пугачевой.
Коробка уплыла под столешницу, администраторша написала на бумажке номер и подвинула Грише телефон, показывая жестом, что не имеет к этому никакого отношения.
Гриша покрутил диск и зная, как быстро отфутболивают знаменитости, выпалил:
– ...интервью... молодежное радио... нам пишут девочки... как стать артисткой... такой как вы... не могли бы...
– Молодой человек, – прервала его Пугачева. – Давайте по-одесски:
что я буду с этого иметь?
– Я не знаю... – промямлил Гриша, пораженный открывшимся вариантом.
И позвонил главбуху:
– Валерий Аверьянович, сколько мы можем ей дать?
Главбух подумал и сказал:
– Ну, рублей 40.
– А 50 можем?
Главбух подумал:
– Можем. Да, чтобы не ломалась, ты ей скажи – заплатим на руки. Дай ей из своих, а мы потом на тебя оформим гонорарную передачу...
Гриша перезвонил.
– Хорошо, – сказала АБ, – двадцать минут.
Гриша пришел в назначенное время и отдал деньги, положив репортерский магнитофон на столик.
– Включайте, – сказала Пугачева, и, не требуя вопросов, простыми словами стала рассказывать, как трудно девочке осуществить свою мечту, совсем не представляя, что это такое.
У меня получилось, у других – может не получиться. Непрерывная и незаметная работа, без уверенности в успехе. Надо чувствовать, что требуется зрителю, и держать себя в узде.
Артист всегда в дороге, всегда сам за себя, и никого не интересуют его трудности...
Через четверть часа Пугачева потянулась за сигаретой:
– Ну что еще сказать вашим девочкам?
– Да нет, все, спасибо, – засобирался Гриша, понимая, что это формула вежливости. – И, пожалуйста, не рассказывайте об интервью, чтобы не было случайного ненужного вмешательства со стороны начальства...
– А кто ваше начальство?
Гриша назвал председателя Гостелерадио.
– А, маленький такой...
– Откуда вы знаете!?
– Вчера была на банкете в Совете Министров... Представлялись, ручку целовали. Не знаю, как у вас... А там он был веселый дядька, прыгал, как
козёл...
Гриша внутренне дернулся – человек, после вызова к которому „на ковер" людей выносили с сердечным приступом – „ве-се-лы-й дя-дь-ка"?.. Нет, все-таки – козёл! И по прямому короткому взгляду понял – уловила!..
Интервью, приправленное пугачевскими песнопениями, имело успех.
Его трижды – случай небывалый – давали в эфир. Гришин завотделом попал на Доску Почета. Девочки плакали от сложности достижения цели и писали Пугачевой любвеобильные мечтания-послания, которые мешками складывали потом в отделе писем. Их никто не читал.
Ирина, дочь первого секретаря ЦК Молдавии, концерт посетила и пожелала иметь дома запись. Как теперь говорят – „вживую". Поэтому мы получили распоряжение, а Пугачевой сообщили об оказанной чести. Она
благосклонно кивнула.
Был вызван лучший звукорежиссер. Выделили импортную магнитную ленту. На следующий вечер мы развернули тонваген у дворца „Октябрь", не подозревая, что в аппаратной дворца радисты записывают концерт
для себя безo всяких указаний, и копии с копий будут потом крутить в каждой кишиневской семье.
Мы сгрудились у контрольного монитора, в котором крупным планом пела и двигалась Пугачева – это былo завораживающе мощное исполнение, что называется, на износ...
Тогда все были немного в неё влюблены. Мне нравились её губы, с которых слетали эти отточенные звуки. Володя, наш водитель, говорил, что он бы Аллу ногами из постели не вытолкал. Техник Петя взревновал к недосягаемости объекта:
– Короткая. Плечи широкие. Толстая корова, жир складками... И – дура хитрющая...
Звукорежиссер толкнул его в плечо. Петя обернулся и увидел, что в автобусе есть еще один человек, которого все считали то ли мужем, то ли антрепренером Пугачевой, потому что он влезал во все, и, казалось,
ничего не делал, а тут, видимо, зашел послушать, как звучит голос в записи.
Тот глотнул, сделав губы ижицей, будто его насильно кормили лимоном, и, не сказав ни слова, вышел.
Петя уменьшился в росте. Мы ждали кары. Но ничего не произошло.
Таня Ковальчук, работник аэропорта, сопровождала Пугачеву в секции Интуриста перед вылетом в Москву.
АБ сняла обувь и разминала затекшие ноги.
Вошла буфетчица.
– Алла Борисовна, не желаете ли откушать кофе?
– А идите вы все к черту! – буркнула Пугачева и бросила в нее туфель.
Буфетчица исчезла.
В дверь постучали. Вбежал мужичонка.
– ...ла борисовна ваш директор говорит подарки в самолет не влазят что делать?
– Какой такой директор? – непонимающе нахмурилась Пугачева. – А-а,
да никакой ни директор, тоже мне, пень с бугра, просто – сотрудник.
Передай, чтобы бочонки с вином оставил. Нечего жадничать.
Наконец, пришел красивый молодой человек и сказал:
– Алла, пора.
Они шли по второму уровню аэровокзала, и на них все смотрели. Пугачева в больших дымчатых очках и переливающейся серебристой шубке цокала каблучками, не обращая ни на кого внимания.
Кто был молодой человек, осталось неизвестным.
Позже касса сообщила, что на Москву было продано два билета на фамилии Пугачев и Пугачева.
5. Спокойной ночи!
Всем искусствам Иван Иваныч предпочитал кино. Все фильмы, которые в рамках культурного обмена получали с кинофестивалей, показывались ему у нас на телецентре в одном из просмотровых залов. Он мог бы заказать их прямо на ЦК, но, видимо, телецентр приравнивался им к кинотеатру.
Кино играло важную роль и в семье Иван Иваныча – его дочь Надежда училась на режиссера и снимала на Молдавской киностудии свой дипломный фильм. Моя жена работала в съемочной группе художником.
На утреннюю пятиминутку прибежал запыхавшийся директор фильма:
–...Там туалетную бумагу дают... Скоро кончится... Надежда Ивановна, разрешите я... вне очереди...от Вашего имени...
Надежда пошла пятнами, и директор в тот же день вылетел из киностудии.
А тут еще наши телевизионщики подсуетились и в порядке подхалимажа сняли документальный фильм о другой дочери, Ирине, пианистке. Разумеется, Иван Иванычу захотелось его посмотреть.
С утра в наш корпус нагнали уборщиц со всего района. Лишний персонал и посетителей стали отфильтровывать. Ближе к вечеру коридоры заполнились молодыми людьми, которые внимательно рассматривали стены и углы с таким видом, будто собирались помочиться, но не знали где.
Я спустился в туалет и увидел директора телецентра, бритвочкой соскабливающего со стены неприличное слово.
Стало скучно, и я пошел к себе заниматься делами, и чтобы ненароком не замели.
Когда затихло, я стал обходить аппаратные, чтобы составить сменную сводку. Коридор был пуст. Одиноко курила «детская» режиссерша. Мы перебросились парой слов...
За углом знакомо лязгнуло – это открывались двери просмотрового зала. Послышался топот, похожий на барабанную дробь...
...Они шли каре – четыре шеренги по четыре человека, затылок в затылок, плотнее, чем солдаты в строю. Впереди синхронно выступали Иван Иваныч с супругой, обжимаемые по бокам телохранителями, а за ними в такт печатала ногу вся свита.
Мы отступили к стене. Молчать было неловко, и я сказал:
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, – ответил Иван Иваныч, а за ним в разнобой забухали все:
– Добрвеч... Добрвеч... Добрвеч... Добрвеч...
Каре пронеслось мимо, как курьерский поезд, и исчезло в полусвете лестничного марша.
Я вспомнил армейскую шутку, как рядовой заставляет козырять себе генерала, и отправился закрывать зал.
Посреди зала стоял журнальный столик с двумя придвинутыми креслами. Коробка конфет «Вишня в шоколаде» – тогдашний писк – была не опробована, шампанское не откупорено, а пышные алые гвоздики
(«красная гвоздика – наш цветок») еще покачивались от движения воздуха в хрустальной вазе.
Я погасил свет и запер дверь. Как инженер смены я был главным ключником и, уходя с работы, сдал ключи на вахту милиционеру.
Утром в обратном порядке стал отпирать помещения и, войдя в просмотровый зал, невольно отшатнулся: столик был пуст, как в фокусе Игоря Кио.
Я доложил начальству. Начальство пожевало губами и решило сор из избы не выносить, потому как, хм, неясно, кто на самом деле виноват. Раздосадованные ускользнувшей халявой коллеги пеняли, как же я ничего не прихватил, все равно пропало...
– Не боись, мужики! – утешал я. – Он еще к нам придет...
И действительно, мы потом не раз еще записывали Иван Иваныча на радио, которое он предпочитал телевидению, видимо, из-за текстов, которые он читал, но меня к «телу» уже не допускали. |
