I. Рождённый в СССР
Она была по типу донская казачка – статная, гордая, чернобровая, какой её описывают в ро-манах. Но до встречи с нею ему оставалось ещё года четыре.
А пока безмятежный Маркин играет с Сашкой Соколом в настольный теннис. Идёт последний день летних военных сборов студентов Одесского института инженеров связи. День отъезда, ожидание автобусов. Ясное дело, впереди лучшая часть жизни. Сашка накануне в лагерной стенгазете тиснул задушевные стихи.
Прощайте, лагерные сборы,
И вы, товарищи майоры,
Закат, тревога, марш-бросок…
Причём заглавные буквы каждой строки, выделенные цветом, составляли вместе лозунг – П…ЕЦ СБОРАМ. Правда, в оригинале стояло – “и вы, ненужные майоры”, но Маркин по цен-зурным соображениям предложил заменить.
– В принципе это не принципиально, – скаламбурил Сашка, но исправил.
За теннисным столом Маркин сильнее. Они c Сашкой относились к неудобной национально-сти. В этом не было их вины. Возможно, они являлись потомками еврейских пророков, но те им об этом не сообщили.
Всё знают только небеса.
А старшекурсник Маркин не ведает, что пока он чистил картошку в кухонном наряде, трясся и потел в передвижной радиолокационной станции, стоял на часах под дождём в обнимку с ав-томатом, – казачка с шестилетней дочкой гуляла на белых ночах Ленинграда.
А казачка в цвету и свежести – налитое тугое тело и какое-то свечение лица, то ли от зданий, то ли от неба. Чувствует свою женскую силу – и себе нравится, и людям нравится. Подходи-ли, знакомились, приглашали, оставляли телефоны, а пожилой милиционер у Дворцового мо-ста говорит – ложись с дочкой спать у меня в дежурке, к разведению моста я вас разбужу.
Впрочем, казачка уже видела Маркина, не зная, кто это.
Впервые, когда новоприбывшим специалистом проживала недолго в служебном блоке Киши-нёвского телецентра под дылдами-радиовышками на Пушкиной горке, а за оградой рыжень-кий мальчик катался на велосипеде.
А потом, когда под руку с мужем спускалась по Бендерской к проспекту Ленина, а на крыльце мужской парикмахерской стоял забавный вихрастый лопоухий юнец – ждал своей очереди стричься. А Маркину сверху невдомёк, что эта улыбающаяся молодая женщина бегает по вра-чам – организм работает как часы, но плода не даёт.
Подвела Маркина общительная, верная подружка, инженер-технолог молочного производства. Обнимала и пела – “мы с тобой два берега у одной реки”. Ради неё он распределился в Ти-располь на радиотелевизионную передающую станцию, а мог бы в московский НИИ. А к ней на планёрку пришёл моложавый, представительный зампред горисполкома и запал на неё. Так что, извини, говорит подруга, останемся друзьями. И это после года безоблачно-близких отношений и решения знакомиться с её родителями в Калуге.
Утешался Маркин через клуб туристов Тирасполя – весёлая компания, надёжные ребята, Ка-релия, Байкал, Северный Кавказ...
– Не ломай голову, Лёня, – сказал у костра руководитель группы, бард и биолог, – женщина это не космос. Это гораздо проще. Не цепляйся за ненужное.
Вторая пилюля Маркину – очередь молодых специалистов на жильё почти не двигается. Ста-роста его институтской группы звал на пуско-наладку в Петропавловск-Камчатский: служеб-ная квартира сразу по прибытии, охота, рыбалка, девчонки… А тут Маркин-старший как раз решился уходить к новой жене, написал сыну:
„Конечно, я не могу привести свою новую супругу в наш дом, а тебе кроме общежития негде жить, возвращайся в Кишинёв“.
И для настроения: „Студент из Бирмы принёс мне в подарок статуэтки семи слонов, вырезан-ные из кости. А я ему поставил неуд за полупроводники. Спрашиваю – подарок вернуть? Нет, говорит, это мой отец для вас сделал, и просил передать, чтобы вы, как учитель, были со мной построже. Сам парень собирается, получив диплом, преподавать в тамошней высшей школе...“
Везёт Маркина дребезжащий кишинёвский троллейбус к телецентру, где работает казачка, а место встречи, как известно, изменить нельзя. Круг сужается, да вот незадача – казачка пе-ресекла проходную за час до него.
Кадровичка прочитала анкету.
– Так, Леонид Борисович Маркин... ага, ага, угу. Подождите в коридоре.
Но дверь он прикрыл неплотно и слышал телефонные реплики. Кажется, она звонила Лавро-ву, директору телецентра.
– Он из тех, кто уезжает… у нас уже двадцать четыре таких…
Кадры всё же требовались, и с той стороны, вероятно, нетерпеливо обронили – так будет два-дцать пять!
– Идите к Медведеву. Если он согласен…
Он не собирался уезжать – за его спиной Советский Союз, перестройка, гласность, а там жут-кий капитализм, человек человеку волк, за каждый чих плати, а будешь удалять какие-нибудь гланды, вообще разоришься.
Сашка уехал первым. Его отца партсобрание прокатило: то, что польский еврейский мальчик бежал от немцев – молодец, что взял фамилию жены – его дело, но мать домохозяйка, а папа главбух – это как-то не по пролетарски, а то, что учился в гимназии – вообще что-то буржуаз-ное. В итоге постановили – воздержаться от приёма в члены.
Великий Ленин в гимназии учился, но ему можно.
Сашкин отец обиделся и перевёлся к товарищу в Тюмень на нефтянку замом по строитель-ству, хорошая мужская работа. И трёхкомнатная квартира вместо двухкомнатной в Кишинёве, свой отдел рабочего снабжения, прикреплённый «УАЗик» и гусеничный вездеход, оклад, льготы.
Сашка, переехав в Тюмень, перевёлся на заочное обучение в Омск, но учиться не стал, пошёл работать в газету, и втюрился в корректоршу. Корректорша замуж хотела, но боялась близо-сти, убеждала его, что это в семье не главное, и, вообще, без этого можно обойтись.
Мать корректорши, завкафедрой французского, месяц вправляла ей мозги. Не твои дела. Главное – закрыть глаза и думать о Родине.
– Неужели это полностью во мне поместится?
– Поместится! – отрезала мать.
С большим трудом её разженили.
Она не любила целоваться – мокро! Возражала против мужской манеры гладить женщину – щекотно.
– Не трогай… у меня там всё нежное. Не надо меня возбуждать, я тебе не проститутка – включил и выключил. А ты руки помыл? А член? А водкой протёр?..
В Тюмени, кстати, по настоянию товарища, Сашкиного отца приняли в партию. Выяснилось, что мать его акушерка, отец счетовод, а сам он учился в вечерней школе.
Каким-то умиротворяющим спокойствием нравилась Маркину осенняя баптистская свадьба под навесом в соседском дворе, трёхдневная, нешумная, с религиозными обрядовыми песно-пениями. Мать приглашали, но она не пошла, ограничившись подарком – слишком долго и непривычно.
– Что за свадьба без вина, – возмущался дядя Вася, их сосед по второй половине дома, кото-рого за несдержанный нрав никуда не звали, – просто посиделки без праздника.
Маркин был по технической части, а казачка заведовала видеомонтажом. Её когда-то весёлой горластой дивчиной прислали по распределению из Ростова-на-Дону. Месяцев девять он её не замечал. Ходит какая-то женщина с прямой осанкой на периферии его внимания и пусть себе ходит. Слышал, правда, что влепила она кому-то пощёчину за грязные слова о своей ас-систентке. Миловидная ассистентка, возможно, тому глянулась, но не подпускала.
Не до вас. На новогоднем вечере он познакомился и задружил со Светой Воронель, аспирант-кой из Академии наук. Понравилась привлекательная собранная девушка. Договорились – вот дособерёт она материалы по Пастернаку в Ленинской библиотеке в Москве, допишет свою кандидатскую, и поженимся. Света пользовалась «Miss Dior» – свежим, весенне-зелёным, де-вичьим ароматом. Целоваться она не умела, но ничего, всему научим.
С Кишинёвским клубом туристов Маркин съездил на майский Алтай. Света не поехала – её диссертация близилась уже к завершению.
Он сидел в аппаратной у казачки, ждал, чтобы проверить оборудование. Она в белой блузке и белых брюках спокойно и уверенно монтировала передачу. И почему-то захотелось к ней. Она освободилась и ушла, и он это забыл.
Знаем мы эти беспричинные импульсы.
II. Баллада о чёрной розе
Тёплым обволакивающим вечером народ выходил за проходную телецентра. Маркин увидел в руках казачки заполненную продуктами сетку-авоську и предложил помочь. Ну, помоги.
Теперь он отдаёт себе отчёт – напросился.
Было свободно и хорошо. Чем-то угощала, не помнит. Мягко темнело. Сидели на диванчике в гостиной и болтали. Она в летнем платье без рукавов вязала. Её обнажённое круглое плечо находилось совсем близко. Он непроизвольно коснулся его губами.
Её даже передёрнуло. Она поднялась и вышла.
Он понимал, случилось что-то страшное… Минуту боролся, пытаясь совладать с собой.
Она появилась на пороге комнаты и остановилась, увидев его окаменевшее лицо. Подошла и села. Не глядя на неё он встал, собираясь уйти – не мог находиться с ней рядом.
– Сядь, – попросила она, помолчала. – Ну что ты?
Он угадал продолжение – ну что ты, я же пришла. В голове мелькнуло – принимать или не принимать дар?..
Да пошла она! Всё же из противоречия наклонился, отодвинул подол платья и с вызовом по-целовал тёплое бедро. А руки его уже потянулись к ней – сама виновата – а тело вспомнило своё дело... Но что-то мешало, и не было полноценного чувствования.
Потом она ушла к дочери в другую комнату.
Спалось неглубоко из-за переживаний и мысли, что мать не знает, где он.
Под утро она неожиданно пришла к нему в обтягивающей пижамке со штанишками до колен, легла и прижалась всем телом. Он взглянул на часы и стал одеваться.
– Куда ты?
– Домой надо.
– Зачем, скоро же на работу.
– Мать с милицией искать будет.
– Вот телефон, позвони.
– Нет у нас телефона.
По дороге вспомнил – за треволнениями он даже не заметил, когда она уложила дочку спать – до или после? Наверняка – до. Как же могло быть иначе?
Войдя встретил уже одетую мать. Она вздохнула:
– Тебе жениться пора, а не гулять. Дождаться Светланы не можешь?
Со Светой он не жил – слишком скромная и порядочная, но водил в кино – последний сеанс, последний ряд, ласкаться-обниматься.
– Извини, мама, случайно получилось.
– Идём, приготовлю завтрак.
– Нет, спасибо, на работу надо.
Успеть бы на маршрутный автобус, а затем быстро пересесть на троллейбус…
А казачка заходила в техническую службу перекинуться словом, каждый день одеваясь по новому, чередуя верх и низ, и умудрясь ни разу не повториться. Заметил – очень опрятна, ак-куратна в одежде, и не пользуется косметикой.
– Шикарная кобыла, – сказал техник Витя, глядя ей вслед, – заходит, жить хочется.
Маркину она не казалась шикарной. Он допускал – это она перед ним хвостом вертит. А если нет. Да и что там случилось между ними – пришёл, угостила, легли… Может, надо было спа-сибо сказать? Не мог в себе разобраться. Какая-то глухая обида сидела внутри, занимался своим делом.
Они встретились при выходе на проходной. Наверное, казачка его поджидала.
– Избегаешь меня? – прямо спросила она.
– Нет, почему, ничего не избегаю.
– А почему не приходишь?
– Ну, не знаю, – изумился Маркин, – думал, может, что не так.
Она мягко улыбнулась. – Приходи.
Он съездил домой сказать матери, что не ночует.
– Сынок, у тебя есть обязательства перед Светланой.
– Мама, ну какие обязательства? Я ломаю ей жизнь? Или нас сосватали ещё младенцами?..
Маркин сидел у казачки на кухне – она нареза́ла ему салат – и чувствовал, что его рассматри-вают. Её руки двигались перед ним. Он не удержался и поцеловал её оголённое предплечье.
– Такая потаённая страстность, а на работе ты лёд. Ты странный…
Он снова понял – ты странный, но я тебе рада.
Весь его лёд к ней – раскололся, обломился, рухнул.
Поутру он спохватился – я же забыл купить в аптеке… А казачка настолько безмятежна, что он спросил, не предохраняется ли она.
– А мне не нужно.
И пояснила, что ворсинки, которые передвигают яйцеклетку, у неё отмерли – такое следствие неудачного аборта.
Она с дочкой летела из Ростова. Билета дочке не досталось, пришлось посадить на колени. Дочь давила на живот; болело, казалось, невыносимо, и по приезде она сделала аборт. Вна-чале хотела оставить. Дочка, узнав, плакала и упрекала – сказала бы мне, я бы лучше на полу сидела.
Маркин ждал у Академии наук.
– Света, извини, я встретил другую женщину.
В каком-то кинофильме он уже слышал такую фразу. У неё дрогнули губы, и стало её жаль.
– Ты найдёшь хорошего и достойного себя человека. Ему повезёт, что он встретит такую де-вушку. Прости.
Черноглазая казачка подковала мне коня…
Её раздельная квартира в двухэтажном доме в микрорайоне телецентра была просторной, но все удобства во дворе. Она знала, что он терпеливый и ждёт утра, а ему просто не хотелось отрываться, одеваться, отправляться куда-то по этим делам.
– Извини, дочка ходит по маленькому в ночной горшок, а я в ведро с крышкой в кладовке. И ты мог бы.
Но он воспользовался им лишь однажды – оплошал, не по-мужски как-то. И захотелось по-смотреть, как она это делает, но говорить об этом казалось стыдным и неприличным.
Он забыл свои вечные кеды, начал тщательно одеваться, каждый день свежая сорочка, под-бирал брюки. Ещё недавно ему казалось, что футболка и джинсы – мода на все времена. Душ два раза в день – утром для себя, вечером для неё. Благо лето, воду греть не надо. Прибегал с работы, принимал душ и убегал. Мать смеялась – скоро просвечивать начнёшь.
Казачка не носила чулок, декольте, мини-юбок, яркие цвета – таковы строгие правила теле-центра. Но ворот, возможно неосознано, был открытый, лёгкий, стекающий. И хотелось загля-нуть в его манящую глубину. Почему-то нравилось, сидя возле казачки на полу, обнимать её колени и целовать подол платья; он подшучивал вслух – как полковое знамя. Но заодно ло-вил себя на простом и грубом желании – задрать ей юбку и поглядеть, какое бельё на ней се-годня.
– Ты рассматриваешь меня сверху донизу, – говорила казачка, – будто рентгеном. Не гляди так, пожалуйста…
– Нет, – с удовольствием возражал он, – совсем наоборот, с ног до головы. Так что не счита-ется.
Впрочем, и она его изучала. Спросила, что за шрам.
– Я думал, бандитская пуля, а доктор считает аппендицит.
Быстро уловила – он непритязателен, ест всё понемногу; если голоден, не может ждать, что-бы приготовили – еда должна быть на столе. Поел, потеплел и готов говорить и слушать – о работе, родне, событиях, но особенно о ней, о её житье чуть ли не с младенчества. А он ловил себя на том, что его взгляд всегда направлен туда, где она находится, что-то вроде головки подсолнуха, двигающейся за солнцем.
Откликалась казачка на ласки охотно, подразнивала, шалила, потом заводилась... Будь его воля, Маркин растягивал бы интимную прелюдию насколько можно, а казачка мягко, без слов, и почти незаметно настаивала на своём праве быть услышанной и долго не ждать, а дальше как хочешь…
Диванчик в гостиной был чуть тесноват для двоих, зато в зеркале платяного шкафа напротив безостановочно текла её линия тела. По закону жанра у этой станичницы оказались строй-ные, крепкие ноги и упругая грудь. Её нежная чёрная роза цвела в саду очарований. Каза-лось, подтверждается теория относительности – пространство сходилось, а время не опреде-лялось, и было неясно, сколько его прошло.
По нынешним временам она считалась бы скромницей, а он – по тогдашним – извращенцем: не знал, куда бы её ещё поцеловать, и что бы ещё с ней такое сделать.
Поражали абсолютная покорность этой вольной женщины, её пульсирующее объятие, паре-ние вдвоём. И наэлектризованная отрешённость, и погружённость в себя, но стоило коснуться её губ, и она сразу откликалась, возвращалась, и глаза её были блестящими и удивительны-ми, а сама невероятно молодой и красивой.
Матери не нравились его отлучки. Ей хотелось внуков.
– Она с твоей работы? Разведённая? – проницательно сказала мать. – С ребёнком?
– Да, мама. Ну и что?
Маркин был поздним ребёнком у матери. Первого от мужа-офицера она потеряла нерождён-ным во время отступления в Сальских степях. Ей шёл девятнадцатый год.
Муж-комбат отправил беременную мать в сопровождении политрука и одного бойца выби-раться к линии нашей обороны. Продовольствия не было. В деревни старались не заходить, чтобы не выдали. Для пропитания отстреливали собак и кошек. Мать говорила – собаки вкус-ные, кошки противные.
Комбат пропал без вести, прорываясь с батальоном из окружения. Когда мать об этом узнала, она потеряла ребёнка. Это был мальчик. После выкидыша мать признали годной к нестроевой службе и направили медсестрой в Семипалатинский военный госпиталь.
Она надеялась, Андрей жив и вернётся – люди возвращались из плена и лагерей – и ждала его с войны ещё несколько лет.
Маркин спрашивал мать, как она, в общем-то, хрупкая девушка-санинструктор вытаскивала раненых с поля боя.
Мать объяснила – она подползала к раненому, перевязывала, взваливала его на себя и ползла с ним. Если раненый был в состоянии, он помогал ей. Оружие полагалось выносить.
Она ползла с раненым, и вдруг вокруг них стали ложиться пули. Мать поняла, что их сейчас убьют. Стрелял, видимо, кто-то из раненых немцев, мстя, что русского вытаскивают, а его нет.
Мать схватила автомат и с колена выпустила весь магазин туда, откуда могли стрелять. Брызнули камни. Пыль улеглась. Больше никто не стрелял.
Это единственный человек, которого на войне убила его мать.
III. Неодинокий подсолнух
Месяц спустя казачка призналась, что он первый еврей, который поцеловал её. Он не сомне-вался – он не только первый еврей, который её поцеловал, но и последний. Но это его уже не заботило.
Коготок увяз, всей птичке пропасть.
Казачка могла поутру надеть на голое тело его рубашку – показывала близость. Она пришлась ему по нраву, вставала, радуясь каждому дню, подходила физически и эмоционально. И от-крытая улыбка – всё наружу. Голос её был близок к тембру Элины Быстрицкой из «Тихого До-на», но сложение более рослое. Она делала всё легко, с законченной фазой каждого движе-ния…
Или это просто казалось? Но почему другие, он чувствовал, обращают на неё внимание? Наша казачка, кажется, была несколько выше его, и даже старалась носить невысокие каблуки. Он это видел, но не замечал. Он не ощущал неудобства или стеснения. Ему было всё равно.
Маркин разговаривал со звукооператором Жанной, миниатюрной кудрявой молдаванкой. Ка-зачка проходила коридором и странно посмотрела.
После смены он пошёл к ней, хотя сегодня они не договаривались из-за дня рождения кузена. Она вышла с задумчивой улыбкой и прислонилась спиной к дверному косяку.
– Что у тебя с Жанной?
– Помнишь, её хотели исключить из комсомола за случайную драку на деревенской свадьбе. Тогда бы она автоматически вылетала с работы и теряла с ребёнком общежитие. Я написал ей протест для райкома. Обошлось выговором.
– Я что-то такое и подумала. На тебя это ложится. Ну и?..
– Нет. На радостях это случилось по её инициативе. И задолго до тебя.
– Рассчиталась. Как ты мог на это пойти?
– Мне так не показалось. Мы как бы праздновали. Я был тогда один. Сейчас нас двое.
– Ладно, забудем. Голодный? Заходи.
Но позже спросила:
– Как она тебе?
– Неловко говорить, но с ней не очень... Какие-то едкие выделения. Ей я не сказал.
– Изменишь, – пошутила она, – удавлю от разочарования и как не оправдавшего доверия.
– Такие серьёзные намерения? Я начинаю себя уважать. Мне повезло с тобой.
Втроём с малой пошли на рынок покупать неочищенное растительное масло. Малая с её уди-вительным обонянием обегала и обнюхала весь масличный ряд, и безошибочно ткнула паль-чиком в лучшую бутыль – вот!
А потом он увидел, что значит быть в центре внимания. Казалось, весь рынок знает казачку. Из всех рядов зазывно махали руками, наперебой приглашая купить. Она проходила по ры-ночной площади как гармоничная женщина и красавица, а народ рукоплескал. Догадался: она для него устраивает этот дивертисмент – а ну-ка, погляди.
Молодец, горжусь.
У неё был чуть восточный миндалевидный разрез глаз, возможно, от какой-нибудь прабабки. Лежали просто в обнимку и смотрели друг на друга. У неё те самые три дня каждого месяца, когда воздерживаются. Вспоминала, что девочкой-подростком очень переживала – у всех по-друг уже есть месячные, а у неё нет; как-то в школе пошла в туалет, а там… как же она была счастлива!
Волосы её, прямые и тонкие, укладку долго не держали; зато собирать их она могла как угод-но, каждый раз находя что-то новое. Ей шли выбившиеся пряди и лёгкий беспорядок в при-чёске. Он заплетал ей косички, и она становилась похожа на школьницу. Это трогало.
Рассказывала о первом поцелуе. Она в шестом классе, а соседский малец-первоклашка по-просил его поцеловать. Ей было не жалко – похоже, нуждался малый в ласке при холодной мамаше или же держали дома на подзатыльниках.
– Ну что? – спросила присутствующая подружка, ожидая откровений.
– Губы маленькие, целовать неудобно.
– А вот мои поцелуи, – похвасталась подружка, – сводят мальчиков с ума.
Казачка целовалась, когда он не успел ещё родиться. Её чёткого рисунка губы c чуть припод-нятыми уголками манили своей близостью и каким-то сдержанным благородством. Хотелось прикоснуться к ним, но не осмеливался. Поцелуй получался легко и естественно, а дотро-нуться пальцами казалось чем-то недостойным.
Болван. Надо было просто спросить – можно мне тебя погладить?
Чтобы развлечь казачку, Маркин сводил её к двоюродному деду Роме, профессору романи-стики Пинскому, с отрочества заменявшем отцу рано умерших родителей. Профессор настаи-вал, чтобы в гости к нему ходили без приглашения. Он сразу же посадил их на кухне есть украинский борщ – молодёжь должна питаться!
– Твой отец уже мог докторскую диссертацию написать. Раз он меня не послушал, знать его не хочу!
Казачке прихрамывающий с рождения профессор подарил свою монографию с автографом:
– Первую научную работу я написал в двадцать лет, эта не помню уже какая. Мне нужна бы-ла машина, и в тридцать лет я написал учебник. А вашему молодому человеку уже следует быть в аспирантуре.
Пинский в своё время одним из первых выступил против СОИ – программы звёздных войн, лично писал Рейгану, участвовал в международных конференциях, опубликовал работу по разоружению, стал почётным доктором нескольких университетов. Он показывал золотую ме-даль премии мира имени Индиры Ганди, говорил о необходимости замены “силы оружия все-оружием разума” во благо всех живущих на земле.
Смешливая супруга Аннушка, бывшая его студентка, хотя и жаловалась на головную боль, пошучивала, что Рейган едва не уписался, получив грозное послание профессора. Из Вашинг-тона прилетело извиняющееся письмо: „Уважаемый профессор, вы меня, к сожалению, не-правильно поняли, я совершенно иное имел в виду…“ – с приглашением на брифинг в Белый Дом. И только недостаток времени не позволил профессору вразумить президента.
А Маркин выдвинул лозунг – заменим мечи на орала, а СОИ на сою!
Все смеялись.
– Аннушка окружена заботой, – на обратном пути поделилась мнением казачка, – но ей недо-статочно мужской ласки. Жаль, хороший дядька. И её жалко. Но вместе они не продержатся.
Маркину было не до аспирантуры. Он только начинал жить.
Мать, верно, жаловалась отцу. При случайной встрече с Маркиным-младшим на проспекте Ленина отец сказал без обиняков:
– С кем ты сейчас дружишь, Лёня?
– Папа, пожалуйста, не спрашивай ничего.
– Не спрашиваю, – усмехнулся отец и внимательно посмотрел на него. – Но женщина хоро-шая?
– Хорошая.
– Самое главное. Рома тоже отзывается положительно. Шутит, тебе достались его гены.
– Ну, деда Рома!..
– Не обижайся, он непосредственный. Попросил бы – он бы молчал… Заходи ко мне.
– Зайду.
Отец познакомился с матерью в её фельдшерско-акушерском пункте в пригородном селе, бу-дучи со своими студентами на сельхозработах. Его бывшая супруга уехала с маленькой доч-кой в Израиль. В кабинете отца на стене висела акварель “Виноградники Галилеи”, написан-ная сводной сестрой Маркина – прозрачный, трепещущий цвет, и какой-то бескрайний про-стор.
Приезжал в отпуск Сашка, уже ответственный секретарь газеты и с другой женой – домови-той, заботливой заведующей городским библиотечным коллектором. С первой детишек так и не нажили, а со второй – мальчонка.
Сходили вчетвером в ресторан. Сашка был воодушевлён перестройкой, говорил громко – я не принимаю еврейскую скрытность, русскую расхлябанность, польскую спесь, украинский ци-низм, армянское плутовство… Этот список он мог продолжать долго.
– А ты резкий и категоричный, как бензопила «Дружба», – пропела казачка.
Сашка поразился:
– Наш человек! Одобряю. Давай пять.
И хлопнулся с её ладошкой.
Выходили в туалет. Сашка, закуривая, произнёс:
– Она прелесть. И какой чистый лоб. Но у неё неясное прошлое.
Да что неясного. Бывший муж её, главный механик фабрики, жизнерадостный и общитель-ный, был, вероятно, крепким и поглощённым собой. На работе всем с подробностями расска-зывал, что и как у него происходило последней ночью. Вот и первая трещина в отношениях. Для него самовосхваление, для неё – как голой по улице ходить. И снова ложиться в постель в режиме репортажа для всего света.
А однажды в неурочный час она пришла домой – он в постели с женщиной. Она сдёрнула с них одеяло, а он без трусов. И, конечно, сакраментальная фраза: “Я тебе сейчас всё объяс-ню…”
– “Это совсем не то, что ты подумала…” – подхватил Сашка. – Ну-ну, но ты всё-таки не так восторженно, не надо браться за предмет так горячо. Всё же ты не трубадур.
Недоговорённое было – а она не принцесса.
– Иди в баню, – ответствовал Маркин.
Обойдёмся без ваших советов. Она наполняла и завершала его.
Женщины спелись на готовке. Казачка со всеми находила общий язык, библиотекарша обожа-ла овощные блюда. Казачка кухню знала, но не очень много уделяла ей времени, готовила быстро, и обычно простую и здоровую еду.
Библиотекарша прониклась – обнимашки, целовашки. Казачка посылала ей кулинарные книжки – с этим в Кишинёве было хорошо, а та дефицитные литературные журналы. А когда Сашка развёлся с нею, слала расплывающиеся от слез письма.
IV. Прощай, оружие
На работе к Маркину подошёл Медведев. Езжай на курсы в Москву. Зачем, не поеду. По-едешь! Вернёшься, примешь группу видеозаписи.
Маркин сообщил казачке. Поезжай, конечно, всё-таки повышение. Действительно – что там три месяца, зато потом...
Курсы начинались в сентябре. В московскую тусклую мокрядь и пришло письмо – мы уезжа-ем.
Он знал, что они долго и тщетно искали обмен на Ростов. А какой вариант нашёлся – двух-комнатная хрущёвка, но центр, школа рядом, газ, горячая вода, все удобства. А тут только печка, газ из баллона, туалет во дворе, мыться у подруг или в тазу.
Белые мухи витали над его городом. Только шашка казаку во поле подруга…
Свежая сорочка каждый день по-прежнему – для неё. Он видел её близко, будто через снай-перский визир – спокойную, в полный рост, обнажённую. И перекрестье прицела находилось во впадинке пупка – центре её тела. Он был стрелком, привязавшимся к цели.
От неприкаянности сходил с матерью в Органный зал на концерт Гарри Гродберга, и неожи-данно, по какому-то внутреннему созвучию, подсел на фуги Баха, их напряжённое, безоста-новочное, мелодическое развёртывание. Это было о нём.
Он задвинул в дальний угол свои альбомы почтовых марок, собирать которые начинал вместе с отцом; понял – какой-то обманный, вымышленный мир. Зачем нужны марки тридцати семи стран, в которых никогда не придётся побывать. Маркин, короче, забил на марки.
В тот же угол отправились и кассеты «The Beatles» из-за намекающей, блин, “Yesterday”… А сам попавшийся под руку альбом издевательски называется “Help!” Уж лучше забивать голо-ву простенькой группой «Dschinghis Khan»: “Москва, Москва, бей стаканы о стену…”
Маркин невзлюбил ночи, старался работать вечерними сменами – пришёл домой и лёг, чтобы не думать, а утром чем-нибудь заняться. Что-то говорила недавно мать про ночь... а-а, вы-гружались ночью…
Мать, уже младшим лейтенантом медицинской службы, сопровождала маршевый полк до мон-гольской границы – готовились к войне с Японией. Выгружались ночью в Чите. На привок-зальной площади на снегу сидела старуха в платке, ватнике, юбке и шерстяных чулках, но без обуви. И отчаянно кричала в небо по-румынски:
– Господи, за что?
Мать выбежала из колонны, сунула ей в руки хлеб из вещмешка и вернулась в строй. Колонна мерно двигалась, огибая женщину, и молчала.
Так и отложилось у Маркина – ночь, мать, уходящая с полком, и старая женщина на снегу.
– Сынок, ты собирался написать рационализаторское предложение по работе…
– Хотел, но передумал. Ни к чему.
– Помирись со Светой, сынок.
– А мы с ней не ссорились, мама. Мы расстались.
Дули новые ветры. Уже прогремел на весь город оборотистый Сёма Чернов, даже собственно-му отцу одалживающий деньги под проценты.
Сашка с подачи своей библиотекарши, не имея денег, открыл в Новосибирске издательский кооператив на четырёх человек. Пил на полиграфкомбинате с рабочими, начальниками и ма-стерами. Умолял, уговаривал, спорил на выигрыш в карты и шахматы.
– Ребята, напечатайте в долг. Мы заплатим с реализации вдвое больше государственных рас-ценок…
И ему поверили.
Снились будто бы давешние лагерные сборы и стрельбы. Из-за высокой степной травы он плохо видел мишень. Чёрный круг появлялся между качающимися стеблями и снова исчезал. Бил почти наугад. Когда по команде поднялись с земли, понял – он сбил соседние мишени, справа и слева, в том числе Сашкину, а свою оставил нетронутой. Майор смотрел укоризнен-но. Сашка кусал губы – он не успел сделать ни единого выстрела...
Деда Рома позвал на помощь – завис его компьютер «Apple». Маркина-младшего он с пелёнок звал внучком:
– Внучок, как успеваемость? А то поколочу!
Несмотря на звание деда Пинский был не намного старше отца. Отец говорил, что его дядю ещё в школе за учёность дразнили профессором; а заинтересовался он романистикой после факультатива по латыни в университете, плюс из-за своего имени Роман – от латинского Romanus, что означает “римский”.
– Я, оказывается, не Пинский, – забавлялся дед, – я Римский!
По просьбе деда Маркин дополнительно установил на компьютере испанский текстовый ре-дактор, и разъяснил основные операции с файлами. До этого у Пинского многое чудесным образом пропадало.
Казачка оказалась права – профессор и Аннушка вместе не продержались. В квартире порха-ла теперь долговязая аспирантка с удлинённым лицом английской аристократки. Однако фо-то Аннушки в рамке всё также стояло на письменном столе. Маркин не задавал ненужных во-просов.
Он допускал, был почти уверен, что кто-то сейчас с казачкой рядом; она одна, и кто-то дол-жен согревать. Это нужно всем. И женщинам, думается, больше чем мужчинам. Систему надо прочищать.
Он тоже не зарекался не встречаться ни с кем. Однажды даже попробовал – ведь клин кли-ном вышибают – с гостьей со свадьбы очарованного своей кобылкой техника Вити. Так, ниче-го крутого...
Он не ревновал, не завидовал другим мужчинам; необъяснимым образом чувствовал – он был для неё особенным.
От нечего делать Маркин начал долбить диалектический и исторический материализм для кандидатского минимума. Он навестил отца – у него имелись собрания сочинений классиков марксизма, и попутно починил ему телевизор. Из отцовского магнитофона неунывающий ба-ритон Элвиса Пресли уговаривал девушку – “Don't be cruel”.
Недавнее далёко, не будь ко мне жестоко…
– Если есть время – бегай, – посоветовал отец. – С портативным приёмником на ремне, чтобы скучно не было. Я и то двенадцать кругов до работы вокруг квартала накручиваю, энергией заряжаюсь.
Отец явно пытался его отвлечь. Вот он просит Маркина-младшего набрать ему с рукописи на компьютере кафедры первую главу учебного пособия для студентов. Отец как раз начал его писать.
– Если наш компьютер свободен, можешь сидеть за ним сколько хочешь. Прикинь, что мы можем из него при этом объёме памяти и быстродействии выжать. И попутно напиши, пожа-луйста, программку подсчёта амплитуд пиков на графике.
А тут новая тема:
– Лёня, через торгово-промышленную палату прибыл японский исследовательский микро-скоп. Сопроводительная документация там же, в бюро переводов. Поехали, получим.
Потом он, конечно, скажет – запусти, будь добр, прибор и проверь работу контро́ллера.
С Маркиным казачка была откровенна, доверяла, да и вообще не умела лгать, разве что не называла имён. По каким-то деталям, почти интуитивно, он решил, что к последней беремен-ности может иметь отношение руководитель группы электриков, славный рубаха парень. На очередном производственном собрании Маркин нарочно сел рядом и потихоньку вывел бесе-ду на казачку.
– А, эта, – пренебрежительно усмехнулся дружище-электрик, – да она уже уволилась. Баба так себе, но при надобности сгодится; сиськи ничего, только на соске у неё волосы растут, фу-у!..
Маркин пожалел, что затеял разговор. Ты, значит, и есть тот самый удалец. Имуществом пользовался, ожиданиям не ответил, отзыв отвратительный. Дерьмо. Улыбнулась человеку удача, а он…
Ну, видел Маркин волоски на её левой груди, это не казалось ему недостатком. Просто её особенность, он даже не обращал на это внимания. Ему она была нужна целиком.
Этот малый не понял главного – рядом женщина, с которой тепло. Специалист по соскам при-цепился к волоскам, а её ноги не требовали эпиляции. У неё приятный, едва уловимый запах. Она раскрывалась навстречу как лотос, а покоритель сердец, считай, получил лишь частичное удовлетворение. Этот тип провёл с нею пару ночей и соскочил. А Маркин коснулся и примаг-нитился.
Как она так опростоволосилась? Он, должно быть, месяца три кругами ходил, слюни пускал. Не устояла перед синеглазым, улыбчивым красавцем-славянином. А бабье лето шепчет – ро-жай или влюбляйся. С виду самодостаточная, уверенная в себе, а всё-таки баба; и на неё бы-вает проруха. Поди, серенады пел, зас..нец.
Слушай, ему же повезло с этим электрическим идиотом. Радуйся. А то варила бы она сейчас семейные борщи. Маркин поднялся и пересел, улыбаясь себе.
V. Японская вишня
Казачка, по её рассказам, в сарафанном детстве ходила с компанией собирать степные тюль-паны. На Восьмое марта он принёс матери букет тюльпанов. Сознавал – хочет приблизиться к той голенастой девчонке с исцарапанными коленками и цветком в волосах. Матери нравилось пышное цветение пионов, но их ещё не было. Она ставила пионы в гостиной на каждый день его рождения. Раньше ему представлялось, что цветы дарят только женщинам. Может матери хотелось родить девочку?
– Старшая медсестра нашей поликлиники, она ещё тебя нянчила, зовёт на свадьбу дочери. Не прийти – обидится.
– Мама, я не собираюсь ни с кем знакомиться.
– Можешь не знакомиться. Но пойдёшь?
– Нет, скажи, срочно вызвали на работу.
– Врать не буду. Скажу – не в духе.
Маркину встретился инструктор его автошколы с мальчиком.
– Внук? – кивнул на мальчика Маркин, пожимая руку.
– Нет, сын, – слегка обиделся инструктор. – Я поздно отцом стал. Первая жена мне изменяла, со второй не было детей, а пацан с третьей. А ты не женат?.. Хочешь, с племянницей позна-комлю?
Сговорились они все, что ли?
За окном начинали голубеть небеса.
На компьютере отцовской кафедры шутники установили игру “Раздень девушку”. Надо было молниеносно снимать с изображения девушки деталь одежды за деталью. Стоило задержать-ся, игра возвращалась к началу. Никто на кафедре не смог увидеть её обнажённой, поэтому к ней прилипло прозвище “Железная Дунька”. Со злости на эту холодную бездушную особу Маркин с пятой попытки умудрился её раздеть. Она не произвела на него должного впечат-ления. Зря старался, провокация – просто тело, плоть, мясо. Кого тут раздевать…
В вечернюю смену он сидел за своим рабочим столом и вдруг почувствовал, что в дверном проёме кто-то есть. Он обернулся и обомлел – казачка стояла на пороге в светло синем плаще и с улыбкой смотрела на него. Она вернулась.
Он подошёл и взял её за руку, чтобы она не исчезла, и поцеловал, ощущая свежий вкус её рта. Да, она.
Казачка пояснила – дочка захотела приехать, повидать прежнюю школу и подружек. Он по-нял второй смысл – она приехала к нему. Негромко назвала адрес подруги – двумя улицами дальше своего бывшего дома – и ушла. У казачки, конечно, отсутствовал пропуск на теле-центр, но для неё это не было препятствием.
Он чувствовал на лице её чистое дыханье. Не мог ждать, всё валилось из рук.
Почти в полночь осторожно постучал в дверь. В единственной комнате спала дочка. Одино-кая подруга предусмотрительно ушла. Уединились на кухне. Не зажигали свет, чтобы не по-тревожить малую. Сначала гладили друг друга, затем обнаружилось, что на дощатом полу много места. Он всё боялся, что ей жёстко, подкладывал руки, себя, куртку.
Потом купил постель, а наутро закатывал рулоном под кухонный стол.
Значит, не зря зацвела перед телецентром нежно-розовая японская вишня.
Мать, как обычно, Маркина чувствовала, и неожиданно предложила:
– Раз твоя подруга приехала, зови в гости. Будем знакомиться.
– Мама, – удивился он, – ты же была против неё.
– Я уже не знаю, как для тебя лучше, сынок.
– Для меня лучше, мама, без всяких визитов.
Дочка казачки посетила свою школу, класс и даже посидела на уроках. Ходила с девочками в кино. Мальчиков не брали – ну их!..
Казачка была нарасхват. Привечали её многие семьи.
– Если тебе куда-то надо без меня, иди. Не будет разговоров и напряжённости. Тебя знают все.
А Маркин ждал ночи.
– Наведывалась сегодня к нашим. Когда слышу о тебе гадости, хочется треснуть по голове.
– Цветоустановщица Амалия, – догадался он, – первая сплетница телецентра?
Забавно – оказывается, и казачка тоже спрашивала о нём. С неё сталось бы Амалию и за во-лосы оттаскать, но она не хотела ему неприятностей.
– Говорит, что ты на Восьмое марта, в стельку пьяный, с каким-то парнем снимал двух гряз-ных шлюх у гостиницы «Молдова».
– И ты, конечно, возразила – да он же не пьёт!
– А разве не так?
– Не пью только из лужи, а так, новенькое, пробовать готов…
– Вдвоём пробовали?
– Двоюродный брат перебрал в ресторане, и тётя через маму попросила на его «Ладе» раз-везти их.
– Он живёт с двумя девушками?
– Нет, с тремя, это три подружки. Одна тогда как раз простудилась.
– И как же они его делят?
– Строго в порядке живой очереди, – с абсолютно серьёзным лицом сказал Маркин.
Казачка каталась со смеху. Чтобы не разбудить малую, пришлось закрывать ей рот поцелуем.
Втроём пошли в кино. Сидели в кинотеатре «Патрия» на балконе. Дочка слева от неё, он справа. Фильма не помнит. Хотелось трогать её прямо на сеансе. Единственное, что мог себе позволить – держал за руку, целовал кисть, дотрагивался до плеча.
Лучше бы она сидела у него на коленях. И целовать линию роста волос на шее.
Катался с нею и дочкой на лодке в парке на Комсомольском озере. Каскадная лестница обни-мала казачку. Облака плыли над водой. Весенние аллеи трепетали.
Обедали на террасе прибрежного ресторанчика с весёлым названием «Поплавок». Смотрел, как она набирает мороженое. Это тоже волновало.
– Ты будто ешь меня глазами, – посмеивалась казачка. – Закажи себе ещё сладкое или зай-мись чем-то. А то подавлюсь.
Чтобы отвлечься, отвернулся и стал собирать для девочки кубик Рубика, искоса всё же по-глядывая на казачку. Она догадывалась, затуманено смотрела.
Маршрутным такси поехали в Кишинёвский зоопарк. Там был бэби-бум после холодов. Сидели вдвоём в кафе, а дочка повторно бегала к попугайчикам.
Она спрашивала о первой интимной близости, других женщинах, и почему он выбрал её. И он, смущаясь, мешая с непривычки учёные термины и народную лексику, скомкано пытался объ-яснить себя, свои ощущения и восприятие сидящей напротив женщины.
Она извлекла из его путанности: он тащится от неё, балдеет в ней, ловит кайф от голоса, рук, запаха, слов, тела, ног, губ, дыханья, походки…
– Ты сумасшедший, – восторженно смеялась казачка. – Я с тобой тоже съезжаю с катушек. Ещё пять минут таких речей, и я долбанусь окончательно.
На них оборачивались.
В последнюю ночь она целовала его шрамик от аппендицита.
– Если бы ты тогда написал – оставайся…
Она, оказывается, ждала – как скажешь, так и… А он не знал, что его мнение важно. История с обменом начиналась задолго до него, сколько усилий вложено, вся родня – двое братьев и сестра – на ушах стояла, взяточные в жилотделы проплачены и отступные за лучшее в каче-стве жильё…
Она промолчала, а он не настоял. А надо было наплевать на повышение, приехать, трахнуть кулаком по столу – никакого Ростова! Ты моя, и девочка моя, и всё здесь моё. Я так решил, и баста!
Она с дочкой возвращалась в родную сторону. И правильно – спокойнее за них. А возле па-мятника молдавскому господарю уже собирается толпа и орёт про оккупацию. Он не был ок-купантом, но ведь могут и не разобрать. Его предки тихо жили в Бессарабии и Буковине и при турках, и австрийцах, и румынах, и русских. Детство и юность отца с матерью прошли под ру-мынами. Мать красиво пела на румынском.
Я не знал, что ты жалеешь, что уехала. Но мне приятно, что ты жалеешь обо мне.
(Окончание следует) |
