VI. Любо, братцы, жить!
Подруга, давшая казачке кров и видевшая Маркина всего однажды, позвонила вскоре на его служебный телефон – нужна настоящая мужская помощь, а именно, рубить дрова.
– Откуда номер узнала?
– Неважно.
Смотрела с тяжёлым любопытством и каким-то ожиданием. Дрова он наколол, от чая отказал-ся, на просьбу поправить перекосившуюся гардину предложил обратиться к более опытному человеку.
Не понравился прозрачный намёк – не все такие недотроги, как хотят казаться. Она сделала казачке доброе дело, но была ему неприятна. Он считал, что перед ней в долгу, а лучше бы дать денег, и пусть наймёт человека. Казачка всё равно заплатила за проживание. Что же он ещё должен.
Странное дело – после отъезда казачки на телецентре всё всколыхнулось. Их видели вдвоём – в микрорайоне живут глазастые и смышлёные люди. Тайное стало явным и всеобщим.
Ни с того ни с сего давняя и старшая подруга казачки звукорежиссёр Сазонова пригласила Маркина в свой кабинет и показала письмо. Глаза сразу выхватили из текста фразу: „Это прекрасный рыцарь с неказистой внешностью…“ Он узнал почерк – письмо из Ростова. Она делилась тем, что её наполняло.
– Письмо адресовано вам. Я читать его не буду.
Провожаемый удивлённым взглядом он вышел.
Он понимал – эта строка редкая, необычная похвала. Но „неказистый“ почему-то царапнуло. Лучше бы она писала проще – он славный или он ангел! Впрочем, ещё девчонки в школе го-ворили – некрасивый, но симпатичный и обаятельный.
Ни о ком другом так не писала казачка, но гордости не было. Она, оказывается, всё видит и принимает его, таким как есть. Ерунда, лишь бы принимала. И этой сороке она поверяет сер-дечные тайны.
Сазонова не то, чтобы трепала языком, поделилась, надо полагать, с приятельницей, редак-торшей отдела новостей.
– Только больше никому. Ты же понимаешь – это глубоко личное…
И пошло-поехало – он слышал шушуканья за спиной, замечал любопытствующие взгляды.
Это его не трогало. Он не писал ей – помалкивай об… Это означало бы лишить её старых свя-зей и возможности выражать свои чувства, о которых она не хотела или не могла говорить ему. Он не писал ей о пересудах. Пусть не знает.
– Лихорадка злословия, – глядя куда-то мимо Маркина говорил режиссёр Чумак, отец-одиночка двух малышей, за частую нетрезвость из сострадания к детворе не уволенный, а задвинутый в детскую редакцию как менее ответственную. – Ну, я то шибздик, она на меня никакого внимания. Но остальным-то что?
– Ты молодой, – осторожно обронил старший коллега, – уши едва примялись, а на моей памя-ти на телецентре сменилось четыре директора, и женщине-ягодке надо было всем угодить.
И это его не волновало. Она имела право и могла позволить себе выбирать директора.
Болтали в коридоре на перекуре две сотрудницы фонотеки, будто между собой, но ему, про-ходящему, в спину.
– Принимала на дому. Слаба на передок. Боже, с кем она спуталась!
– Действительно, какой стыд! Да я бы в жизни…
Маркин повернулся.
– Я бы не стал такое говорить за глаза. Она не виновата. На неё нашло помутнение. Это я её соблазнил.
Они стушевались и юркнули назад в фонотеку.
Неопределённо-выжидательно улыбалась Амалия:
– А у нас на телецентре завтра дискотека; там будет столько хороших девочек…
– Спасибо, я подумаю.
– Раньше надо было думать, когда не ту бурёнку пользовал!
– А мне бурёнка нравится… – непроизвольно напрягся Маркин и осёкся: завтра эта фраза бу-дет известна всему телецентру.
– Молодец! – ободряюще хлопнул по плечу старик Панин, инженер по технике безопасности. – Такая женщина… Если уж она решила… Завидую.
Маркин едва было не ощетинился, но остановился и посмотрел Панину в лицо.
– А вы её хорошо знаете?
– Конечно, мы с ней в телецентровской волейбольной команде играли. Я как связующий и тренер. Тогдашний директор телецентра неплохо подавал. Чудная, честная, звонкая была девчонка, да такой и осталась. А у меня в то время уже внук появился…
Маркин интересовался возможностью перехода в лабораторию телецентра – хотел уйти от ап-паратных, где казачка работала. Они казались опустевшими. Медлительный завлабораторией пожевал губами:
– А у тебя с (он назвал её фамилию) всё серьёзно?
Маркин повернулся и ушёл. Лаборатория для него закончилась. На кой ляд вообще было та-иться? Что, грязными руками трогали бы? Да наплевать.
Ростовчанин, поменявшийся с ней на Кишинёв, скоропостижно скончался – Маркин видел со-общение в «Вечерке» в траурной рамке. Он не писал ей об этом. Зачем. Но передал кто-то из ближнего круга казачки.
– Подождите, Маркин, – окликнул его в коридоре парторг телецентра Урсу. Маркин удивился вниманию партии: из комсомола он уже пару недель как выбыл по возрасту, а в передовой отряд всё равно не возьмут. – В связи с сигналами с мест я обязан предупредить вас как ра-ботника идеологического фронта о необходимости соответствия моральному облику строите-ля коммунизма.
Из Маркина выплеснуло отчаяние.
– А я не женат. А она общественник и ударник коммунистического труда. И уехала. Навсегда. Что ещё?
– Ну, – замялся партком, – я к тому, чтобы разврата не было…
– Не будет, – пообещал Маркин, чуть не плача, и пошёл к себе.
Он не соврал – казачка работала в профкоме, а её трудовую книжку заполняли благодарности и поощрения, и при переводе на Ростовский телецентр у неё не было никаких проблем. Скоро он будет стоять перед товарищеским судом – к разврату отношения не имею.
Они стали притчей во языцех. Их связывало что-то понятное только им самим.
– Что-то случилось, сынок?
– Не случилось. Просто сплетни на работе.
– Ничего не отрицай, ничего не подтверждай, – сказала мать, – люди утомятся.
– Сплетни? А ты представь себе, что временно работаешь в дурдоме, – сказал отец. – Легче станет. Наши старшекурсники в выходные собираются на турбазу в Вадул-луй-Водэ. Я еду от электрофизического факультета классной дамой. Поехали, Лёня, развеешься, поплаваешь.
– Спасибо, папа, но в субботу работаю, отгулы нужны. С твоим сердцем не ходи по жаре. Пора тебе перепоручать такие дела кому-нибудь помоложе.
– Ты слишком повзрослел; студенчество это сама вечная молодость. Буду работать в полите-хе, сколько смогу.
Мать сдавала. Её, которую могли поднять ночью при любом серьёзном недомогании, не гово-ря уж о родах, знала вся округа. Будучи на пенсии, несмотря на возражения Маркина, она пыталась подрабатывать на дому у пациентов: уколы, перевязки, массаж… Желающие были, но сил не хватало.
По зарплатной ведомости батальона – мать числилась вольнонаёмной – Министерство Оборо-ны подтвердило ей участие в боевых действиях. Это открывало ей доступ к льготам для вете-ранов войны. Но для матери чувствительным был моральный аспект.
– Знаем, как ты воевала, – заявили ей в очереди, – вы все воевали в Ташкенте.
И теперь мать держала в руках документ – она сражалась за Родину.
Мать не любила военные книги и фильмы, ей хотелось забыть о войне. Тётки Маркина по-разному вспоминали о знакомстве матери с будущим мужем-офицером:
…Он ехал на гнедом коне, а мать шла по тротуару…
…Он пришёл в поликлинику, где мать работала медсестрой, проводить политинформацию, и спросил, кто эта девушка-смуглянка…
– Вот уже и легенды пошли, – посмеивалась мать. Нет, Андрей пришёл на вечер медработни-ков, посвящённый Первому мая, и пригласил её на танец, а семнадцатилетняя мать ответила, что с русскими она не танцует. Красная армия пришла в Бессарабию за несколько месяцев до этого. Тогда он заявился с вином и конфетами к ней домой.
– Папаша, можно к вам?
Дед, отец матери, при румынах держал станционный ресторан. После национализации новая власть назначила его директором этого же ресторана. Хлебосольный дед кивнул бабушке – накрывай! Весь вечер мужчины выпивали вдвоём, а потом и легли спать валетом на одной кровати.
Утром дед заявил матери – всё, ты выходишь замуж.
Андрей их и спас – он вывез её сестёр и родителей на полуторке, когда немцы уже входили в город. Дед-ресторатор, будучи дезинфектором в Трудармии, скончался от сыпного тифа, а бабушка от истощения.
VII. Приеду
Маркин подписывал отпуск у Медведева.
– В Ростов летишь? – жёстко спросил Медведев.
– Да, – с вызовом ответил он, глядя прямо в лоб.
– Обидишь её, сожру с потрохами.
Маркин хотел сдержаться, но не смог:
– Не твоё дело.
Тут они были на равных.
Он взял бумагу со стола и понёс в отдел кадров. Выходя в коридор, оглянулся. Медведев всё также напряжённо смотрел ему в спину. И этот за неё переживает, воздыхатель. Ну, кто здесь ещё хочет комиссарского тела?
Перед началом учебного года казачка с дочерью отдыхала в Сочи. Белокожий Маркин солнца не выносил, и приурочил свой приезд к субботе после первой недели сентября.
Телефона у казачки из-за переезда ещё не было. Обещались ставить через год. А Маркину с матерью лет через пять – всё-таки старое предместье на отшибе.
Он послал почтовую открытку о своём приезде.
В поезде Адлер – Ростов-на-Дону познакомился с казачкой молодой парень, наладчик холо-дильного оборудования из Красноярска. Доехал домой. Взял отпуск за свой счёт и поехал об-ратно. Ни адреса, ни фамилии он не знал, но помнил, что работает она на Ростовском теле-центре. Ждал у выхода целый день. Она вышла двадцать минут двенадцатого, а он стоит с чемоданчиком – вот, приехал навсегда.
Пришлось взять его с собой – не оставлять же человека ночью в незнакомом городе. Ночевал он на узкой девичьей кровати в детской. Дочка спала с казачкой. А часов в десять утра прямо с самолёта заявился Маркин. Сразу понял – этот приехал свататься или как получится.
Маркин протянул ему руку.
– Леонид.
– Алексей.
Мягкий морской загар делал её похожей на испанку. Он видел – казачка испытывает нелов-кость. И причина этому неожиданно-пикантная встреча двух конкурентов. Даже малая хлопа-ла глазами. Казачка не отправила её в школу, видимо, не хотела оставаться с гостем наедине. Идя в туалет, он прекрасно знал, что будет сказано за его спиной.
– Кто тебе Леонид?
– Друг.
Все точки расставлены, формальности соблюдены. Анекдот продолжался – в полдень выходи-ли из дома, и в почтовом ящике обнаружили открытку Маркина. Он её обогнал...
Кажется, по рассказам тёток Маркина, у юной его матери тоже был эпизод “два кавалера”. Вторым значился много её старше врач из поликлиники, с которым она по сёлам проводила вакцинацию от холеры. Тот всем сотрудникам намекал на свой почти статус её жениха, обру-чение, договорённость с родителями. Возможно, это была ей подсказка или же просто хотел чувствовать себя моложе и востребованней.
Андрей пришёл к нему на работу в отсутствие матери:
– Мы говорим о дорогом нам человеке. Я её не заставляю. Как она решит, так и будет. Найдёт кого-нибудь другого – её дело. Но распускать слухи об обручении не советую.
А до войны оставалось всего ничего…
Всей компанией – два соперника, казачка и малая – гуляли по солнечному, оживлённому Парку Революции. Ели мороженное, катались на аттракционах. Уже начинала отдавать жел-тизной листва. Алексей купил в киоске открытки с видами Ростова, какие-то сувениры. Со-брался на вокзал. На прощанье пожал всем руки.
– Ну, извини, Леонид.
– Ничего, – сочувственно улыбнулся Маркин. – Бывай.
Его эта ситуация забавляла. Он проходил вне конкурса.
Ты, Лёша, молодчина, так и надо. Вокруг этой женщины должны вращаться мужчины, пока его нет. Тешить, дарить внимание, набрасывать на плечи пиджак. Жаловать, согревать, про-чищать. Эта женщина – его добро, его богатство. И ей должно быть хорошо.
Оставшись с нею вдвоём, он похлопал её по попе.
– Мне было неприятно видеть его на своей территории.
Она смущённо улыбалась.
– Извини, я подумать не могла, что простой разговор в поезде к этому приведёт.
Ночью она заглаживала вину.
Он сидел, соскучившись, у её ног на полу. Рассказывала – возвращалась с вечерней смены в разболтанном, длинном, почти пустом автобусе. На очередной остановке трое парней сорва-лись с сидений, двое схватили её за руки и стали вытаскивать из салона, а третий удерживал дверь. Она закричала и рухнула, упираясь коленями в жёсткий ребристый пол, чтобы не дать себя выволочить, и с помощью других пассажиров отбилась...
Парни дали ходу. Домой пришла с окровавленными коленями и порванными колготками.
Он прижимался лицом к её коленям и чувствовал, что сейчас мог бы с жестоким удовлетворе-нием убить.
– Чтобы во вторую смену больше не работала.
– Не беспокойся, снаряд в одну воронку дважды не падает. Теперь я ношу в сумочке скаль-пель.
– Причём здесь скальпель?
Она подняла ему голову и заглянула в глаза.
– Боишься за меня?
И он почти шёпотом выдохнул:
– Боюсь.
Она перешла в дневную смену. Он знал, почему они на неё нацелились – она была яркой и независимой.
Маркин закрывал квартиру. На лестнице их не могла не встретить старшая по подъезду, охо-чая до солидных людей Баба Вера.
– Здравствуйте, деточка. У вас гость?
– Да.
– Какой приличный мужчина. Начальник, верно?
– Хуже – директор.
– Ой, неужели?
Маркин спустился и взял казачку за руку:
– Здравствуйте. Моя жена вас неправильно информировала. Я инженер.
– Но – главный инженер?
Он моментально согласился:
– Да, главный.
– А почему вы с вашей женой не живёте?
– У меня правительственное задание на Дальнем Востоке.
– А-а, ну тогда конечно...
В самом деле, почему.
В театре имени Горького смотрели втроём пьесу Виктора Лаврентьева «Чти отца своего». В антракте малая расшалилась и каталась по перилам лестницы.
– Чья это девочка? – закричала гардеробщица.
– Моя, – подошёл Маркин.
– Следите, папаша, за вашими детьми.
Он взял её за локоток и повёл к матери.
– Не трогай меня, – уперлась она, выдёргивая руку, – ты мне не папа.
– Конечно, я тебе не папа, но это не значит, что ты мне совсем чужая.
Это её удивило и озадачило.
Чти отца своего и мать свою.
Он мог представить себе сцену смотрин за длинным столом. Во главе стола он, правнук Ки-шинёвского раввина, пострадавшего в погроме, и она, правнучка хуторского кузнеца-казака, вышедшего на подворье за мешком картошки и больше не вернувшегося. С её стороны – мать нормировщица цеха, отец бригадир-бетонщик, автомеханики, шахтёры, зубные техники, председатели колхозов, таксисты, повара, начальники ЖЭКов…
С его стороны – мать фельдшер, отец доцент в политехе, токари, парикмахеры, врачи, столя-ры, инженеры, фотографы, портные…
А потом его отец и её старший брат бьют по рукам – согласны, отныне мы сваты. Все поздрав-ляют друг друга и обнимаются.
Выпроводив своих девчонок в школу и на работу, Маркин бегал, из интереса выбирая для пробежки всё новые места.
– Доброе утро, тётя Вера! Как дела? Вы сегодня прекрасно выглядите.
К Маркину Баба Вера благоволила:
– Ой, Лёнечка, заходите, у меня сегодня пирожки с картошкой.
– Спасибо, тётя Вера, я недавно из-за стола… Ну, если вы так настаиваете, возьму пару штук для дочки.
– Если вам, Лёнечка, надо носки заштопать, так я завсегда. Сейчас никто не умеет…
Пирожки он выбрасывал – она держала кошек, и кошачий дух пропитал всё вокруг.
Казачка определила его в детскую комнату, чтобы уединяться с ним по ночам, а потом уходи-ла к дочери на раскладной диван.
– Знаю я, чем вы там занимаетесь, – заявила малая поутру. Казачка смеялась.
– Да, занимаемся, – спокойно ответил он, – потому что мама очень близкий мне человек.
Это её снова озадачило.
– Народ протестует, – высказался Маркин наедине с казачкой, – не надо покушаться на её девичьи покои. Будем спать вместе.
– А если ей в туалет пройти?
– А как живут тысячи людей?
Наконец-то они лежали на чём-то широком.
VIII. Твои глаза
Девочка спала крепко. Он тоже спал, как проваливался – отходил от кишинёвского напряже-ния. Если просыпался до казачки – смотрел на её лицо, преодолевая желание погладить.
Как-то захотелось спеть ей колыбельную. Слух у него был, но колыбельной не знал. Спел то-гда вполголоса одну из любимых песен отца – “Прощайте, скалистые горы”. Она улыбалась, смотрела большими глазами.
– Нежданная радость – ты ещё и поёшь. И голос приятный.
– Ты меня не знаешь. Я ещё и овсянку варю.
– А твоя мама тоже поёт?
– Раньше пела. И в хоре Дворца культуры солировала. В музучилище её не приняли из-за фронтовой контузии – она на одно ухо недостаточно хорошо слышит.
Он вырезал казачке яблоко звёздочкой – несложный фокус, отец давно научил. Вторая звёз-дочка, конечно, досталась малой.
– Вы у меня две звёздочки.
Мне приятно, если свежая рубашка на утро будет поглажена тобой. Тогда, мне кажется, я чувствую твои ладони на своих плечах.
С подарками для казачки Маркин затруднялся – она была лучше любых подарков. C женщи-нами для совета покупать не получалось. Они догадывались, что выбирают для кого-то, с кем они не выдерживают сравнения.
Привёз колечко с изумрудом и бриллиантами. Размер знал – многажды целовал её пальцы, прикладывал свою ладонь к её ладошке. Её пальцы были длиннее.
Маркин купил казачке на вещевом рынке вишнёвое вечернее платье из тонкого джерси с ле-тящими рукавами из шифона. С её статью ей всё шло. Для себя старался – знал, что сам будет это платье с неё снимать. Нравилось смотреть, как она примеряет обновы. Нравилось поку-пать ей нарядные туфли и кружевное бельё.
– Да бог с ним, носи каблуки.
– Не могу. Среди людей живём.
– В постели все одного роста.
– Но они об этом не знают.
Ей шло красное, чёрное, белое, браслеты, серьги…
Достаточно, а то разоришься.
Не считай мои деньги – собьёшься.
Маркин хорошо подрабатывал переводами справочной и пользовательской документации че-рез торгово-промышленную палату благодаря однокласснице.
– У тебя, Маркин, есть стиль и нюх на перевод.
Пригодились, всё-таки, английская спецшкола (настояли когда-то родители) и добротная ин-ститутская подготовка. Вследствие перестройки возросли контакты с заграницей, палата пе-решла на хозрасчёт и самофинансирование. Маркин съездил в Одессу на толкучку и купил подержанный компьютер «Atari», чтобы быстро набирать и править текст. На кафедре отца по вечерам не наработаешься. Освоил печать в слепую, время-не-ждёт.
Одноклассница отбирала ему самое выгодное, доплачивала за сложность и скорость. На себя она оформляла редактуру его текстов, которую никогда не делала. К тому же он с ней делил-ся. Всё равно ей спасибо. Ей с её женской командой тоже деньги нужны – дочка, мать, бабка и даже прабабка. И супруг не пришей рукав...
Разорюсь – заработаю. Одаривать малую было легче: цепочка, выправила математику, как договаривались – подарил наручные женские часы с будильником, специально для школы. Ввёл правило – малой ежемесячно карманные деньги независимо от учёбы. Это твоё, дела-ешь, что хочешь. Привёз стильный школьный рюкзак Made in France – турецкий контрафакт; настоящих в Кишинёве не было.
Он смотрел с интересом и восхищением, как казачка одновременно готовит, прибирает, слу-шает новости, гладит школьную форму дочери и обсуждает с ней планы на зимние каникулы. В компьютерной технике это называется многозадачность. Ему такое казалось недостижи-мым.
Он привык делать за один раз только что-то одно. Перечинил в доме всё, что можно – от утю-га до стула. Строчил на привезённом «Atari» очередной заказ. Он видел недостатки ручной работы – нужен не тупой машинный перевод, а помогающая, управляемая переводчиком мощная языковая база данных. Записался в читальный зал областной научной библиотеки ради справочной литературы, почитывал про компьютеры.
Делал с малой уроки.
– Можешь теперь погулять или сходи к подружке. А после музыкалки я тебя встречаю.
Дочка с мамой выбрали как основной предмет флейту – за размер и относительную лёгкость обучения. Малая оказалась душевным человечком – подкармливала уличных псов; одна дворняга бежала за ней до школы. Мать промокнет до нитки под дождём – бросается на по-мощь с ножными ванночками и укутывает бабушкиной шалью. Казачка малую обожала.
– Зачем ты с мамой вместе в душ ходишь? Вам же тесно.
Всё ты видишь, ясноглазая.
– Так быстрее, чем по одному. Мы не стесняемся друг друга.
– Если тебе с мамой надо, – заявила, подумав, малая, – то ты мне скажешь, я пойду ещё погу-ляю.
– Нет, спасибо, – улыбнулся Маркин, – мы справимся.
Мальчик из старшего класса проводил её домой, да ещё и рюкзак нёс. Видно и в школе такое не проходит незамеченным.
Пришла она из школы расстроенной, швырнула рюкзак на диван:
– Машка говорит, у меня ноги кривые…
– А ну-ка стань. Нет, не замечаю. Вот у меня кривые.
И нарочно чуть присел и слегка вывернул колени в сторону.
– Нет, ты притворяешься.
– Ничего я не притворяюсь. У всех мужчин ноги кривые. Я тоже в школе переживал. А мне твои ноги нравятся.
– Правда?
– Правда. Машка завидует. Мальчик-то не её провожал, а тебя. Значит, всё в порядке. И, во-обще, ты замечательная. Я рад, что ты у мамы есть. На неделе пойдём фотографироваться – посмотришь на себя. Иди, позанимайся музыкой, пока пельмени сварятся.
Флейта пела из детской – “Родина слышит, Родина знает…” Ножки у малой были нормальные. В том же самом сочинском поезде цыганка нагадала девочке раннее счастливое замужество и двоих детей. Подрастала новая черноглазая казачка.
В подземном переходе на Ворошиловском проспекте он видел мозаичное панно – Григорий Мелехов на рыбалке. Ах, да, Мелехов звал Аксинью с собой на рыбалку, а она не пошла, чуя-ла, к чему дело клонится.
Маркин привёз с Центрального рынка розы на день рождения казачки. Кажется, Григорий Ак-синье роз не дарил, а что он там дарил? Не помню...
Ему начинал нравиться тёплый просторный город. На Большой Садовой они с казачкой зашли к часовому мастеру – у Маркина остановились часы. Молодой парень продул механизм рези-новой грушей, подкрутил и вставил в корпус.
– Сколько с нас?
Видимо, было что-то в их лицах. Он посмотрел, усмехнулся и сказал:
– С вас – ничего!
В сиреневой дымке угасала заря. В кинотеатре «Буревестник» смотрели уже виденный не раз фильм “Вокзал на двоих”, но впервые – вдвоём. Прислушивались к себе.
Гуляли по бесконечной ночной набережной. Над водой звенела тишина. Призывно светил Млечный Путь. Летела к земле Полярная звезда.
Казачка водила его к своим – к старшей сестре с ликом богоматери, шестилеткой пережившей оккупацию Ростова, и к младшему брату, любимцу семьи, цеховику-обувщику, а ныне коопе-ратору. Один из своих альбомов с марками Маркин подарил его старшему сыну. У мальчика было такое лицо, будто папа купил ему автомобиль. Младшему досталась игрушка.
Родня праздновала дружно, но в каждой семье ощущались какие-то свои нелады. Пили толь-ко водку, но никто не доходил до грани. Никто не лез в душу – друг из Кишинёва приехал? Ну друг, так друг.
Подумалось – наверное, эта вольная и сильная женщина не раскрывает перед родней его происхождение. Вот тебе и решительность, и смелый нрав. Видать, плетью обуха не переши-бёшь. Интересно, что скажет станица? Хотя без разницы. Или её сестра скажет – ты хороший, но ты другой…
Не сомневался – к нему присматриваются. Участвовал в беседе, рассказывал анекдоты, имел успех. Тоже пил водку, хотя предпочёл бы немного красного вина. Водку впервые попробовал на семейном торжестве лет в тринадцать. Не понравилось – горькая. Спирт на школьном вы-пускном. Принесли втихаря, разливали на компанию, а он настолько боялся, что залил всё водой, и даже ничего не почувствовал.
Бутылку водки – свой рекорд – выпил в двадцать лет на вечеринке после выездного комсо-мольского семинара. Обхаживал и добивался комсомольского секретаря института Алёну. Из-за близости комсомольской богини алкоголь плохо брал его, скорее, подстёгивал. Целовалась она умело и вкусно, а потом в институте делала вид, что его не узнает, видимо, давая понять – всё, что по пьянке, не в счёт. Остались пустота и неприятный тяжёлый осадок. И Маркин, как говорится, прикрыл лавочку. Хмельное – это не его.
Маркин пил за компанию. Первые три рюмки вместе, потом периодически пропускал. Осуж-дают или нет – безразлично. Рука подруги лежала в его руке. Рядом с нею не хотелось напи-ваться. Это отделяло бы его от неё. Не хотелось наедаться досыта, курить, отвлекаться. Она была ему другом, сестрой, наложницей, женой, едой, питьём, алкоголем, наркотиком... Она была всем.
Казачка подарила ему объёмистый, редкий и с превосходной печатью венгерский альбом «Женщина в мировом изобразительном искусстве», присланный бывшей Сашкиной библиоте-каршей. Светились прелестные, большей частью обнажённые женщины, написанные очаро-ванными ими мастерами живописи.
Спасибо, необычно, трогательно. Роскошное издание. Какие удивительные, проникновенные лица. Если бы я был художником…
Перед отъездом он ходил к жене старшего брата пломбировать зуб – зубная боль отдавала в висок. Левых пациентов та принимала на дому, а брат развлекал беседой. Ругая Горбачёва, он как-то невпопад обронил:
– Ты не думай, что раз она одна… Она чувствует мужика. И к тому же мозг не выносит.
Маркин уловил оттенок горечи – брат сравнивал двух женщин.
– Я знаю.
– А ты какой нации будешь?
– Я буду еврейской нации.
– Ничего, тоже человек.
Сашка засветился уже директором издательства на радиостанции «Маяк»:
– Мне довелось по службе посетить наши бывшие братские республики. С течением времени всё заметнее, кто кого кормил. Я видел всю эту дружбу народов. Они, как пауки в банке, ненавидят друг друга, и все вместе русских. Эксперимент с равенством и братством завер-шился...
И он требовал – закрыть границы, не пускать никого, рабочие места только для россиян, а эти пускай друг другу глотки рвут…
Новая жена Сашки была журналисткой и поэтессой из Гатчины. Он присылал Маркину её ли-рические стихи. Показалось даже, что пишет она лучше мужа. Сашка дописал постскриптум: „В воздухе пахнет националистической контрреволюцией, валил бы ты из Молдавии. Привет красному донскому казачеству!“
Из-за небольшого размера и своеобразия запомнилось четверостишие - стилизация.
Стрелец, влекомый к Венере
Хрупкое таинство полнит его мирозданье.
Вечность течёт на его, на песочных часах.
Тусклое солнце горит на исколотых латах
Быстро летящего к цели шального Стрельца.
IX. Каким ты был
Кишинёв пребывал слякотным, холодным и рано темнеющим. У бывшего дома казачки про-кладывали трубы – газифицировали. На работе коллега крутил Ким Уайлд “You Keep Me Hangin’ On”. Бесстрастно бил барабан под глубокий зовущий голос.
Вечера и выходные допоздна проходили в напряжённой гонке за клавиатурой – помимо пере-водов он готовил для Сашкиного издательства на примере бестселлера «Телевидение?.. Это очень просто!» начатую ещё в Ростове книгу «Компьютер для тебя». Идея принадлежала Маркину.
– Годится, – написал Сашка, – мы не изобретаем компьютер, но донесём его до каждого. Если будут продажи, запустим книжную серию этого направления; за тобой предложения, подумай над вариантами. Аванс и договор вышлю.
Он рассчитывал завершить всё к последней неделе декабря. Новый год встречать в Ростове. Билет взял заранее, знал, что перед праздниками билеты во все стороны будут распроданы. Из самолёта он увидит летящую навстречу зарю. А дальше – вместе. Ну, ещё наезжать в Ки-шинёв проведывать мать.
В республике шли кадровые перестановки.
– Я вам перевод в Ростов не подпишу, – заявил Маркину новый директор телецентра Жосан, сменивший Лаврова. – Почему? Знаете, как пишут в газетах – от комментариев отказался. Так и считайте…
Прямому взгляду казачки даже этот не отказал бы. Ничего, обойдёмся без перевода. Ростов-ский телецентр – он справлялся – мог взять его должностью пониже. И одноклассницы из тор-говопромышленной палаты там не будет. Ладно, деньги как-нибудь заработаем; люди идут в кооперативы. В паспортном столе пояснили – пока всё по старому: заполняете листок убы-тия…
Нельзя было оставить мать. Обменивать квартиру? Лишить её родственников и дорогих мо-гил? Надо спросить. Пусть мама выскажется.
– Тебе будет хорошо с твоей подругой. Никуда я не поеду, сынок. Здесь прошла моя жизнь. Это мой город.
– Мама, ты сможешь сама о себе позаботиться?
Мать задыхалась, перебирала старые фотографии.
За удержание переправы через Северский Донец весь её батальон был награждён медалями «За отвагу», которые по военному времени никто не получил. Маркин говорил матери – напиши в Министерство Обороны, пусть пришлют награду. Мать отвечала – неудобно выпра-шивать, не я же стреляла, напишу, может, когда-нибудь.
Так и не написала.
Он зашёл к отцу и сообщил о себе и казачке.
– Я ждал, что ты придёшь. Однако мама моей помощи не примет. И дело не только в этом. Бывает, чувства проходят. – Отец помолчал. – Но это твоя жизнь, Лёня. Тебе решать.
Жена отца была десятью годами моложе.
Пока мать сопровождала маршевые эшелоны, отец, как не достигший призывного возраста, копал котлован на химкомбинате в Саратове. Потом отца обучили на пулемётчика – две пули на каждый метр сектора обстрела! – но ни одного немца, как ни хотел, не успел убить, и за-кончил войну во взятом другими Кёнигсберге.
Он написал заявление на увольнение.
Медведев, не поднимая головы, черкнул на листе – возражаю! Потом посмотрел исподлобья поверх очков.
– У Жосана был?
– Был.
– Работу себе нашёл?
– Почти.
– Не торопись, а то застрянешь ни здесь, ни там. У тебя, конечно, и прописки ещё нет. Возь-ми с января дней десять без содержания. Уладишь дела, определишься – договорюсь с кад-рами. Отпустим в любой момент.
Маркин понимал – Медведев заботится не о нём... Подумал и согласился:
– Спасибо.
Городской клуб туристов звал на ёлку в заснеженные Карпаты.
Маркин писал о желании скоро прикоснуться, казачка ответила – а мне уже ничего не хочет-ся.
Он потрясённо догадался – у неё полностью прекратились месячные, загадка которых его умиляла, потому что она была женщиной. Она перестала ею быть.
Небеса оказались жестокими к ней и к нему. Ей шёл сорок третий год. А она писала невоз-можное – женись и приезжай с женой в гости, мы будем рады вас видеть; когда-нибудь я приеду в Кишинёв и пройдусь по знакомым нам местам…
Он понял недосказанное – я могу отдать тебе всю нежность, но этого недостаточно; тебе сто-ит позаботиться о себе.
Она хотела ему счастья.
Он чуть не выл – идиот! Он тут беспечно валандался, непонятно зачем, не думая, что это ра-но или поздно случится. А надо жить с женщиной, которая по сердцу; хоть час да наш. Об-нять её, и будь что будет. И так поженимся. Лишь бы целовать давала, да куда она денется. Что-нибудь придумаем. Надо ехать и оставаться.
Дал телеграмму – приеду! Казачка не отозвалась.
Внезапно слегла мать и больше не вставала. Прогноз был плохой. Операция ничего бы не да-ла. Требовались уход и дорогие лекарства.
Он сообщил о болезни матери. Ростов молчал. По вызову на телефонные переговоры она не явилась. Он звонил старшему брату.
– Нет, она здорова, разве что не в настроении... Извини, передавать ничего не буду. В ваши дела я не суюсь и не участвую. Разбирайтесь сами.
Он позвонил её сестре.
– Приезжать не надо, Лёня. Она против. И не пиши. Ей и так трудно.
Телефон младшего брата он не помнил.
Их телефонные номера, показалось, чуть ли не моментально стали недоступными; наверное, сменились. Станица заняла круговую оборону. И руководила этой обороной правнучка кузне-ца, сейчас, в темноте, глотающая слёзы на подушке. На этой подушке они лежали вдвоём.
Он писал и на дом, и на телецентр с указанием фамилии и должности. Служебного телефона с выходом в город у неё не было. Вежливое письмо на бланке Ростовского телецентра попро-сило впредь частную корреспонденцию не присылать. Она касалась его листков, она его слышала. Уже два телецентра знали об их отношениях.
Казачка молчала. Она работала, готовила еду дочери и давала ему время.
Мать кричала от боли. Не выносила дневной свет. В его сознании стали путаться дни и ночи.
Он оставался один, без казачки и без матери.
Мать чувствовала его ношу.
– Это жизнь. Ты не виноват. Поплачь, сынок, мужчины тоже плачут.
А он не мог. Он спрашивал кого-то рядом – за что?
Ангел Маркина невидяще глядел на низкое бесснежное небо.
Участковый терапевт, сослуживец матери, принёс болеутоляющее. Маркин прочёл аннотацию и посмотрел на врача:
– От него возникает зависимость…
– Да, зависимость возникает. Но сейчас главное облегчить страдания. Стать наркоманкой ва-ша мать уже не успеет.
Сашка прислал сигнальный экземпляр книги – отзывы хорошие, ждём продолжения! – и но-вый телефонный справочник по Ростову. Ни казачка, ни её родные в нём не значились.
Виделось в коротком ускользающем сне – он приезжает в утренний, малолюдный Ростов в командировку, а из подземного перехода навстречу поднимается она в вишнёвом платье с летящими рукавами.
От отчаяния он сблизился с присланной отцом, когда он уже валился с ног, молодой аккурат-ной сиделкой. По необходимости подменяя друг друга по уходу за матерью, они много време-ни проводили вместе, спали в одной комнате, и как-то само собой… А может, он искал в ней казачку.
Сиделка залетела с первого раза. Из-за казачки он отвык предохраняться. Но и потом от бли-зости она не отказывалась – не уходи, уже всё равно…
Мать догадывалась:
– Ребёнок это подарок. Она хорошая девушка. Не оставляй её. Не забудьте проверить пред-лежание плода.
Три женщины пытались ему помочь.
С беременностью сразу пошло не так. Медики считали её крайне рискованной, твердили об аутоиммунной атаке, настаивали на аборте, иначе – гибель и плода, и матери. Теперь он от-вечал за всех. Время поджимало.
Однокашник профессора Пинского по университету, женатый на англичанке, писал из Кем-бриджа, ссылаясь на агентство «Reuters» – Германия начинает принимать еврейских эми-грантов из СССР. Народный Фронт от намёков – мы никого не звали и никого не держим, пе-решёл к прямым угрозам – русских за Днестр, евреев в Днестр! В Тирасполе собирали рабо-чие дружины.
Отец был против отъезда в Германию.
– Не все грехи можно искупить. Я хорошо помню бомбёжки, горящий поезд с людьми и убитых детей. А наши родственники, расстрелянные на окраине?
– Прости, папа, мне необходимо уезжать: там медицина другая – нам помогут.
Он женился, чтобы вывезти в Германию и спасти своего ребёнка и роженицу. Была крохотная надежда – там помогут и матери. Разрешение на въезд пришло скоро, но матери оно уже не понадобилось.
– Рома звонил коллеге по международной конференции, врачу берлинской клиники Шаритэ́. Если вы там появитесь, он сделает всё, что возможно... Счастливо, Лёня. Давай о себе знать.
– Не переживай, папа, мы ещё увидимся.
Так и не свиделись.
Где бы я ни был…
Уезжая, он сжёг её письма, чтобы никто на свете не читал строки, обращённые к нему. Потом жалел – да пусть читали бы. Тепло этих писем могло наполнить и согреть вселенную.
„Я твоя каждой клеточкой тела“.
Перед отъездом он отправил откровенное письмо – ребёнок мой, но для меня ничто не кончилось – оставшееся без ответа.
Она освобождала его от себя.
Если родится девочка, он знал, чьё имя она будет носить.
Сашка, уже депутат Ленинградского областного Совета народных депутатов, писал электрон-ной почтой: „Хоть ты теперь и немчура, нашим странам надо ладить... Скоро всё станет ближним зарубежьем. Жизнь продолжается, всему своё время, Ростов Ростовым, а Берлин Берлином. И нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Спасибо за всё, что было…“
Письмо в Ростов летело над холодной равнодушной отчизной.
Он послал ей официальное гостевое приглашение c оплаченной страховкой и двумя авиабилетами с открытой датой из Ростова через Москву на Берлин. Конверт вернулся с несколькими обратными штемпелями и пометкой – адресат выбыл. Сашка по своим каналам запросил Ростовский телецентр: ответили – уехала в Москву по договору с частной рекламной видеокомпанией, не оставив координат.
Она прощалась с ним – (не) забудь меня.
Он искал её в интернете. Бескрайний интернет её не знал. Начиналась новая эра. Люди тронулись с места.
Он женился дважды. Обе жены были красивыми, понимающими, достойными уважения. Они подарили ему крепыша-сына и двух очаровательных дочерей. Он был им благодарен, но не мог дать того, что мог бы.
Он оставался на той стороне, на высоком берегу, под Полярной звездой, над тихим Доном, откуда ветер приносит едва различимые слова.
Ну что ты?
Я твоя каждой клеточкой тела. |
