Те, кому доводилось бывать в старых дворах большого города, помнят, что попадали туда случайно, мимоходом. То ли выходя через черный ход столовой, то ли зайдя в какую-нибудь контору, которая ютится в сумрачном полусыром подвале.

А если кто и жил в домах, что окружают те самые дворы, так очень давно, когда-то в детстве. Их и осталось немного. Все они аварийные и подлежат сносу в ближайшие годы. Сегодня в таких домах проживают лишь ветхие старушки да иной непостоянный люд. Кто с временной пропиской, а некоторые, вообще непонятно по какому праву.

Но живут, все живут.

В тот день, о котором пойдет речь, была суббота. Расплывчатое январское солнце неторопливо карабкалось по вымерзшему небу. Затем, уставшее, оно присело на крыше рядом с кирпичной трубой и заглянуло в окно  одной из комнат коммунальных квартир.

На общей кухне с грязными салатовымн стенами сидела пожилая женщина и что-то гундосила себе под нос — похоже, пела.

Фигура у женщины была угловатая, сухие руки висели вдоль туловища, а из-под халата выглядывали острые коленки. Лицо высохшее, обесцвеченное. Было такое ощущение, что когда-то давно выстрогали это лицо из полена, покрыли лаком — не понравилось,— забыли во дворе на открытом воздухе. Полоскал его дождь, хлестал ветер — вот оно и сморщилось, потрескалось. Внесли его в комнату, а ничего уж и не разглядишь на этом лице.

Из склеенных губ слышались хриплые и отрывистые звуки. Отуманенный мозг женщины пытался сложить слова песни, она старалась, но редкие звуки гасли в закоулках темного коридора.

Шумно хлопнула входная дверь, и вместе с бодрящим придыхом морозца появилась другая женщина — лет тридцати, с плоским лицом и большими черными глазами. На ней серая телогрейка с оранжевым жилетом, на ногах валенки, в руках — дворницкий скребок. В доли секунды она подметила худосочную тень певицы и, язвительно растягивая слова, заметила:

— Что, тварь, не уехала, нажралась? Ну, пей, пей...

Женщина, сидевшая у стены, бойко подскочила, взмахнула кулачками и истерично заверещала:

— Что я тебе сделала? Что?!.. Сама мужиков водишь, а тут ей Костик помешал!.. Он мне муж, слышишь! А у тебя — кто?

Черноглазая побагровела в лице и, не решив, что сказать, выругалась:

— Да пошла ты...
— Шлюха ты, Тамарка, шлюха! — засмеялась пьяная женщина.
— Ладно, тварь, веселись. Не буду руки пачкать,— и низкорослая, оставив в коридоре скребок, прошла к себе в комнату.

Открылась еще одна дверь в прихожую, и появился розовощекий упитанный парень с чайником в руках. Он прошел на кухню и, словно не замечая сидящей мумии, стал искать спички. Спичек не было. Тогда он оторвал кусок газеты, поджег от горящей колонки и сунул под стоящий на конфорке чайник. Газета сгорела быстро и прижгла пальцы. Парень отдернул руку, скривился.

— Обжегся, Володя, ай-я-яй! Маслом помажь, хочешь, я тебе масла дам?
— Да не надо, Елизавета Степановна, не надо!
— Это она, Володя, виновата, она... Думаешь, я не знаю? Да она в ментовку раз за разом бегала, она и заложила Костика, я знаю... Видите ли, Костик ей не нравился! А он что — шумел, буянил? Придет, переспит и уйдет, ведь правда же?

И женщина, которую парень назвал Елизаветой Степановной, а окружающие кликали просто — Лиза, Лизка, стала растолковывать Володе свое понятие о справедливости. Молодой человек не ответил, поспешно исчез в комнате — все это он уже не один раз слышал и знает. В квартире возникла странная пауза, словно бы все звуки умерли. Женщина сидела молча, не двигаясь.

Елизавета Степановна считалась самой старой из здешних жильцов. Она живет тут лет двадцать, если не больше, с тех пор, как вернулась из дальних странствий и устроилась работать на трикотажную фабрику.  Тогда ей и дали эту комнату.

Тамара — дворник, работает по лимиту, проживает в квартире третий год. Прописка у нее постоянная, она   ответственный   квартиросъемщик,   Володя — студент политехнического института, в жилищной конторе он подрядился электриком. Комнату ему дали временно, пока работает. Живет он здесь всего лишь с полгода.

Елизавету Степановну выселяют из квартиры, и весь рассказ о ней. Выселяют самым законным образом. Вчера приходил участковый с ее паспортом, заставил подписать какие-то бумаги и предупредил, чтобы не задерживалась с выездом.

— Ну куда, куда же я поеду? — закричала Лиза в спину участковому.— Раз выселили, устройте куда-нибудь!

А потом села, успокоилась и сказала себе:

— Поеду-ка я к племяннице, в Калининскую область. Буду там на ферме работать.

Всю ночь она упаковывала чемоданы, суетилась, гремела. Слышно было, как шлепала она по коридору и кухне, даже испугала Володю, который вышел в туалет и столкнулся с ней.

"Стерва! Хоть бы скорей убиралась!” — подумал студент и сморщился. Он не переносил запаха, которым несло от Лизы. Его подташнивало от любой нечистоплотности.

Володя был из благополучной семьи, его мать работала заведующей торговой базой в Светлокаменске, на юге. В большой город он приехал учиться, читать хорошие книги, знакомиться с умными людьми, стать со временем грамотным специалистом, а если получится — остаться и поселиться в этом городе. Так он думал, но еще ничего определенного не решил.

К людям Володя относился терпимо, но Лизу, при всей своей доброжелательности, переносить не мог. Особенно ее сожителя, Костика, из-за которого, собственно, весь сыр-бор и разгорелся и который, по всей вероятности, уже никогда не появится в дверях этой квартиры.

Лиза познакомилась с Костиком удивительно просто. После одной из пьянок, у друзей. Так она сама об этом рассказывала. Костик наведывался к Лизе не часто, раз в неделю, а то и реже. Где он пропадал — никто не знал. Когда Лиза стирала его кальсоны, носки и майку, он ходил в трусах по коридору, красовался татуировками на худых ногах и орал:

— Лизаве-та-а!  Ну, чего там? Ванна готова?!

И Лиза, счастливая и пьяненькая, суетилась, будто молодая, женская доброта била в ней ключом.

Да, она жалела Костика и любила его. Да, да, любила... И готова была поклясться в этом всеми святыми. Костик для нее был чудо-мужик. Несмотря на то, что он регулярно пил и нигде не работал, Костик был мускулистый, долговязый, с дерзким взглядом исподлобья и шрамом на шее.

Володя его побаивался. Встречаясь в коридоре, вежливо здоровался и лишний раз на кухне не задерживался. Почему боялся — Володя объяснить не мог, но за собственную трусость ненавидел Костика, который уже два раза успел отсидеть за тунеядство и бродяжничество.

В Лизином сожителе неприятно было все. И то, что он подолгу занимал туалет, читая там старые газеты, и то, что он носил отвратительного цвета кальсоны, которые Лиза после стирки вывешивала на кухне, и самое главное то, что он, мужик, пусть даже наихудший, спал с такой женщиной, как Лиза.

Тамара не переваривала обоих. После стирки и купания сожителей она отчищала ванну содой и стиральным порошком. Даже купила хлорную известь, на всякий случай. Свои полотенца и она, и студент в ванной комнате не оставляли. У них было подозрение, что Костик вытирает ими ноги.

В последний месяц Костик стал появляться у Лизы чуть ли не ежедневно. При встрече с молодым человеком он нагло подмигивал и спрашивал: как дела, студент? Володя застенчиво отвечал, ничего, мол, а сам стал подумывать о том, не попросить ли ему в конторе другую комнату. Но, оказалось — просить не надо. Все помогла устроить Тамара.

То, что она не общалась с Лизой, Володя знал, у них была давняя ссора. Лиза как-то по пьянке обругала дворничиху, при этом ущемила в душе Тамары национальное чувство. Были и еще конфликты: из-за уборки квартиры, из-за телефона, который отрезали по Лизиной беспечности, из-за украденной тарелки и прочих мелочей. Лиза в безденежные свои дни лазила в Тамарин чулан, когда той не было дома, и понемногу таскала бутылки — дворницкий приработок,— сдавала их и похмеляла себя и Костика. Тамара подмечая это, злилась, бешено крутила глазами, но молчала: не пойман — не вор.

Как-то вечером, не так давно, Тамара заговорила с Володей и пригласила в комнату попить чай с тортом. Лизы и Костика не было, они где-то шлялись по дворам. Студент, как человек воспитанный, согласился, тем более что Тамара работала с ним в одной жилищной конторе.

Дворничиха была в цветастом платье, которое приятно облегало небольшую крепкую фигуру, очерчивая маленькую грудь. Эта грудь более всего смущала Володю — в платье имелся разрез. Нет, у студента не появилось никаких предвзятых мыслей в отношении Тамары, но он прекрасно знал, что к ней изредка заходят разные мужчины, чаще всего свои, жэковские, не стесняются оставлять в коридоре обувь и громко разговаривать, смеяться — и уходят рано утром. Иногда из-за стены до Володиного слуха доносились легкие стопы, и вот эти воспоминания заставляли Володю смущаться и думать о Тамаре, как о женщине.

Они пили чай, говорили о всякой ерунде, пока не дошли до темы Костика с Лизой. И тут оба выяснили, что соседка с ее сожителем им одинаково неприятны и следовало бы их куда-нибудь переселить, по возможности, в первую очередь Лизу.

Володя невзначай проговорился, что Костик не так давно имел судимость. Лиза сама рассказывала об этом студенту — как-то беседовали на кухне.

Тамара услышав это, вся оживилась и подобралась, глаза ее загорелись непонятно какой радостью. Она достала из холодильника початую бутылку водки и предложила Володе выпить, чего студент уж никак не ожидал. И, совсем застыдившись, согласился.

На следующий день в квартире появился участковый — капитан милиции. Он деловито постучал в каждую дверь, вежливо попросил документы, раздал их обратно, а с Лизой и Костиком побеседовал отдельно, в их комнате. До Володи, который случайно вышел в  коридор, долетели обрывки разговора:

— Ну что вы, я ведь на один день... Завтра уезжаю.
— Мне обещали работу, посудомойкой, в столовой... Сказали, придешь, мы тебя примем.

Лиза уже больше месяца нигде не работала, с того времени, как Костик стал проживать у нее постоянно. До этого она подрабатывала где-то санитаркой, приносила домой остатки еды, что оставалась от больных.

Утром  Костик исчез  и целую  неделю не показывался. Лиза ходила по разным местам искать работу. Во вторник они появились оба, поздно вечером. Прошли в квартиру незаметно.

Володя уже спал, но сквозь сон слышал, как стучали несколько раз входные двери, а через какое-то время разделся напористый звонок. Кто-то открыл дверь, и в коридоре загудели мужские голова, затем они перешли в одну из комнат, похоже, к Лизе. Володя из любопытства натянул спортивные штаны и приоткрыл дверь.

Комната Лизы была нараспашку. Было видно: за столом сидит участковый и что-то пишет. Напротив стоял Костик, пьяный и молчаливый. На столе красовалась бутылка портвейна "Кавказ” и банка кильки. Чуть в стороне, понуро опустив голову, замерла бессловесная Лиза. Рядом расположились незнакомые люди в штатском, с красными повязками — дружинники.

Минут через пять Лизу прорвало. Истерично заломив руки, она жалостно воскликнула:

— За что его, за что-о?!

Когда Костика уводили, капитан добродушно предложил:

— Ладно уж, допей свой портвейн.

В квартире после неожиданного визита все смолкло. Спустя какое-то время Володя услышал, как Лиза пробежала по коридору и чем-то тяжелым ударила в дверь Тамары:

— Это ты все, сука, ты! Ты его погубила!

Володя поморщился от жуткого мата, но вмешиваться в бабий конфликт ему не хотелось. Единственное, чего он желал, – чтобы не случилось драки. Рукоприкладства не получилось, и Лиза уснула на полу кухни,  сраженная спиртным и усталостью.

Наутро студент узнал от Тамары: Костик был прописан во Владимире, но там не жил и не работал. А поскольку он недавно имел судимость, то больше трех суток находиться в большом городе не мог. Так объяснила Тамара, отсюда все и шло.

Вначале Володя подумал, что это бесчестно, то, как поступила Тамара, даже подло. Но, успокоившись, спокойно рассудил — ему нечего бояться, он же ни при чем. Когда участковый во время ночного визита спросил его, часто ли он видел этого человека здесь, студент замялся и ответил: не знаю, был как-то, и вообще, я вечера больше у друзей провожу. А Тамара — это ее право так поступать. И правильно сделала. Будь он на ее месте, возможно, и сам бы сообщил куда следует.

Еще через день Володе стало известно, тоже от Тамары, что Лизу выселяют — за пьянство, за то, что не работает, за нарушение паспортного режима и прочее.

Лиза в тот день заявилась ближе к сумеркам, пьяная, и, усевшись на табуретку, сухо объявила:

— Все, Володя, выселяют меня за кудыкину гору...

Дожилась, из своего дома выгоняют. А за что, за что спрашивается?

Лиза ненадолго замолчала, а затем принялась про свою жизнь Володе рассказывать. Студент вынужден был это выслушивать, поскольку помешивал жарящуюся картошку, и приглядывал за бульоном.

— А ты знаешь, кто у меня отец? Нет, не знаешь. А он у меня был большой начальник, вот. В министерстве работал. Это мне мать призналась, еще в войну. Мать у меня хорошая была, только померла скоро... Надорвалась, шпалы на железной дороге таскала. Меня тогда в детский дом отдали, а потом в инкубатор. Мы так интернат звали. Я там до седьмого класса
училась, а затем в ФЗУ пошла, при фабрике нашей... Я на трикотажной фабрике работала. Активная была, комсомолка... А хочешь, я тебе грамоту покажу?

У Володи в это время закипел бульон и побежал через верх. Студент быстро снял ложкой накипь и убавил огонь.

— Не хочешь, как хочешь... А потом я от фабрики на целину поехала. Нас туда многих послали — ребят, девчат. Если бы ты знал, Володя, как мы там работали: и день и ночь... У меня еще медаль за целину имелась... Ты знаешь, я бы там и сейчас жила. Жених у меня был, Миша, тракторист... Замерз он в тракторе. Эх, Миша, Миша, кто ж его знал, что так оно все выйдет.

Володе скучно слушать Лизино плаканье. Ему кажется, что он уже где-то слышал эту историю или читал. И вообще, он Лизе не верит. Выдумывает все она. И отца начальника, и целину, и жениха, который замерз в тракторе. Ничего этого у нее не было. А если и было у нее такое прошлое, то как она могла так опуститься?  Каждый  день  пить  и себя  за  человека не считать. Нет, все врет, думает Володя. Только зачем, чтобы пожалели?

— Володя, а хочешь я тебе подарю чего-нибудь? Хочешь тарелочки? Они у меня краси-ивые, с цветочками.

Лиза пытается встать и дотянуться до ободранного буфета, где за мутным стеклом маячит груда немытой посуды.

— Не надо, Елизавета Степановна, у меня есть, не возьму я, не надо, ни к чему это.

И Лиза, уставшая тянуться к буфету, у нее голова закружилась,   безразлично   кивнула   и  переспросила:

— Все есть?.. А вот кровати у тебя нет, на раскладушке  спишь.  Хочешь,  я  тебе  диван  подарю,  он мне теперь не нужен.

Действительно, кровати у Володи нет и денег нет, чтобы купить что-нибудь приличное. Удобно ли это, подумал студент, и, недолго посомневавшись, решил: удобно.

Следом за шатающейся Лизой он пошел в ее комнату, куда ни разу не заходил, и ужаснулся. Обои на стене были содраны, по полу разбросаны непонятные вещи, тряпки, газеты, мусор. Стена над столом была заклеена репродукциями из журнала "Огонек”. Все одни женщины: одетые, раздетые, княгини, богини, крестьянки, прачки, балерины,— кого только не было, все на одной стене.

Володя разобрал диван и по частям перенес к себе в комнату. Затем, усомнившись в бескорыстности Лизиного подарка, достал три рубля и сунул ей: возьмите, вам сейчас деньги нужны, пригодятся — и она взяла.

А ночью Володя подозрительно посмотрел на приобретенный диван и вспомнил рассказ Тамары о клопах в Лизиной комнате. Мысленно он содрогнулся, отодвинул раскладушку подальше от дивана и подумал о том, что завтра же надо купить «дихлофос» и обрызгать всю комнату. Спал студент плохо, с не выключенным светом. Он где-то читал, что клопы света боятся и выползают только в темноте.

А наутро Лиза умудрилась на данный ей трояк напиться и никуда не уехать. Она сидела на кухне и тянула свою бесконечную песню. И еще пыталась заговорить с Володей, который пришел за чайником.

— Хочешь, я покажу тебе свое лучшее платье?

Володя с негодованием, злой и не выспавшийся, взял чайник с плиты и ушел. Его возмутило, что эта старая дура не уехала, и неизвестно, сколько будет сидеть на кухне и компостировать мозги. Куда она поедет — Володе безразлично. Такие люди везде выживут, для них главное — выпить.

— Дураки! Все вы дураки! — неожиданно вскрикнула Лиза, сама не понимая кому.— Жизни не знаете, а я все знаю...

Ее рассуждения перебил звонок в дверь. Тамара уже переоделась и вышла открывать. Выглянул и Володя: не к нему ли?

Это пришел участковый вместе с осанистым молодым сержантом.

— Что, не уехала ваша красавица? Так я и знал. — Капитан   прошел   на   кухню,   остановился   возле Лизы. — Чего сидишь? Поднимайся! Пойдем в отделение, там решим, куда тебя направить. Только давай поживее, одевайся, бери вещи, некогда нам.

Все просто, буднично — и Лиза словно протрезвела.

— Что, прямо счас? — пролепетала она. И, покорно кивнув головой, поднялась. Неловко втиснулась в пальто бордового цвета, сунула ноги в хромовые опорки, закутала голову серым платком и — растерянно остановилась у дверей своей комнаты, словно не зная, что дальше делать.

— Ну, давай, давай!.. Времени у нас мало. Где твои чемоданы? Остальное потом заберешь. Не волнуйся, не пропадет твое барахло.

Голос у капитана бодрый, обнадеживающий.

Тамара стояла поодаль. Она не выдержала — быстро прошла в чужую комнату. Закрыла полунабитые чемоданы, щелкнула замками, поставила в коридоре под ноги Лизе: на, мол, бери и уматывай!

И Лиза поняла, что это — все, и никогда больше эти стены не будут ей родными, и Костика она здесь не увидит, и не будет в ее жизни радости, ни одной светлой минутки. Она тихо заплакала и, наклонив голову, забыв о чемоданах, пошла к двери. Капитан что-то шепнул сержанту, и тот послушно подхватил чемоданы. Они вышли на лестничную площадку.

Провожая Лизу, грустно смотрела ей вслед с одной из репродукций женщина с загадочной улыбкой. Она видела все: и слезы Лизы, и как люди спустились по грязной лестнице, как тащились участковый и сержант с чемоданами, как миновали они двор и пропали, нырнув в арку проходного двора.

Ничего  не  осталось,  даже  следов  на  подтаявшем льду.