Издатель и шеф-редактор всегерманской русскоязычной газеты «Русский Потцдам» — Боря Эльман утвердил новый макет газеты, и даже успел съездить в своё любимое детище: дочерний филиал «Потцдама», названный скромно, но с перспективой на будущее: «Наши в Европе». Невзирая на заметное, увесистое брюшко, изматывающее его к концу дня, и далеко не юношеский возраст, он полностью отработал служебные и внеслужебные мероприятия по передаче бесценного опыта мироощущения молоденьким редакторшам, и поздно ночью вернулся домой. И уставшее, потасканное тело Бори, и его практичная голова удачного предпринимателя требовали полноценного отдыха. Не ужиная, он завалился на кровать. Блаженно прильнув к подушке, он даже не почувствовал, как жена стягивает с него взопревшие за день носки.
Он влетел в сон, как щепка, втянутая в омут стремительным водоворотом, и вдруг оказался в огромном зале со сказочно красивыми люстрами, испускавшими ровный, мягкий свет. Зал вмещал множество людей, и всё равно не выглядел переполненным. Боря силился понять, куда это его угораздило попасть, но на ум ничего стоящего не шло. По роду своей работы ему частенько приходилось бывать в Бундестаге, но такой потрясающей роскоши, такой великолепной отделки, такой цветовой гаммы, такого антуража — он не встречал в немецких учреждениях, обслуживающих Правительство. И притом все те, кто были в зале, шумно переговаривались почему-то по-русски. Боря посторонился, пропуская мчавшегося взмыленного репортёра, державшего на плече камеру, словно заряженный гранатомёт, и лицом к лицу столкнулся с Зюгановым. Тот что-то хмуро пробурчал. То, что перед Борей — именно лидер российских коммунистов, можно было не сомневаться. Два дня назад, подписывая номер к выпуску, Боря дважды перечитал статью своего спецкора по Москве Махмуда Какаев, имевшего доступ к источнику основных кремлёвских новостей и сплетен. В очередной статье вездесущий Какаев анализировал деятельность коммунистов перед очередными президентскими выборами в России. Перейдя от конструктивной и острой критики Кремля при дряхлеющем Ельцине к новой роли домашней, корректной во всех отношениях оппозиции, верхушка КПРФ скромно, но с достоинством объявила, что партия, несмотря на недовольство некоторых активных политбойцов и разногласия в оценке стратегии Политбюро в регионах, всё же пойдёт на эти выборы, — в который раз избирать Зюганова президентом России. Но пойдёт только ради полезного компромисса с Путиным и его могущественной командой, сплошь состоящей из самых богатых людей России и генералов ФСБ, кто , как и в прежние и памятные годы ностальгического советизма, вновь стала первой в списке силовых министерств и прочих, карательных и надзирательных служб. Но почему — то особой радости от этого приятного во всех отношениях политического альянса чуждых друг другу идеологических сил, на хмуром от рождения лице Зюганова, вовсе не было заметно.
«Странно, а что это делает Зюганов в Берлине? — задыхаясь от профессионального журналистского возбуждения, лихорадочно подумал Боря. — Почему никто из спецкоров и секретариата не доложили мне о том, что в Берлине затевается, какой-то очередной политический сходнячок? Ладно, разберёмся и кой-кому вставим фитиль для профилактики от лености».
Неожиданно рядом послышался, чей-то знакомый по передачам русского телевидения, скандальный хрипловатый голос. Боря повернулся и похолодел. Владимир Вольфович — собственной персоной — в знаменитом уркаганском красном пиджаке, ухватив за галстук своего оппонента по политическому спору, успевая позировать четырём, аккредитованным телеоператорам правительственного телеканала, кричал подвывая: «Ты, кого, говнюк, тюрьмой стращаешь? Я год в Турции отсидел, в политической тюрьме, но за Родину отсидел, за свои высокие принципы. А по тебе, губернский ворюга, тюрьма уже иссохлась. Да я, Борьку Ельцина не сильно жаловал, а то — тьфу! Какой-то недоделанный губернатор качает права. ЛДПР не таких уродов ломала. Я приду в ваше затруханное Федеральное собрание и устрою вам весёленькую жизнь
Посеревший от страха губернатор, прижался спиной к стене и отчаянно пытался высвободиться.
— Владимир Вольфович, ну побойтесь Бога! С минуту на минуту ожидается выход Владимира Владимировича и Дмитрия Анатольевича! Вы, что не понимаете, что кругом люди?
— Какие люди! — заорал Жириновский, плюнув напоследок в губернатора, но всё же отпустил галстук оппонента — Это разве люди? Больше половины наших губернаторов — сплошное ворьё. Я бы с ними не чикался. На Север, их всех отправить — в арестантском вагоне. И народ только спасибо скажет.
«Каким ветром Жириновского в Германию занесло? — изумился Боря. — Ему же власти Германии запретили въезд как злостному национал-патриоту и нарушителю европейских устоев. Непонятно, что происходит? Или какой-то европейский саммит спешно объявили с участием России, или кто-то из первых лиц ФРГ скоропостижно скончался? Надо же, дожил до такого позора. Имею самую крупную русскоязычную газету в Германии, а информирован хуже задрипанного социальщика».
Вдруг шум в зале мгновенно утих. Распахнулись резные полированные двери и в проёме показались Путин и Медведев. Они держались за ручки, как два неразлучных мальчика — детсадовца, кто всегда и во всем стараются быть вместе. Сверкнули юпитеры, прицелились кино — и фоторепортёры. Путин и Медведев, улыбнувшись, друг другу, как по команде разомкнули руки, и устремились навстречу людям, застывшим в позе «лотоса», с приготовленными для оваций ладонями. Вслед за президентом и тем, кто должен был его подменить на высшем государственном посту России, на кого пал этот выстраданный и желанный выбор — соблюдая должностную дистанцию — шли недавно назначенный премьер Зубков, глава администрации президента. Рядом с ним шествовал ближний фаворит Путина, хозяин всей российской нефтедобычи и валютных поступлений — Игорь Сечин. Он, как галантный кавалер, поддерживал под локоток мэра Санкт-Петербурга — Валентину Матвиенко. Загадочно улыбаясь, следовал в президентской когорте директор ФСБ генерал — полковник Патрушев, больше смахивающий на современного оборотистого банкира — «нового русского», чем на руководителя госбезопасности. Он однажды всё же нашёл в себе силы очень целомудренно обмолвиться, что всё-то хорошее и полезное, что, оказывается, имелось в усопшем в бозе КГБ, гебисты новой, свободной от полицейской тирании и авторитаризма России, постараются максимально использовать. А почему нет? Польза — она и в Африке – польза. Остальных людей, кто следовали за фаворитами и самыми доверенными людьми кремлёвского бомонда, Боря Эльман не знал. Рядом с Зубковым следовал его зять, министр обороны Сердюков, и они шёпотом обсуждали, что-то семейно-насущное. Самым последним в этой живописной череде сопровождения шёл экс-премьер России — Фрадков, выражая всем своим печальным обликом полное смирение и отрешённость от всего земного.
Как по мановению волшебной палочки, кто-то из обслуги подкатил несколько столиков, на которых лежали в красных торжественных папках списки, и стояли орденские коробочки разного цвета. Прозвучали торжественные аккорды российского гимна. Знакомая с рождения мелодия пробудила в душе Эльмана красочную ассоциацию всевозможных и приятных запахов: от горьковатого дыма картошки пионерского костра, до щекочущего ноздри, густого мясного аромата шашлыков, съеденных на всяких комсомольских, партийных, профсоюзных сборищах. И внебрачных посиделках в кругу коллег, и хорошеньких студенток -практиканток. И журналисток-холостячек.
— Как президенту Российской федерации и Верховному главнокомандующему, хранителю двух чёрных ядерных чемоданчиков с роковой для США кнопкой, мне приятно вручить сегодня награды группе военных, руководству ФСБ и уполномоченным ФСБ в краях, округах и губерниях России. Помимо военных, будут вручены высокие награды Родины гражданским лицам, кто славно потрудился вместе со мной в эти вторые и последние четыре года моего президентства. Давайте, начнём с военных. Всегда памятуя, что наша обновленная российская армия, по-прежнему, является плоть от плоти государственного аппарата и самым дорогим ребенком в стране, которого надо любовно растить и лелеять.
По команде министра Сердюкова военные дружно и радостно зааплодировали. Путин по-отечески им кивнул и, раскрыв первую наградную папку, стал оглашать список Героев России, и кавалеров престижных орденов. Следом за военными началась церемония награждения высшего эшелона ФСБ. Слышались знакомые фамилии генералов: Куликовский, Осликовский, Пуликовский, Целиковский и другие. Последним в этой железной когорте строителей вертикали власти огласили какого-то майора спецназа, который отличился в операции по ликвидации банды террористов, был три раза ранен и в конце концов удостоился высокой награды. Смущаясь при виде стольких высокопоставленных лиц, он, дрожа от волнения, получил свою заработанную кровью малиновую коробочку. И не попадая от волнения зуб на зуб, что-то невнятно прошептал Путину, отечески похлопавшего майора из МВД по плечу.
И тут вдруг Боре стало совершенно очевидно, что всё это торжественное действо происходит не в Берлине, а в Москве, а точнее, в Георгиевском зале Кремля. «Интересно, а как это я здесь оказался? Жуть какая-то! Какой-то ползучий маразм. Ни посланного заранее приглашения, никаких бумаг по моей аккредитации в Москве я не видел». Он огляделся по сторонам: конкурентов из ненавистного ему русскоязычного медиа-концерна Певзнера не было. Боря тепло подумал о своём московском корреспонденте Махмуде Какаеве, решив, что это он добился этой престижной аккредитации для себя, но в последний момент постарался устроить такой незабываемый приём для своего шефа и работодателя.
И опять, словно по чьей-то прихоти, Жириновский оказался в непосредственной близости от Бори, и тот со страхом и любопытством изредка рассматривал профиль главного политического гладиатора России.
— Владимир Владимирович, не кажется ли вам, что военные и ваши коллеги по прошлой работе, генералы-чекисты, весь наградной фонд страны исчерпают? — истерически выкрикнул Жириновский.
— Не волнуйтесь, Владимир Вольфович, Россия — страна с бездонными возможностями. Всем нашим людям и нашим верным политическим спутникам хватит наград, — спокойно и чуть даже с грустью заметил президент, проводя своё последнее в этом сроке правления награждение. И прищурился строго и значительно, точь-в-точь как Владимир Ильич, всегда так печально смотревшего на своих родных братьев-меньшевиков, терпеливо дожидаясь, когда Дзержинский, а затем Сталин — сбросят их в мусорную корзину российской истории.
Получив свои заветные коробочки с орденом, минобороновцы и эфэсбэшники, горячо благодарили президента, и поклялись не щадить сил, и служить честно и верно. Следом за силовиками, стали вызывать по списку высших чиновников из администрации президента и губернаторов. Среди них Боря Эльман заметил того, кто получил трёпку от Жириновского накануне выхода Путина и Медведева. Под руки, в сопровождении кремлёвского врача — геронтолога, бережно подвели, едва переставляющего ноги, испытанного временем автора бессмертного и унифицированного текста гимна совершенно новой России — литератора Сергея Михалкова, кто теперь уже мог не бояться признаться, что он родом из потомственных дворян российской империи. Орден за высшие достижения в сфере детской и специально — заказной литературы аккуратно и гармонично прилепился рядом со звёздочкой Героя Социалистического труда. Михалков поблагодарил президента, старчески, но всё ещё внятно, прочёл свою басню, где президент США Джордж Буш фигурировал в качестве осла. Старый любимец бывшего Политбюро удостоился бурных аплодисментов нового кремлёвского бомонда. От участия в банкете он отказался, мотивируя хроническим, старческим несварением желудка.
Боря, как и подобает журналисту-профи, кто неожиданно оказался на таком политическом шоу, где вход чужим строго возбранялся, старался внимательно фиксировать и запоминать последовательный ход церемонии награждения. Зюганов, почему-то ни разу не улыбнулся, даже тогда, когда Путин отметил огромный личный вклад лидера КПРФ в деле стабилизации политического и государственного единства. И даже, когда Путин вытащил откуда-то из загашников своей тренированной во внешней разведке памяти слово консенсус. Некогда любимое словечко Горбачёва, которое во время своего смешного правления, неудачливый реформатор повторил не менее тысячи раз, но, как выяснялось, совершенно бесполезно. И заслышав такое знакомое, ненавистное ему слово, от которого его всегда тошнило, Зюганов оставался, внешне непроницаем. Он сухо обронил в зал, что полностью относит свою высокую награду к сплочённой деятельности российских коммунистов, направленной на искоренение порочно — демократического строя, позволяющего всяким проходимцам, среди которых, почему-то очень много нерусских людей, — разворовывать Россию. Путин и Медведев незаметно переглянулись и утвердительно кивнули. Они сразу же поняли, кому был адресован более чем прозрачный намёк Зюганова.
Вскоре на специальном наградном столике оказалось всего две орденские коробочки и удостоверения к ним. Путин ласково и многозначительно их погладил и, найдя нужную папку, открыл её, прочёл приветственный адрес от имени президента России и Правительства. В этом кратком, но значительном адресе, он воздал должное незаурядным политическим способностям лидера партии ЛДПР Жириновского, и пожелал ему много лет жизни на благо демократической России.
— Как, и это всё? – разочарованно простонал Владимир Вольфович. — Почему нет в общих наградных списках депутатов от ЛДПР? И потом, Владимир Владимирович, сколько можно кормить меня пустыми обещаниями о присвоении долгожданного генеральского звания? Вы покинете этот пост, а я опять останусь невостребованным. Какие-то сопляки получают генеральские звания, чёрт его знает, по каким критериям, а я ещё при Горбачёве поднимал этот вопрос, но воз и ныне там.
— Успокойтесь, Владимир Вольфович, вам уже впору по выслуге лет звание генерала армии получать, а вы все резвитесь, как безответственный курсант.
— Да я столько для России сделал, что уже и маршала впору давать. Я на свои трудовые, более чем скудные накопления, уже две православных церкви построил. Кто ещё из нынешних награждённых и повышенных в званиях столько сделал для России?
— Никто не забыт, ничто не забыто, Владимир Вольфович, — прищурил один глаз Путин, и вторым, открытым и немигающим глазом, холодно посверлил Жириновского, — Мы этот факт в вашей героической биографии учли и послали вам очередной благодарственный адрес и, к слову говоря, убедили руководство Генеральной прокуратуры не замахиваться на лидера нашей славной, понятливой отечественной оппозиции. Спите пока спокойно, Владимир Вольфович. А я вот пришёл во власть подполковником и ухожу в том же звании, — горько усмехнулся Путин. — А ведь мог согласно статусу Верховного Главнокомандующего истребовать себе звание маршала России.
— А всё же, Владимир Владимирович, может, вы в натуре подпишите указ о присвоении мне генеральского звания. Может, пора дырки в погонах ковырять?
— Ковыряйте, Владимир Вольфович, — всему своё время, — добродушно улыбнулся президент одними уголками губ. Так же неподражаемо и значительно, как это умел делать его бывший мудрейший шеф и учитель, Юрий Владимирович Андропов.
— Я приглашаю к награждению славного сына обновлённой России, стойко и мужественно, несмотря на превратности судьбы, продержался с честью и достоинством в ответственном кресле премьера России. И те, кто поторопились отпеть ему отходную, явно просчитались. Он ещё не выпал из обоймы верных и полезных кадров Кремля. Попрошу подойти ко мне и получить высший орден России экс-премьера России — Михаила Фрадкова.
Президент захлопал, и все награждённые, и все те, кто удостоился чести сопровождать двух великих юристов страны и двух самых значительных ленинградцев на данном перегоне всероссийской истории — все, как один, страстно зааплодировали. С трудом сдерживая слезы и смущение, Михаил Фрадков получил свой, честно и преданно высиженный мудрым седалищем орден, и что-то прошептал Путину, а тот нежно потрепал его плечу.
Теперь на столике осталась одна коробочка, и взгляды всего зала сконцентрировались на этом магическом прямоугольнике, напоминающем формой спичечный коробок времён построения социализма в СССР.
— Я приглашаю к награждению славного сына дальнего русского зарубежья, столько сделавшего полезного для поднятия рейтинга русской культуры печатного слова Бориса Абрамовича Эльмана, — торжественно произнёс президент, смахнув набежавшую слезу умиления, но при этом он не утёрся рукавом пиджака, как это любил делать плаксивый Брежнев, испытывающий патологическое влечение к целованию взасос мужчин.
«Ой, это в самом деле меня, — всполошился Боря, подождав. — Может, в зале есть однофамилец?»
— Господина Эльмана прошу получить свой, честно заработанный орден героя России первой категории, — немного повысил голос президент и укоризненно покачал головой, как это любил делать Горбачёв, когда с интересом слушал угрозы Ельцина в адрес Политбюро: раскрыть народу все тайные продуктовые базы поимённого отоваривания и склады снабжения партийной элиты. И при этом, совершенно не воинственный Михаил Сергеевич, крепко удерживал Лигачёва за подтяжки, чтобы упредить кулачную расправу.
Эльман икнул, громко пустил ветер от волнения, и рванул на ослабевших, усиленно потеющих ногах к президенту за наградой.
— Опять эта проклятая для России аббревиатура: Борис Абрамович! Ещё один очередной БАБ проклюнулся! Да сколько же их развелось на нашем многострадальном русском теле? — взорвался, замахав руками, Жириновский. — Нет, ты смотри, какой фрукт! Получаешь высший российский орден, так смени отчество.
— Но вы же не сменили, Владимир Вольфович, — раздался чей-то вкрадчивый голос из толпы награждённых.
— Я — другое дело. У меня мама — русская, а папу я почти и не помню, и он меня не воспитывал. Да я любому сионисту горло перегрызу. А ты, чего, сучья лапа, прячешься? Ну-ка, быстро свою морду покажи, чтобы я знал, куда печать ставить.
Получив орден и пролепетав слова благодарности, Боря с зажатой в кулаке коробочкой, вернулся на своё прежнее место. Затем всех награждённых пригласили на банкет. Увлекаемый потоками людей, спешащих к накрытым столам, Эльман с интересом рассматривал сервировку, всё ещё не переставая удивляться тому, как это он оказался в Кремле, среди политического бомонда России. Всероссийский парад исконно национальных деликатесов, от одного вида которых у гурманов и любителей побаловать брюхо возникало обильное слюноотделение, радовал зрение и возбуждал зверский аппетит. Боря метнулся к свободному месту и, увы, опять почему-то оказался рядом с Жириновским. Тот, заморив червячка и приняв на грудь пару фужеров шампанского, вёл себя подозрительно тихо, потом, всё же, присмотревшись к соседу напротив, вскочил. Схватил с тарелки копчёного угря и, перегнувшись через стол, принялся потчевать жирной и скользкой рыбиной по голове и щекам своей очередной несчастной жертвы, приговаривая при этом:
— Это тебе, крикун сраный, за моего папу и дедушку. И напоследок — получи за моего сына!
Брызги от угря угодили Эльману в тарелку, и он тут же покинул конфликтный стол, и перебрался на свободное место.
— А ты — молодец. Уважаю таких, — прозвучал спокойный голос. — Если бы все твои единоверцы были такими, то мне в большой политике нечего было бы делать. Слесарничал бы в своём посёлке под Тулой, да собирал бы, как секретарь коммунистической ячейки, партийные взносы.
Боря поднял голову, торопливо прожёвывая тающее во рту нежное мясо поросёнка, томлёного в гречневой каше и приправленного острым, возбуждающим аппетит хреном особого приготовления. Перед ним сидел крупный мужчина с наголо бритой головой и протягивал стопку водки:
— Давай, хряпнем на брудершафт.
Они выпили. Бритоголовый прихватил жменю маслин, проглотил их с косточками, улыбнулся простой, доверительной улыбкой:
— Не узнаешь меня? А ты внимательнее всмотрись. Меня другой раз по телевидению ещё больше показывают, чем Жириновского. Шандыбин я. Тот самый народный депутат от фракции КПРФ, кто за проделками вашего брата приглядывает, и тут же с депутатской трибуны исправно докладывает всему российскому народу, что, мол, и почём. И кто сколько народного добра в виде собственности, или переводных денег, в виде твёрдой валюты — умыкнул. Тут, под водочку, мыслишка одна интересная появилась ненароком. А что, ежели ты, товарищ главный редактор, к нам, коммунистам России, примкнёшь? Оформишь членство в партии по чести и совести. Будут тебе почёт и уважение. На этом, кстати, весь марксизм-ленинизм стоит: всех чужих жидов гробить, а своих евреев — беречь. А ты, видать, предприниматель оборотистый. Пожертвованиями партии поможешь? Шейнин — ренегат, откололся от нашей партии, так что ожидаются серьёзные идеологические бои. Ну, что — замётано? Так я тотчас Геннадию Андреевичу доложу, что я тебя лично завербовал.
Ошарашенный таким странным предложением, Эльман чуть было не подавился гречневой кашей и промычал, что-то невразумительное. Шандыбин дружески похлопал Борю по плечу, отчего рука тотчас онемела, направился к столику, где расположилось окружение Зюганова.
«Нет уж, фигушки, чтобы я ещё раз Устав ваш долбаный зубрил и взносы платил. Нашли патриота! И чего меня нелёгкая сюда занесла? Я вполне обеспеченный человек, имею десятки спецкоров, работающих на меня по договору. Имею приличную подписку и прибыли от размещения рекламы — капают ежемесячно. Так нет же, попёрся за этим орденом, как последний сопляк. Всё, беру тачку и еду в аэропорт. На Берлин рейсов предостаточно».
— Песню, нашу русскую песню, — требовал выпивший Владимир Вольфович, и через весь банкетный зал орал оппонентам. — А вы — заглохните! У вас полсекции «Яблока» картавят, а остальные — косноязычные. Тоже мне, цвет нации!
Он дико взглянул на притихшего Эльмана, и командирским голосом приказал:
— Ну-ка, БАБ, давай нашу песню, но только — по-русски. По-другому я не потерплю.
Плохо понимая, что с ним происходит, Боря вышел на середину зала, тщательно вытер носовым платком лоснившиеся губы, и неожиданно для себя звучно и горделиво затянул слова старого российского гимна:
— Боже, царя храни! Сильный, державный! Царствуй на славу! На страх врагам!
Он пел с чувством, с толком, с расстановкой, и при этом смотрел почти в упор, на онемевшего лидера коммунистов. В зале мгновенно воцарилась гробовая тишина. Президент, обменявшись с Медведевым, быстрым понимающим взглядом, иронически усмехнулся и наморщил лоб, чем невольно скопировал Бориса Ельцина в тот исторический момент познания истины, когда ему на стол положили книгу воспоминаний его бывшего начальника охраны — Саши Коржакова.
— Это не просто кощунство! Это — провокация! — мрачно заметил Зюганов, и, монолитно сплотив ряды единомышленников и прихлебателей, направился к выходу. Сидевшие рядышком за самым главным столиком банкета — Путин и Медведев — одновременно покачали головами и, как сиамские братья-близнецы, одновременно печально усмехнулись. Вместо бутылок с самыми престижными и дорогими алкогольными напитками мира перед их приборами стояли стандартные упаковочки любимого путинского кефира московского разлива, который ВВП предпочитал всем горячительным и прочим прохладительным напиткам. Зюганов остановился, и, тяжело роняя слова, сказал:
— Это заигрывание с безродными космополитами и, прочими пархающими, добром не кончится. Чтобы завладеть нашими национальными природными богатствами, они и Коран станут декламировать, и по-китайски заверещат. От сионистов США продыху нет, так вы евреев-монархистов развели. Подумайте, Владимир Владимирович, как вы до такой жизни дошли? С кем Россию будем спасать от инородного засилья? Пора уже вам, наконец-то, определиться и вернуться в родное коммунистическое гнездо. Светлым образом незабвенного Юрия Владимировича Андропова, я вас призываю к принятию самого верного шага в вашей жизни. Хватит популизма — пора уже о народе подумать.
А Боря Эльман почувствовал себя вдруг так одиноко, так затравленно, что впору хоть сквозь землю провалиться. Он удручённо поплёлся через длинную анфиладу комнат, ища выход на улицу. Как-то незаметно он оказался неподалёку от Москвы-реки. Было прохладно, и одинокие прохожие спешили по своим делам.
«Да что это за наваждение такое? — досадовал Боря. — Откуда-то прёт из меня «Боже царя храни!». Триста лет этот царь мне сдался. Надо же, что в памяти болтается. Не голова, а какой-то сундук с историческим хламьём. А вот своё родное, что с детства в генах заложено, хоть застрели, не могу вспомнить. Ну, эти, такие знакомые «семь сорок»! Я всю свою жизнь танцевал под эту родную мне по крови мелодию. И мальчиком, и студентом. И когда на своей Соне имел неосторожность жениться, и много раз в компаниях молодости с разными и такими незабываемыми женщинами».
«Что это со мной происходит? Даже мотив своей, исконно национальной песни не могу вспомнить, — в ужасе прошептал Эльман. — Как будто кто-то пылесосом прошёлся по мозгам».
Он вдруг остановил шедшего ему навстречу прохожего и, волнуясь, спросил:
— Простите, но мне это очень важно. Вы, не можете напомнить мне мелодию «семь сорок»? Прохожий хмыкнул, понятливо кивнул головой:
— Ну, какой же, русский не любит вашу национальную музыку. Запоминай, мужик, слова: «Он вышел из вагона и пошёл вдоль перрона. На нём шикарный макинтош». Там-та-та-та! Там-та-та-та...»
Потом они потанцевали немного и расстались весьма довольные друг другом. Эльман шёл, куда глаза глядят, и вдруг остановился в изумлении. На противоположной стороне улицы пожилая женщина тащила на поводке огромного черного козла, с лихо закрученными здоровенными рогами. Козёл упирался, пытался вырваться из рук. Опасливо покосившись на этого рогатого монстра, Эльман прибавил шагу. Потом он услышал пощёлкивание копыт об асфальт и нарастающий шум. Он резко обернулся и с ужасом увидел мчавшегося к нему козла, с опущенной головой и прицеленными рогами. Оцепенение сковало Борю.
«Вот тебе за все твои сексуальные шалости — достойная награда от общества чёрных козлов!» — с этими словами козёл боднул его в пах.
Борю разбудил собственный вой. Вырвавшись из омута тягучего сна, Эльман судорожно ощупал то место, которое у всех мужчин, невзирая на национальность, возраст и убеждения, считается священным, нежным и могучим одновременно. Но к счастью, видимых повреждений он не обнаружил.
— Что это было? — дрожа от испуга, спросил Боря жену, склонившуюся над ним и почему-то, смотревшую на него строго и укоризненно.
— Это ужасно, Борис, — сказала жена, — ты спать мне не давал всю ночь: орал, как заведенный: «Боже, царя храни!» Я даже боюсь тебе сказать, какие страшные слова ты выкрикивал спросонок.
— Говори немедленно, я хочу понять, что происходит.
— Ты несколько раз настойчиво повторял: «Бей масонов и христопродавцев! Спасай Россию!»
— О, Господи, откуда взялось это жуткое наваждение? Может, кто-то подселился в меня, и теперь терзает душу и капает на мозги? Этот ужасный черный козёл явно не к добру!
— А уже перед самым утром ты громко произнёс: «Пора кончать с гульками», — укоризненно заметила жена, — это, случайно, не сон в руку?
— Ну, что ты такое говоришь, — недовольно поморщился Боря. — Скорее всего, ты ослышалась. Вчера, я с двумя своими коллегами немного поддал. Наверное, я имел в виду любимое выражение главного героя, врача Жени, из моего любимого телефильма «С лёгким паром». Он прыгал на морозе, и всё время повторял, как заклинание: «Меньше надо пить». Обещаю тебе, солнышко, больше ни одной капельки спиртного.
Жена ничего не ответила, но она помнила и другое, как несколько месяцев назад она вдруг, очередной раз хотела посмотреть любимый сериал своей юности, и Боря уничижительно высмеял её, назвав легенду советского кино, слезливой мелодрамой для людей с низким интеллектом. Своим обострённым женским, радиолокационным чутьем, она уже сделала правильные выводы и теперь ждала только заветного кончика, чтобы, ухватив его, размотать клубочек мужниных утех.
А мнительный до чёртиков Боря, на всякий случай сделал себе оперативный термин с русским психотерапевтом в Кёльне. Потому как отвратительная козлиная морда, поросшая длинным черным мехом, не рассеялась со сном, а продолжала время от времени всплывать в памяти, отчётливо напоминая о себе. И через некоторое время, после этого загадочного сна, он написал в своём тайном дневнике, который прятал от всех, а от супруги — в первую очередь: «Вот и старость-злодейка незаметно подкралась. Теперь, я уже точно знаю, что любые сексуальные перегрузки в моем возрасте опасно влияют и на психику, и на организм в целом. Господи, но у кого же можно научно проконсультироваться, почему эта козлиная морда продолжает время от времени появляться в моем сознании и отвратительно скалит зубы? Что же это может быть?»
Леонид Шнейдеров
|
