Фэнтези (от англ. fantasy — «фантазия») — жанр фантастической литературы, основанный на использовании мифологических и сказочных мотивов. В современном виде сформировался в начале XX века. С середины века огромное влияние на формирование современного облика фэнтези оказал Джон Рональд Руэл Толкиен.

Произведения фэнтези чаще всего напоминают историко-приключенческий роман, действие которого происходит в вымышленном мире, близком к реальному Средневековью, герои которого сталкиваются со сверхъестественными явлениями и существами. Зачастую фэнтези построено на основе архетипических сюжетов.

В отличие от научной фантастики, фэнтези не стремится объяснить мир, в котором происходит действие произведения, с точки зрения науки. Сам этот мир существует гипотетически, часто его местоположение относительно нашей реальности никак не оговаривается: то ли это параллельный мир, то ли другая планета, а его физические законы могут отличаться от земных. В таком мире может быть реальным существование богов, колдовства, мифических существ (драконы, эльфы, гномы, тролли), привидений и любых других фантастических сущностей. В то же время принципиальное отличие чудес фэнтези от их сказочных аналогов в том, что они являются нормой описываемого мира и действуют системно, как законы природы.

Фэнтези — это также жанр кинематографа, живописи, компьютерных и настольных игр.

Письма одного королевства-13 (из цикла)

заметают снега — не увидишь следа, видно, птица-Айгэнн обронила перо.
вот танцует шаман, он — огонь и вода, он — белесые мхи и туман над костром,
он — изгибистый лук и его тетива, он — олениха-мать и детеныш ее,
он — летящая чайка и белый нарвал, он — и жертвенный нож и его острие.
вот танцует шаман!

далеко-далеко, лия эхэ киннай, там, где ночь холодна, там, где льды велики, там у моря чудные живут племена — что младенцы, что взрослые, что старики. если лето короткое греет хребет — это люди как люди: и ходят, и пьют, ловят мелкую рыбу себе на обед, обучают детей остроге да копью. пусть не строят из камня и брёвен дома — им и в хижинах спится и любится всласть...
но проходит тепло и приходит зима, распахнувши оскалом клыкастую пасть.
и народ поутру, лия эхэ кинной, молча сходит на берег — и прыгает вниз. и в полете сжимается тело в комок, серебристым тюленем волну осенив. так живёт это племя. пусть злится зима — нерпам все нипочём, плавай, нерпа, лоснись! а хранить их очаг остаётся шаман — до недолгого лета, до быстрой весны. для того-то и нужен, вестимо, шаман — чтобы нерпы людских не забыли ходов, чтобы ветер их хижин из кож не сломал, чтоб горел и не гас огонёк между льдов.

вот танцует шаман, пока тянется ночь, пока птица-Айгэнн шьёт рубаху земле.
в небе вьётся и пляшет её полотно, стынут сосны в замёрзшей и твёрдой смоле.
вот готова рубаха — оденься, земля, белым мехом наружу, свернись и усни,
вот танцует шаман, если хочешь — так глянь, но меня не кори, если станешь иным.
вот танцует шаман!

может, я и совру, мне соврать — как мигнуть, хромоногая Молли умеет и так! только лес свои лапы во тьму протянул, крепость жмётся, как мышка под взглядом кота. только я лишь кухарка, и суп мой остыл. завтра наши уходят в дозор — как всегда, между скал и снегов ледяные мосты, и погибнет любой, кто ступил не туда.
острозубая смерть между скал и снегов, волки, барсы, медведи, крадущийся страх... я нажарю котлет и нарежу морковь. а потом я пойду танцевать у костра.

вот танцует шаман — золотистая тень, и легки его руки, и шаг невесом,
он — теченья под льдиною, перья в хвосте у летящих над тундрой охотничьих сов,
он — горячая кровь. не мешайте ему. он — лиса у норы и плывущий сазан,
этот танец хранит всех ушедших во тьму, чтоб им было куда возвратиться назад.
вот танцует шаман.

Письма одного королевства-15 (из цикла)

в приозёрном посёлке дела — как всегда. вот мальчишки верхом объезжают стада, вот купаются девочки, плещет вода, мир прозрачен и солнечно-светел.
вот Имаго — один, он сидит у мостков. он не бегает с гор, не бросает подков, даже просто ходить-то ему нелегко...
он — горбун. он играет на флейте.

он легчайшим дыханием будит мотив. флейта манит, зовёт за собою уйти, закрываешь глаза — и как будто летишь, над полями, над небом, над миром... словно горб за спиной распахнулся в крыла, словно музыка нежно в ладони взяла, словно жизнь человечья вдруг стала мала: лишь костюм, из которого — вырос.

не колдун, не волшебник — ну что вы, о, нет! тихо мимо проходит малышка Джанет. эта кроха с веснушками знает секрет горбуна (лишь флейтиста! не мага...): как-то раз на обрыве, что дик и высок, под ногами её вдруг поехал песок... и навек бы прервался её голосок — но послышалась флейта Имаго.
и десятки — нет, сотни! — отчаянных птиц — серых горлиц лесных, куропаток, синиц — сотни крыльев её донесли до земли, аккуратно, легко, осторожно. перья, жар, белый пух, вот бы в нем утонуть... в голове у Джанет — разноцветная муть, но она обещала: молчать! никому! слово держит — отважная крошка.

в приозёрном посёлке несутся года. вот иные мальчишки гоняют стада, кто-то сына родил, кто-то мир повидал, вот Имаго — играет на флейте.

вот Джанетта — красавица, как подросла! и глаза зелены, и улыбка мила, на Имаго посмотрит — и мысли — зола, сердце бьётся и щеки алеют.
и она подойдёт к нему — дай только срок, у Джанетты веснушки и нрав — как клинок, "дай же смелости мне, покровитель дорог, только смелости каплю и силы..."
но Имаго не слышит — он падает в сон...

...на другом краю мира огромный грифон, просыпаясь под ветра невидимый звон, расправляет могучие крылья.

Письма одного королевства-16 (из цикла)

капитан,
мы идем напрямик по теченьям осенних штормов,
капитан,
холодает вокруг и густеет туман за кормой.
что за черт нас завел в эту мутную, гулкую даль?
за бортом пролетают недели и даже года.
капитан, мы вернемся?
когда?

кому суждено повешенье — не утонет! и я был таким — бесстрашным, свободным, злым. ночь-шлюха не выдаст, патрульные не догонят, точи свой клинок, бродяга, вяжи узлы. пусть скалится Роджер, пугает лохматых чаек, болтаясь на мачте, ему высоко видать. в команде "Веселой кошки" любой отчаян...
но только откель не ждали — пришла беда.

хэй-хо, капитан был молод, умен, отважен, и мы уважали, слушались, как отца. но как-то услышал в таверне прибрежной нашей от парня (не помню ни голоса, ни лица) о море зеркальном, что за краями карты, о море зеркальном, кладбище кораблей. мол, кто ни ходил — никто не пришел обратно, никто не причалил больше к родной земле.

капитан,
ядовитые волны под килем несут нас на риф,
капитан,
мы снаружи миров. я не помню, как было — внутри.
это край, промежуток, граница всех сущих морей,
здесь бесправны молитвы, отчаянье, плаха и крест.
капитан,
к сожаленью, я трезв.

мы плыли тринадцать дней незнакомым курсом, по карте прожженной, крошившейся под рукой, и море казалось то пурпурным, то зеленым, то древним и черным, как память иных веков. и странные звери на нас из воды глядели, задумчивые, все в пятнах, как домино...
повеяло гарью, яблоком переспелым. зеркальное море лежало у наших ног.

пустое, как брюхо нищего с голодухи, безумная, безбрежная простота. и мы поначалу ржали — что значит слухи! "гроза кораблей", "последнее где-то там"... потом перестали. дни заменялись днями. серело небо, скалило зубы туч. и кто-то кричал, что сверху следят за нами, а кто-то бродил, уставившись в пустоту.
но наш капитан держался, бодрил уставших, "Веселая кошка" летела стрелой вперед.

... вот шхуна чужая вынырнула из каши туманной. прошла к нам впритирку, боком, чуть сбавив ход.
и сердце словно бы стало в момент чугунным, хребет — ледяная палка, в поту — спина. "Веселая кошка" — название было шхуны, и брамсель заштопан криво — совсем как наш. и наш капитан — двойник? — но с лица, как братья... мираж ли? предсмертный бред? но не правда, нет...
себя я увидел тоже. на миг. проклятье. с тех пор зеркала помещаю лицом к стене.

капитан,
здесь вода, словно ртуть, тяжела, словно кровь, горяча.
капитан,
здесь не водится рыба, и птицы вдали не кричат.
здесь и воздух — комками в груди, ни кричать, ни вздохнуть,
это место — игра. наши жизни стоят на кону.
капитан,
я боюсь, что увижу во сне —
и потом не усну.

кому суждено повешенье... суждено ли? не знаю, как право, вернулись мы в порт — домой. кого-то терзают все головные боли, кого-то — кошмары, кого-то нашли зимой под пирсом; кто-то кинжал себе в бок проспорил, а кто-то рванул в монахи — молить богов...
душа моя — там, несётся в зеркальном море, извечной дорогой без мелей и берегов.

Письма одного королевства-23 (из цикла)

слишком много забываем, записал бы — да без толку, все истлеет, все исчезнет, в темной растворит воде. говорят, когда-то жили звери: лисы, рыси, волки, что ходили, словно люди, и ходили меж людей.

говорят, прабабка Марты — та совсем была лисица, уши, острые, как стрелы, чуткий нос и пышный хвост. до колен коса у Марты, лисьей шерстью серебрится, каждый радуется Марте, всяк кивает головой. всюду Марта успевает — и на рынок, и к обедне, и дошить цветную юбку, и к подружкам, и домой. Марта ходит, как танцует — на земле не видно следа, Марта взглянет — как подарит, кто другой-то так бы смог? что мальчишки вырезают на доске потёртой парты? что за имя пастушата шепчут зимнему костру? кто во сне им улыбнётся? Марта, Марта, только Марта, лисья тень бежит у пяток, платье вьётся на ветру.

жили мы не хуже многих — не грустим, не голодаем, неплохи дома и пашни, скот накормлен, город чист...

но война — пришлец незваный, и не справиться с врагами, скоро — пыль на горизонте, скоро — кровь, огонь, мечи.

городской совет в печали — сдаться? иль держать осаду? но какие с нас солдаты — не удержим и копья! жаль насиженного места, жаль сарая, пашни, сада...

но вскочила с места Марта, и вскричала — "даже я! даже я могу сражаться, пусть не так огромны силы, пусть умею я немного, но умею — и могу!". вспышка — и не стало Марты, лишь огромная лисица проскользнула и исчезла у кустов на берегу.

враг все ближе, пыль все гуще. пусть мы, верно, не солдаты — только в лес уходят люди, девы, дети, старики. говорят, что лес волшебный, лисья королева Марта там в зверей их превращает, чтоб сражаться им — таким. говорят, мол, вражье войско растерялось — что за место? их коней кусают волки, рыси прыгают с ветвей, на пути встают медведи, рыщут барсы в перелеске, ядовитые гадюки вьют клубки в густой траве.

я всего лишь пёс Господень, я так многого не знаю, на висках моих — седины, на груди тяжёлый крест. я устал, и я испуган... только слышу временами — мягкий шорох тёплых лапок, лунный отблеск в серебре. вечер тянется, не рвется, лисья осень за стеною, листья с листьями шуршаньем продолжают давний спор. кто дорогу выткал нашу? что за нити на основе? что могу я? лишь молиться — сохрани их всех, Господь.

сохрани красотку Марту, сохрани детей и взрослых, сохрани наш тихий город, сохрани коров и коз. слишком многое неясно, непонятно и непросто, тяжело дорогой верной, а неверною — легко. пусть я мал перед тобою, пусть — ничто в огромном мире наши беды, наша память, боль и радость наших снов...

я — всего лишь пес Господень.
я встаю на все четыре, и, открыв калитку лапой, ухожу в глухую ночь.

Письма одного королевства-25

на замшелых прудах, где камыш и ряска, где от брошенной гальки круги по часу, где боярышник в платье, а сосны в рясах... не ходи у ручья, не бери грибов. там, где горькой настойкою воздух крепок, утром, серым и липким, как мокрый пепел, ты увидишь поляну, где ходят кэльпи.

эх, бродяга, что станет тогда с тобой?

(Киру восемь. гляди и лови минуту: рядом с Киром смеётся его Данута, детство тает во рту золотистым фруктом, Кир и Дана бегут наперегонки. лучший друг и товарищ, сестра, невеста, их, конечно же, дразнят — мол, "тили-тесто", Кир умеет поставить других на место, заживают в царапинах кулаки.
через месяц Данута уедет в город. Киру будет казаться — упали горы. напоследок до крика они поспорят, и уедет она — не смотря назад. обернётся мир лопнувшим барабаном, громко-гулким, огромным, ненужным, странным. будет Кир в каждой девочке видеть Дану, и судить красоту по ее глазам.)

не пытайся поймать на овес с уздечкой, не приманивай хлебом и тёплой печью, посвисти беззаботно, шагай беспечно, не косись на верёвку, не трогай плеть. кэльпи ловят — не танцем, не громким криком, кэльпи ловят — на их интереса блики, есть пословица детская — "ты живи так, чтобы кэльпи пришли на тебя смотреть".

(Киру скоро пятнадцать. округа знает: эта кучка подростков — как волчья стая. Кира ждёт, как стемнеет, одна такая... все на уровне, в общем, борта, корма. есть друзья и другие, другие — лесом. хой, рванина, гуляй, пока главный весел! в тихом омуте пляшут, ликуют бесы, после нас — хоть потоп, или там чума.

Кир — вожак, он задирист, умён, отчаян, не боится, не мешкает, не скучает.
через день Кир впервые убьёт. случайно. злая драка не спросит имён и лиц.
три ножа, два кастета, отмычки, спицы, да ищи ветра в поле, как говорится... иногда этот, первый — он Киру снится. и наутро под грудью слегка болит.)

я не знаю, как надо жить — лучше? плоше? где-то бродит моя водяная лошадь, подбирает губами чужие крошки, косит взглядом янтарным на алый стяг. я не знаю, как надо — без ссор? без прений? дом построить, сажать в огороде семя? я читал, будто кэльпи бегут сквозь время, и меняют его, как они хотят.

(Киру двадцать четыре. наёмник вольный, фляжка с верной рябиновой, мясо с солью, где прилёг — там кровать, где еда — там столик, где палатка — там вовсе почти что рай. Кир — он знает места, проводник, хранитель, он проводит отряд — как по тонкой нити, стрелы, люди, повозки — их сохранить бы, чтоб не вызнал чужой, не увидел враг. он ведет как по нити, незримой, прочной...
враг врасплох их застигнет грядущей ночью, их предаст — свой дозорный.
с оскалом волчьим Кир дерётся, прижавшись спиной к скале. против многих — без шансов. так даже легче. мрак стекает с клинков, обнимает плечи, там, за смертью, наверное, будет вечность — так руби, для других ее не жалей!)

кто-то целит в зенит, кто-то целит в зайца, кто-то знает, как чует лису борзая, кто-то сталью по вереску вырезает, слышит в воздухе ржанье и стук копыт. кто-то слушает песни с высот балкона, кто-то видит, проснувшись, в окне дракона... так скачите, мои водяные кони, через грани дорог, поднимая пыль. золотистые, белые, вороные, пролетайте, не думайте — быль ли, сны ли, жилы рек и ручьев, водопады — крылья, по далёким годам, по иным мирам. там, где был ты — с невестой, с семьёю, с другом, все исправишь — и время замкнётся кругом...

Кир откроет глаза и протянет руку. и потрогает рыжий горячий храп.

я не помню, как дальше, не вижу броду, ходят лошади, гривою мутят воду, в руки тычутся ласковой мягкой мордой, не дают на песке начертить слова.

Кир, куда ты пойдешь? к загорелой Дане, где тропа рассыпается под ногами, где гнездятся стрижи на карнизах зданий, сладко пахнет зеленой весной трава?
или позже — тела на седой брусчатке, и в ладони удобно лежит свинчатка, улюлюкают громко твои "волчата", застилает глаза ненавистный пот?
или вовсе недавно — где ночь и горы... если был бы назначен другой дозорный, то, возможно, дошли бы, не зная горя, на костре бы не стыл котелок с крупой?

Кир садится верхом, конь стоит недвижно. Кир единственный — жив, он последний — выжил. ну, давай же — раз прошлое стало ближе, бей копытами в твёрдый намёрзший лёд.
над горами снежинкою тает вечер, кровью след в серебрящемся мху отмечен, молча Кир поднимает коня на "свечку".
кэльпи скачет вперёд.
не назад — вперёд.