Вот что имеет сообщить своим читателям Юваль Харари, самый популярный иностранный автор на территории России в категории нон-фикшн.
ПОЧЕМУ ВЛАДИМИР ПУТИН УЖЕ ПРОИГРАЛ ЭТУ ВОЙНУ
Спустя меньше чем через неделю после начала событий появляется все больше свидетельств того, что Владимира Путина ждет историческое поражение. Он может добиться успеха во всех военных операциях, но война все равно будет проиграна.
Мечта Путина о восстановлении российской империи всегда основывалась на ложной предпосылке о том, что Украины как страны не существует, украинцы – ненастоящий народ, а жители Киева, Харькова и Львова с нетерпением ждут прихода России. Это тотальная ложь – история Украины насчитывает больше тысячи лет, а Киев был крупным городом тогда, когда Москва еще не стала деревней. Но российский деспот столько раз повторял эту ложь, что, очевидно, поверил в нее сам.
Планируя вторжение в Украину, Путин мог опираться на многие известные факты. Он знал, что в военном отношении Россия многократно превосходит Украину. Он знал, что НАТО не пошлет свои войска на помощь Украине. Он знал, что зависимость Европы от поставок российских углеводородов заставит такие страны как Германия колебаться в вопросе о жестких санкциях. Исходя из этого, он намеревался провести мгновенную кампанию, обезглавить Украину, установить там марионеточный режим и выдержать санкции Запада.
Но в этом плане было одно непредсказуемое обстоятельство. Как узнали на собственном опыте американцы в Ираке и Советский Союз в Афганистане, легче захватить страну, чем потом ее удерживать. Путин знал, что сил для захвата Украины ему хватит. Но смирятся ли украинцы с марионеточным режимом? Путин сделал ставку на то, что так и произойдет. В конце концов, как он много раз рассказывал всем, кому не лень было его слушать, что Украины как страны, и украинцев как нации не существует. В 2014-ом российское вторжение в Крым почти не встретило сопротивления. Почему в 2022-ом должно быть иначе?
Но с каждым новым днем становится все яснее, что эта ставка оказалась ошибочной. Украинский народ сопротивляется героически, заслуживая уважение всего мира и приближая победу в этой войне. Эти мрачные дни еще будут длиться. Россия может захватить всю территорию Украины. Но чтобы добиться победы в войне, ей придется ее удерживать, а это возможно только с согласия украинского народа. Это представляется все менее вероятным.
Каждый подбитый танк укрепляет боевой дух украинцев. Каждый убитый украинец укрепляет в них чувство ненависти к захватчикам.
Ненависть – самое темное из человеческих чувств. Но для угнетенных народов она – бесценный источник силы. Именно ненависть позволяет им сопротивляться на протяжении поколений. Для того, чтобы восстановить российскую империю, Путину нужна относительно бескровная победа, за которой последует оккупация, не вызывающая чрезмерной ненависти. Проливая кровь украинцев, Путин делает свою мечту неосуществимой.
На свидетельстве о смерти, которое будет выдано российской империи, будет стоять имя не Михаила Горбачева, а Путина. Когда Горбачев покидал свой пост, русские и украинцы относились друг к другу по-братски. Путин превратил их во врагов, а Россию – в главный фактор консолидации украинской нации.
Фундамент, на котором стоят нации – предания. С каждым днем их у украинцев появляется все больше, и жить они будут десятилетиями и поколениями. Президент, отказавшийся бежать из столицы, и сообщивший американской администрации, что ему «нужны боеприпасы, а не такси»; солдаты на острове Змеином, пославшие русский военный корабль; гражданские люди, вставшие на пути танков. Вот материал, из которого строятся нации. И он в конечном счете важнее танков.
Российскому деспоту это должно быть известно лучше других. Ребенком он рос на рассказах о жестокости немецкой блокады Ленинграда и мужестве его жителей. Он сейчас воспроизводит те же предания, но в них своими руками отводит себе роль Гитлера.
Свидетельства мужества украинцев придают решимости не только им самим. Они укрепляют решимость европейских народов, американской администрации и даже угнетенных граждан России. Если украинцы решаются с голыми руками выйти против танков, немецкое правительство может решиться поставить им противотанковые ракеты, американская администрация может решиться отключить Россию от SWIFT, а россияне могут решиться продемонстрировать свое несогласие с этой бессмысленной войной.
Это мужество может вдохновить всех нас и подвигнуть на поступок – пожертвовать деньги, приютить беженцев, просто не молчать. Глупо оставаться наблюдателями. Настало время поднять голову и заявить свою позицию.
К сожалению, есть вероятность того, что эта война затянется. В разных формах она может длиться годы. Но главный вопрос уже решен. Последние дни показали, что Украина – самая настоящая страна, украинцы – самый настоящий народ, и жить в новой российской империи они решительно не хотят. Открытым остается только вопрос, сколько времени понадобится обитателям Кремля на осознание этого факта.
Когда мат — больше не обсценная лексика, а гражданская позиция.
Просьба-совет. Дорогие украинцы. Когда будете чествовать своих героев — результативных воинов, особенно пилотов, — старайтесь не светить их имён и лиц. Следуйте примеру израильтян. Если хуйло в чём-то и равен Гуталину, так это в злопамятности и мстительности. А технических возможностей у него даже больше.
Ангелу в небе Киева. Если ты существуешь, — я бы тебя обнял. Но лучше пусть это сделает твоя женщина. Думаю, это доставит тебе куда больше радости. Пожалуйста, береги себя. Твои знания, твой опыт, твоё мастерство бесценны. Пусть они послужат делу воспитания нового поколения боевых ангелов украинского неба.
Дорогие, милые украинки. Говорите своим мужчинам, что вы их любите. Им это нужно, особенно сейчас. Берегите себя. Пусть ваши мужья, отцы, братья, любимые вернутся к вам живыми, невредимыми и с победой. Обнимаю вас.
Отдельно хочу обратиться к тем украинкам, кто служит в рядах ВСУ и территориальной обороны. Милые, дорогие! Берегите себя. Не лезьте под пули. Бойцам рядом с вами будет неизмеримо труднее выполнить боевую задачу, если вас ранят, — по статистике, хорошо известной в ЦАХАЛе, воины-мужчины бросаются на помощь женщине в десять раз чаще, чем к боевому товарищу-мужчине. Помните об этом, пожалуйста.
Слава Украине!
P.S. Сегодня ничего лучшего, чем это, уже не будет. Расходимся, котаны.
Пролистал обращение Слепакова к Хуйлу в стиле «дорогой дяденька начальник, ну зачемь ви кушаете детей, мы же с вами советские люди, смотрели «С лёгким паром», слушали Высоцкого и любили Райкина, как же так, хнык-хнык, пожалуйста не надо больше, мне страшно». Жалкое, отвратительное зрелище. Какой-то позор, откровенно говоря.
Ссылки не будет. Много чести.
Всё, что должно быть сказано по поводу и в связи с происходящим, я сказал в период активной публицистической фазы 2012 — 2015. Повторяться не хочу и не вижу смысла. Кто желает освежить в памяти — всё доступно на сайте и в многочисленных репостах / перепечатках.
Мой непосредственный начальник — отличный парень. По происхождению он итальянец, но в Люксембурге живёт с малолетства — здесь учился, женился, делал карьеру. Говорит на пяти языках свободно, в последнее время немножко подтянул русский: слово «Khujlo» выговаривает вообще без акцента — заслушаешься.
Вызывает он меня, значит, намедни, и начинает издалека.
— Видо, я понимаю, ты очень переживаешь за происходящее на этой твоей Рюссе. Я немного слежу по заголовкам. Да, это ужасно. Но, позволь спросить, — тебе не кажется, что ты, как бы это сказать помягше, чуть-чуть упоролся? Немцов, Немцов, да, безумно жаль, молодой, импозантный, любимец женщин, — но почему такой надрыв, такая вселенская скорбь? На тебя же смотреть больно, как будто у тебя родного брата убили. Коллеги tatsächlich machen sich Sorgen um dich. Я хочу понять. Ich meine es ernst. Ну, и не только я, в общем, — ты, надеюсь, догадываешься.
Чую — дело пахнет керосином, и надо что-то предпринимать.
Но прежде, чем — маленькая интермедия. Дело в том, что политики, как таковой, в Люксембурге нет. Ну, то есть, она, разумеется, существует, со всеми причитающимися политике причиндалами, но исключительно в муниципально-палисадном масштабе. С нешуточными страстями, конечно, не отнять, — но с нашим имперским размахом, коим мы все, бывшие подданные Орды, прошиты намертво и пронизаны навылет — ничего общего. Но из-за этого полагать, будто Люксембург ничего не значит, не следует — значит, и ещё как. И всё же эмпиреи, где витает наш трепетно обожаемый герцог и где он, вместе с другими «детьми богов», делает вид, что вершит судьбы мира, простым люксембуржцам, милым (в основном) и уютным, по-хорошему провинциальным, вообще до лампочки. Они о существовании этих эмпиреев вообще в большинстве своём не доходят разумом — вовсе не от глупости, а потому, что всё это вообще никак не входит в круг их повседневных интересов и забот, и трудами герцога, оплачивающего расходы правительства из собственного кармана, им не нужно заниматься лайфхакингом в этом направлении. Разум у них конкретный, практичный, инструментально-прикладной. Чтобы тротуары без торчащей плитки и поребрик ровный, горшок чистый и в огороде порядок. Они до сих пор рекомендательные письма от руки пишут — это считается хорошим тоном.
— Ладно, — отвечаю, — будь по-твоему, Энцо. Я постараюсь объяснить. Только сначала дай мне слово, что выслушаешь до конца — и ни разу не попытаешься перебить.
— Видо… — Лоренцо делает протестующий жест.
— Энцо, — я умею быть бесцеремонным, когда нужно. — Дай мне слово.
— Даю, — вздыхает Лоренцо. — Валяй, старик.
Слово люксембуржца, даже если он по происхождению итальянец, твердо и нерушимо, как цитадели Люксембургской крепости. Ободрённый тем, что мне удалось развести Лоренцо на благородство, я поудобнее усаживаюсь в кресле с двенадцатью регулировками и начинаю возводить chato своей апокалиптической фантазии. Мне нужно придумать что-нибудь такое, что хотя бы примерно оказалось конгруэнтным происходящему «в этой моей Рюссе». Это, поверьте, трудно. Почти невозможно. Но я постараюсь — я же дал слово?
— Сначала, Энцо, представь себе, что наш герцог выгнал жену с детьми на улицу, а себе привёз проститутку из Саарбрюккена, такую молодую белёсую вертлявую сучечку, не то, чтобы противную, но чужую, и живёт с ней, но делает вид, что не живёт. Представил?
Лицо у Лоренцо начинает твердеть. Он, несмотря на свои добродушие, профессиональную выдержку и впитанную с молоком матери широту взглядов, всё-таки люксембуржец, и он начинает уже жалеть о данном слове. Но пасту не запихаешь обратно в тюбик, и Лоренцо медленно кивает.
— Теперь, Энцо, второй акт нашей комедии дель арте. Герцог и сучечка, ободрав всё убранство Кафедрального собора и выпотрошив все его закрома, продают всё оптом барыгам из Китая и спускают вырученные деньги на кокс. Затем они открывают в Кафедрале казино и бордель, где зависают с утра до вечера. Вокруг трона начинается чехарда самых отпетых авантюристов, и в какой-то момент один из них отправляется во главе шайки бандитов в соседний саарландский Перль, чтобы возглавить местную ирреденту за присоединение к «люксембургскому миру», потому что это круто. В ходе устроенных беспорядков шайка расстреливает автобус с английскими туристами, приняв его за конвой с немецким спецназом. Недавно захваченный прилипалами герцога канал RTL, ставший государственным, разражается серией передач и ток-шоу, где все участники наперебой заверяют друг друга, что злоумышляющие против государя подставили герцога, отправив в Перль конвой с трупами немецких солдат, убитых в Афганистане.
— Видо…
— Ты дал слово, — я неумолим.
Лоренцо поджимает губы и кивает. Очень, очень нехотя.
— Третий акт. Видя такое развитие событий в нашем богоспасаемом отечестве, премьер-министр подаёт в отставку и вместе с организованной толпой обеспокоенных граждан устраивает пикет у входа во дворец. Набежавшим на такой pizdetz журналистам ведущих мировых СМИ он объясняет, что герцог, очевидно, совершенно ёбнулся и нужно срочно шо-то робiть. Причём сообщает, что называется, открытым текстом. Так и говорит: герцог, мол, его королевское высочество, jobnulsya. Не сошёл с ума, не спятил, не рехнулся, а вот однозначно jobnulsya. Понимаешь, что я хочу сказать? Превратился в Khujlo — окончательно и бесповоротно.
— Видо, это…
— Невозможно, — перебиваю я. — Знаю. Но тебе нельзя думать, что это невозможно. Ты обязан представить, что это произошло. Можешь закрыть глаза.
— Акт четвёртый. В тот момент, когда граждане разошлись по домам толковать, что пора положить уже конец безобразиям, а СМИ зачехлили микрофоны, из дворца выходят два гвардейца и расстреливают премьера прямо на глазах у стайки японских туристов. Всосал, Энцо? Двери открываются, выходят двое из ларца, одинаковых с лица, выпускают в премьера полдюжины пуль и, похохатывая, снова скрываются за дворцовыми дверями. Это важно, Энцо. Архиважно.
— А…
— Бэ, — обрываю я его. — Молчать и слушать. Акт пятый. На площади вокруг убитого собираются редкие граждане и стоят, в полном недоумении и ужасе, переводя взгляд с трупа на балкон дворца и обратно. Внезапно на балкон выходит герцог в кальсонах, пьяный и весёлый. Сыто рыгнув, икнув и пустив ветер, он достаёт из гульфика мятый листок бумаги и, продолжая икать и порыгивать, зачитывает обращение к народу. В обращении подчёркивается, что происшедшее убийство герцогу невыгодно, а покойный вовсе не был нравственным человеком, да и мать у него — еврейка, поэтому в его смерти виновата НЕНАВИСТЬ, распространением которой покойник занимался профессионально на деньги врагов нации и герцога.
Закончив чтение, герцог мнёт и выкидывает бумажку, снимает кальсоны, мочится с балкона на покойного, граждан и журналистов, поворачивается, показывает всем голый зад и уходит. Свет во дворце и на улицах гаснет, и опускается Тьма. Вот так примерно обстоят дела в России, Энцо, — если их дословно перевести на люксембургский.
Воцарившееся молчание можно резать на куски и раскладывать по тарелкам.
Лоренцо смотрит на меня, не мигая, и на лице его такое выражение, которое я, при всём желании и не совсем отсутствующих литературных способностях, словами передать не могу. Это надо видеть.
Нет, вру — лучше не надо. Не стоит никому видеть сейчас лицо Лоренцо. Лицо человека — обыкновенного, самого обыкновенного, добропорядочного, спокойного, уверенного в себе и окружающем мире европейца. Человека, который понял, что случилось с «этой моей Рюссе». Я вижу, что он понял. Врубился до деталей. И теперь об этом — не сразу, тут, на Западе, всё происходит очень неспешно — узнают другие. Узнает и герцог. Узнает именно так, как я хочу, чтобы он узнал.
И давайте уже все вместе потихоньку готовиться к последствиям.
Если кто-то надеется, что я не помню, как всё начиналось — напрасно. Я помню. Помню, что важно, отнюдь не только я. Ещё год назад этот врупор пропаганды грозил нам «орденом Путина», «орденом ФСБ» и прочими ужастями, мол, вот-вот завоюем планету и даже заграничный паспорт не понадобится — везде будет «руSSкий мiр».
Но что-то пошло не так. Вместо «корпорации Путина» получилась копроврация Хуйла с шипящей кадырочкой в правом боку. И через неё она ещё и в людей стреляет. Это успех, чего уж там.
Вообще, за этот год очень многое изменилось. Скачкообразно, как, в общем, обычно и происходят изменения: ведь они всегда — результат накопившихся «мутаций». За этот год значительная часть тех, кого я считал людьми, перестали ими быть. Ведь людьми нас делает не прямохождение, а культура как средство сдерживания сидящей в нас рептилии. Рептилия сидит во всех, но некоторые — их, увы, очень много — решили, что сдерживать её не надо, пусть себе резвится. Так, одна христианнейшая писательница буквально на глазах мутировала в хабалку, обнимающуюся с бандитами и совершенно бездумно повторяющую всякую чушь про правосеков, гоняющихся на БТР-ах за девочками в трусиках со снегирями, чтобы их, а, значит, и писательницу, особо извращенчески раздавить.
Но хватит о грустном. Посмотрим весёлое кино.
Анализировать бред — дело, конечно, крайне неблагодарное, но не могу не отметить нотку здравомыслия, в нём прозвучавшую. Итак, врупор докладывает, что:
— Крым — чемодан без ручки;
— нужна модернизация, для осуществления которой нет ничего от слов «совсем», «никак» и «вообще»;
— что догонять придётся в лучшем случае Бразилию с Южной Африкой, а про Америку с Европой или даже Китай можно прочно забыть (на самом деле всё ещё хуже: догонять придётся Нигерию).
То есть со взятием анализов врупор худо-бедно, но справился. На уровне выпускницы ускоренных ветеринарных курсов для доярок в деревне Жабогадюкино, но справился. А что с синтезом, то есть с выводами?
А вот тут уже начинается классика психиатрии. Ну, знаете, когда поциент, глядя на разбитый унитаз, на вопрос, что он видит, отвечает: «разбитый унитаз», а в ответ на вопрос: «что делать?» — предлагает решение: рыть шестидесятиполосный туннель от Луны до Бомбея. Семихвостыми восьмикрылами с яйцекладами-перфораторами с Альфа Центавры. Медицина, что называется, бессильна.
Именно таким «решением» выглядят угрожающе-блатные вопли «предоставить контроль над Украиной». Ну, наверное, Хуйло или кто там с ним вместе «думает», видят это как раздел Блистательной Порты после Первой Мировой с «мандатами на управление». Непонятно, правда, кто тут Порта, хехе, но замнём для ясности.
Дорогие мои попуасы, я вам сейчас, так уж и быть, кое-что объясню. Даже если на Bruchteil einer Sekunde допустить, что существует некая современная «Entente Cordiale» и что она имеет возможность взять и просто за спиной сорокамиллионной страны чо-то там «решить» и кому-то «передать», у претендента на «мандат» должно быть, окромя блатных претензий, нечто посущественнее. Например, то, что называется «проектом развития». То есть претендент должен предоставить доказательства, что он в состоянии поддерживать и развивать имеющуюся цивилизационную инфраструктуру — или создать таковую в случае отсутствия.
Между тем, дорогие мои попуассики, ваши пилитки за четверть века многократно и с душераздирающей определённостью доказали, что никакого «проекта развития» у них просто нет. Что они не в состоянии поддерживать, не говорю уже о «развивать», доставшуюся им инфраструктуру, точнее, ошмётки построенного не ими и задолго до них. На протяжении последнего года они с упорством, достойным самых упоротых мохнорылых троглодитов, доказывали мне, задействуя все мои пять органов чувств, что единственное занятие, на которое они способны — это сеять смерть и разрушения, переводить ресурс в говно, выбрасывать деньги на ветер и предаваться отвратительному, во многие степени превосходящему всякие грёзы неронов и лукуллов, разврату. Достаточно посмотреть на то, во что они превратили Донбасс. Желающие могут для закрепления увиденного проехаться, скажем, по Челябинской области.
Поэтому я не верю г-ну Невзорову, уверяющему меня на голубом глазу, будто все эти якунины, изменившимся мирозданием бегущими в никуда, на самом деле нормальные. Я верю, что они изо всех сил стараются нас убедить в своей нормальности — но делают это так изысканно и непринуждённо, что никаких сомнений в их полной и окончательной неадекватности не может оставаться даже у самого благодушно настроенного наблюдателя. В конце концов, ни один сумасшедший ещё не соглашался с тем, что он болен — иначе он не был бы сумасшедшим, не правда ли?
И после всего этого обрюзгший БАБ-ский бульдог требует передать пилиткам, значит, контроль.
Да что же это такое, дорогая публика, партер, галёрка, бельэтаж и прочие лоджии.
Когда-то жидоеды придумали ругаться на евреев словом «хуцпа», которое они переводят как «невероятная и ничем не обоснованная наглость». Но то, что демонстрирует нам, хлопоча брылями, подментованный бульдог, это даже не «невероятная и ничем не обоснованная наглость» — этому вообще никакого определения ни на каком языке пока ещё не придумали. Если бы кому-нибудь пришло в голову устроить всемирную хуцпилиаду, то чуркинощурые песколавры заняли бы в ней первые места во всех номинациях с гигантским отрывом от всех остальных, включая евреев.
Многие друзья и недруги по-прежнему изо всех сил делают вид, будто не понимают, что именно и почему произошло в феврале-марте 2014-го. А не произошло в эти промозглые дни ничего эпохального: всего-навсего лопнул фурункул, раздувавшийся все «нулевые». Лопнул, пронзённый навылет древками украинских флагов на Майдане.
По неистребимой этноконфессиональной привычке я сначала расскажу вам майсу.
Жил да был в давние, незапамятные, ныне именуемые «библейскими», времена один всем вам хорошо известный историко-литературно-мифологический персонаж по имени Давид. Читателям всего мира он известен прежде всего как автор пресловутых «псалмов Давида», а особо продвинутые, напрягшись, вспомнят, что, помимо поглощавшего всё его свободное время поэтического труда, Давид по совместительству немножко шил подрабатывал царём Израиля. Уже совсем грамотные, напрягшись ещё сильнее, припомнят, что оный Давид, кажется, победил какого-то Гитлера Голиафа. Зачем он его победил, за давностию лет совершенно неважно, но победа так встряхнула неокрепшую психику застенчивого юноши, что он стал прямо-таки настоящим поэтом.
Итак, победив Гитлера Голиафа, ставший царём Давид ни на минуту, в отличие от некоторых, не забывал, кто открыл второй фронт и гнал тушёнку студебеккерами кому он обязан своей победой. Терзаемый воспоминаниями, Давид неустанно воздавал хвалу её вдохновителю и организатору. Чувство горячей благодарности и любви к высокому патрону настолько обуяло Давида, что царь Израиля порвал два баяна неведомое число струн на своём киноре, умоляя патрона разрешить ему, Давиду, построить в честь него, патрона, храм.
Несмотря на то, что патрону такое рвение креатуры было весьма приятно, в ответ Давид услышал лишь твёрдое, хотя и полное любви — не подумайте чего, любовь была высокой, небесной, господней во всех ипостасях, — «НЕТ».
— Но почему, Господи?! — возоплял храбрый пастушок царь Давид, в тоске воздевая длани к небесам. — Почему, почему?!
— Успокойся, сын мой, — улыбаясь в бороду и качая седой шевелюрой, отвечал ему бог Израиля. — Тому есть много серьёзных причин. Первая и главная причина в том, что руки твои обагрены кровью. Негоже строить Храм Господа такими руками. Кроме того, я, хоть и не покарал тебя мучительной смертью за кражу чужой жены, возлюбленной твоей, матери твоего обожаемого сына, Вирсавии, и за мужа её, которого ты обрёк на верную гибель, — но согласись, дорогой мой крестничек, — это было бы огромным, непоправимым ударом по моей репутации, разреши я тебе — тебе, такому вот, — строить Храм Господень. А рисковать своей репутацией я не могу. Ты же умный парень и понимаешь, что я прав, не так ли?
— Понимаю, Господи, — утирая слёзы, всхлипывал Давид, вешая блондинисто-кудрявую голову между плеч. — Но очень хочется. Ну, хоть краеугольненький камушек, вот такой, — Давид показывал патрону щёлку между пальцев шириной миллиметра два, — разреши, а? Ну, что тебе стоит?
— Репутации, — уже сурово цедил Господь, хмуря густые брови. — Репутации, пострел ты эдакий. Нет — значит, нет. Храм воздвигнет сын твой, Шломо, чьи руки не обагрены кровью, и будет Храм Мой так прекрасен, что узреть его смогут не только жители мира сего, но и мира горнего. Он будет так величествен, восхитительно красив и великолепен, что его будет видно из любого, самого удалённого уголка Вселенной. И станет сей Храм Домом Моим на вечные времена. И я буду настолько милосерден, что дам тебе на него полюбоваться — оттуда, куда отправишься ты, окончив земной свой путь. По рукам?
— По рукам, Господи, — кивал растроганный Давид, всхлипывая и улыбаясь сквозь слёзы.
На том и порешили. Давид продолжал рвать струны на киноре, распевая хвалу Господу, а Храм был построен, как и обещал Господь, Соломоном Давидовичем Вирсавкером, и стал, действительно, одним из утраченных ныне чудес света. В общем, всё не так уж плохо закончилось, как могло.
А теперь на минуточку представьте себе, что на месте Давида оказался бы какой-нибудь вороссиянин.
— Да ты чо, старый хрен, — как так «нельзя»?! Кому «нельзя»?! Мне «нельзя»?! Ты чо — охуел?! Это же я, блядь! Я! Я Гит… тьфу, бля, Голиафа, сука, ёбанаврот, победил! Один! Ваще один, голый прям ваще! Картинку видал? Видал, спрашиваю?! Ну?! Сам! Один! Какие нахуй студебеккеры, какая тушёнка благословения, какой пророк, нахуй пошёл прямо и налево, блядь! Я! Один! Голый! Такую тушу, блядь, одним ударом завалил нахуй! Ты на кого батон, бля, крошишь?! Смотри в глаза, пень трухлявый, я русский царь, я герой, блядь! Я тебе щас покажу, блядь, «нельзя»! А ну быстро разрешение на стол, блядь! Бороду нахуй вырву, щас лестницу только найду! А ну, слезай, блядь, я тебя щас…
В общем, могло всё очень, очень плохо закончиться. Думаю, не надо объяснять, для кого и насколько. Ну, а господь порасстраивался бы, конечно, но потом утешился бы и нашёл — ну, или сотворил, на худой конец — себе другого пацанчика. Может, не такого чоткого, но уж точно более понятливого.
Однако, хватит притч и иносказаний.
Запад, не будучи, разумеется, небожителем, но будучи, безусловно, средоточием институтов, определяющим характер и правила Игры, ожидал от постсоветских элит осмысленного поведения и благоразумной осторожности. Благоразумие и осторожность могли состоять в том, что постсоветские элиты, осознавая хотя бы в некоторой степени свою дикость, не предъявляли бы претензий на немедленное «построение храма» собственными, заляпанными дерьмом и кровью по самые брови, руками, а делегировали бы это ответственное, трудное и деликатное занятие своим детям или даже, прости господи, внукам, предварительно дав им, детям и внукам, возможность пройти сквозь сито и горнило западных институтов. Институтов, где учат правилам Игры и принятому в обществе этикету. Культуре. Запад был даже готов нести ради этого известные издержки — в виде, скажем, совета «Россия — НАТО», сохранения за Россией места в Совбезе ООН, предоставления ей же места в пресловутой «Восьмёрке», и так далее, и тому подобное. Да если просто посмотреть на список фигур, возглавлявших посольство Германии, то бишь, Европы в Москве, становится очевидным, с каким благожелательным вниманием относились в Европе к России. Отто фон дер Габленц, Эрнст-Йорг фон Штудниц, Ганс-Фридрих фон Плётц, Ульрих Бранденбург (такая фамилия, что ей даже приставка «фон» не требуется!), Рюдигер фон Фрич-Зеерхаузен — cremé de la cremé, люди беспримерного качества и высочайшей культуры, рукопожатием которых можно — без всякого сарказма — только гордиться! От постсоветских попилитариев требовалось всего ничего: знать своё место — кстати, совсем даже не у параши — и не лезть заросшим щетиной вертухайским мурлом в кислом армяке туда, куда положено являться надушенным, чисто выбритым и во фраке.
Ничего более. Хотите — верьте, хотите — нет, но — именно так. Ничего более. Но и — не менее.
А попилитарии, наслушавшись собственной трескотни про то, как они в одиночку победили Голиафа, Наполеона и всё прочее мировое зло во главе с Гитлером, решили: а хуле там, мы срали-ебали, какие нахуй дети-внуки, эх-ма, однова живём, — принимай нас, суоми и все прочие красавицы, такими, какие есть! А не примешь — мы тебе, блядь, припомним, как Гитлера с Наполеоном любить!
И понеслась моча по почкам.
Попилитарии оказались даже хуже арабов. Арабы, несмотря на свои весьма специфические ментальные установки и глобальные амбиции «детей пророка», очень хорошо понимают пределы своих умственных и физических возможностей. Они прекрасно осознают, что никакого другого пути, кроме интеграции в мировую элиту своими детьми и внуками, не существует. Они, скрепя сердце и чертыхаясь, передают высосанные из почвы родных феодов попиллиарды в доверительное управление лощёным лондонским дядям из всяких трастовых фондов «исламского банкинга» (бугагашеньки!) и тётям из сверкающих модных салонов — в интересах своих детей и внуков, отдавая себе полный отчёт в том, что дяди и тёти оставят себе примерно половину. Но таковы правила Игры, а альтернатива — война. Война на уничтожение. И свои шансы, несмотря на выступления пассионарной «улицы», они оценивают вполне здраво. Именно потому их, ничуть не любя, спокойно пускают посмотреть в щёлочку шириной миллиметра два на то, как играют и беседуют, играя, гладко выбритые и надушенные во фраках.
А попилитарии с осьмушки суши, где примерно три четверти земель непригодны не только для жизни, но и для смерт
... Читать дальше »
Мишка Трохин — высокий, худой и жилистый мужик под сорок, с плоским, как у казаха, лицом, густой шевелюрой цвета старой меди. Глазки невнятного колера за стёклами очков диоптрий на десять кажутся ещё меньше, чем на самом деле. Мишка в Германии лет пятнадцать, по профессии — электрик-«автоматчик»: работа, в общем, не для дураков, соображать не будешь — вылетишь в два счёта. Есть у Трохина увлечение: стаскивает отовсюду к себе домой старые системники, из полудюжины собирает один, более или менее работающий, и раздаёт друзьям-знакомым, «кому надо». За малую денежку или вовсе даром. Не пропадать же добру.
В перерыве Мишка сидит в столовой, жуёт что-то из принесённого с собой туеска, смотрит сосредоточенно. Плоское лицо мрачнее обычного. Подсаживаюсь. Кивает, вздыхает тяжко.
— О чём кручинишься, Михаил? — спрашиваю.
— Да вот, — Трохин снова вздыхает, качает башкой, смотрит в пол. Вздыхает ещё раз. — Продули мы Донбасс-то. Такие дела, земляк.
— Чего ж продули? — удивляюсь я. — А переговоры в Минске вчера? Пока ещё неизвестно ничего толком.
— Да какой «неизвестно», — кривится Трохин, машет рукой устало, безнадёжно. — Продули, земляк, говорю. Точно. Краматорск кассетами бомбили, слыхал?
— Слышал что-то, — осторожничаю я. — Только неясно, кто стрелял.
— Да всё там ясно, земляк, — вскипает Мишка. — Ясно, как божий день. Во-первых, не стреляли, а бомбили. Бомбили! — Трохин рубит ладонью воздух: он — знаток военной техники, с профильных сайтов не вылезает. — Во-вторых, ясно, что хохлы. Хохлы бомбили, кассетами, с виман. Самолётов никто не видел. С виман, значит.
Молчу, переваривая новость. Жду, как будет дальше Мишкина концепция развиваться.
— Виманы — знаешь, что такое? — воодушевляясь, кидает на меня Трохин испытующий взгляд.
— Нет, — признаюсь.
— Эх, — Мишка явно разочарован. — Вимана, земеля — это летательный аппарат на антигравитационной тяге. Пиндосы их от пришельцев получили. Ну, технологию. А теперь освоили уже. И хохлам передали, чтобы испытывали. На нас тренируются. С виман бомбили Краматорск, это точно. Я специально хронику смотрел. Если от экрана немного отвернуться, чтобы только краем глаза, — Мишка вертит головой, показывая, как надо правильно смотреть хронику — видно их. Ну, как тени, сечёшь, земляк? Рррраз — и кассеты веером! А самой виманы… вжжик, и нету её. А у наших там авиации совсем никакой. Да виману и не возьмёшь никак — ни ракетой, ни с истребителя. Никак. — Мишка опять вздыхает. — Так что вот — продули, гарантированно тебе говорю. Если пиндосы виманы хохлам передали — значит, всё. Пошли на всё, значит. С другой стороны, а чем они рискуют? — Мишка морщится, пожимает плечами. — Виману не сбить, а даже если собьют как-то — разве её скопируешь? Пиндосы-то лет пятьдесят бились, пока сделали, матерьялы нужны всякие там особые, у нас нет таких. В общем, у них теперь полное господство в воздухе. Тотальное. Нашим не победить, значит. Так вот, земеля.
— Значит, придётся идти на переговоры, — нащупывая дорогу к компромиссу, предполагаю я. — Не вечно же воевать.
— Переговоры?! — уничижительно усмехается Мишка, вскидывая плечи. Уточняет: — С фашистами?! Да им палец дай — руку откусят! Нет, переговоры — это ерунда, для отвода глаз. А вообще — только ядерный удар. Внезапный. Иначе не получится.
Мишка замолкает, видимо, придавленный перспективой ядерного апокалипсиса. Лицо снова мрачнеет, глаза за стёклами превращаются в щёлочки-амбразуры. Война на пороге. Трохину — страшно — у него трое детей: мальчишки-погодки, восемь и девять, и девочка — ей тринадцать. Уже видно — красавицей вырастет.
Два последних года мне довелось наблюдать, как постепенно нарастал градус патриотической истерики в СМИ, блогах и просто в разговорах с людьми, оставшимися до мозга костей советскими. Было ясно, что дело идёт к войне. Советские люди с пеной у рта настаивали на том, что это Запад объявил войну им, «русским», и поэтому им ничего не остаётся, как защищаться.
Всё это время, наряду с нарастающей истероидностью комментаторов, аргументы в дискуссиях постепенно вытеснялись рессентиментом. Вместо поиска компромисса и уточнения договорных позиций шло всё более яростное и непримиримое размежевание сторон, — до тех пор, пока стороны не разошлись настолько, что ни о каком компромиссе больше не имело смысла мечтать.
И война началась.
Запомните март 14-го. Именно сейчас произошло то, чего я с отвращением ожидал и во что не хотел верить: неосоветско-ордусский кремлёвский режим окончательно редуцировался, превратившись в гитлеровский. Смехотворная логическая уловка стала прецедентом геополитики. Та же риторика, то же бряцание «не имеющей аналогов в мире» амуницией, то же заискивание перед обывателем и расчёсывание самых отвратительных свойств людского естества, точно такая же победопоносная трескотня про несказуемую духовность, непревзойдённые нравственные достоинства и необоримую мощь. (Правда, в помойку отправилось всё, что так мешало самозабвенно трещать — и космос, и балет, и музыка с литературой.) Ну, а советоиды-патриоты, надсаживавшиеся в медиасфере, вместе со своими (в известном смысле) талантливыми высерами про злобНАТОвскую агрессию против белой и пушистой России, наконец явили граду и миру своё настоящее — гитлеровское — мурло. Лицом ведь это не назовёшь при всём желании:
Ещё вчера такой плакатик сошёл бы за шутку или даже самокритику, но сегодня — увы: шутки кончились. Мордорусские орки напялили камуфло и отправились убивать всех, кто хоть немного пытался походить на людей. Советские писатели букв в американском интернете посредством первоклассной европейской полиграфии — привет Сергею Анисимову! — наконец-то не только убедили самих себя, но и сумели остальным втемяшить в головы: русские — враги всему миру. Мои поздравления. В нюансы вроде тех, что советские к русским никакого отношения не имеют, вдаваться никто не станет. Некогда. Пора воевать.
Глядя на невероятно прекрасный спектакль открытия олимпиады, созданный нанятыми специально для такого случая гениальными «варягами», я плакал. Не от верноподданнического восторга, нет. Меня полностью захватило горькое, томительное, щемящее чувство прощания с по-настоящему великой страной, создавшей — и сдавшей в сокровищницу глобального человечества! — действительно великую культуру. Как мало кто ещё, я отчётливо понимал: Европа руками наиболее талантливых своих художников прощается с Россией. России больше нет. Именно этот спокойный, хотя и преисполненный глубокой печали вердикт заставлял слёзы неудержимо катиться из моих глаз.
Всё повторяется: за олимпиадой следует агрессия против соседей, бандит визжит о «самозащите», а холопы мокшанского баскака расползаются по землянкам, утирая кровавые сопли и причитая «а чо мы магли сделать-та, у няго сиииила!». Ни ума понять, ни фантазии сообразить, что пример для подражания — вот он, рядом, только руку протяни! Украинцы — такие же придавленные «СоВой» — отважились доказать себе и прочим — мы люди, а не совки! И преуспели. Украинский народ в последние три месяца окончательно выбрался из-под обломков московско-ордынской параимперии, продемонстрировав истинные чудеса социальной самоорганизации и гражданской мужественной зрелости. Спасибо ему за это — и низкий поклон. А в том, что кое-кому урок не пошёл в прок, герои Майдана не виноваты. Недострана и недонарод, изо всех сил желающие в веке двадцать первом жить по меркам и образцам века каменного — непременно в нём окажутся — со всеми причитающимися ништяками, и охотников их поскорее туда отправить найдётся ох как немало.
Героям разворачивающейся битвы с Мордором — Память и Слава. Оркам — позор и забвение.
Dixi.
Постскриптум
Хлебнём хорошего вина —
до дна, до истины достанем.
Теперь не страшно, что война
хрипит в водопроводном кране, —
она невидима. Давно
неся глухое бремя мира,
её прихода ждём, вино
к последнему готовя пиру.
Когда настанет этот миг,
во всеоружьи гостью встретим —
пьяным‐пьяны, не вырвать крик.
Пусть знает: мы уже не дети,
непросто нас свести с ума!
Участвовать в кровавой тризне
нам не впервой, хотя б сама
война пришла по наши жизни —
с тоскою, теменью, пургой
в своём холодном арсенале.
Мы понимаем — наш покой
среди развратных маргиналий
закончился. Встречай войну —
её шаги не за горами.
Будь верен ей. Её одну
и днём, и ночью славь стихами,
и будь спокоен – нас в живых
(нужны свидетели разгрома!)
оставят, дав разок поддых
и бросив у развалин дома, —
его мы приговорены
любить по прихоти несчастной!
И, вслушиваясь в треск волны,
чтоб ощутить свою причастность
к тому, что делается там,
в плену зимы и вольных ружей,
поймём – война пришла не к нам.
Кто ждёт её, тот её не нужен.
Уже взошёл Армагеддон,
что дивно всё переиначит,
и наплевать на этот дом...
Налей вина и сядь. Поплачем.
